Мы с Робином посмотрели друг на друга, гадая, что делать дальше. Тогда он прекратил мастурбировать, заявив: «Это неестественно», а затем стал рассказывать нам, что он Далай-лама.
Ну… точнее, он сказал:
– Я Далай-лама, и вы можете отсосать у меня.
Затем он ненадолго отвлекся на пение – видимо, чтобы пребывать в мире и гармонии, а потом вернулся к своему все еще стоящему члену. Робин потянулся к рации, чтобы узнать, что случилось с командой быстрого реагирования, и как раз в этот момент еще один пациент решил выйти из своей палаты и пойти поиграть в бильярд. А я знал, что Гай не ладил с Робином, поэтому быстро подошел к нему.
– Какого хрена… – сказал второй пациент, увидев Гая на бильярдном столе.
– Я прошу вас вернуться в свою комнату на несколько минут…
И я повернулся обратно к бильярдному столу как раз в тот момент, когда Гай наклонился, поднял деревяшку и без предупреждения обрушил ее на Робина.
– Осторожно, – крикнул я, но было поздно.
Робин успел сделать лишь полшага назад, как самодельная дубинка достала его. Деревяшка пролетела мимо головы и ударила в верхнюю часть плеча – раздался отвратительный хруст. Я вздрогнул от этого звука и сразу понял, что у Робина сломана ключица. Он спустился на пол, и как раз в этот момент прибыла команда быстрого реагирования. Гая связали, насильно накачали лекарствами, и, пока я разбирался со всем этим, Робина увезли в больницу.
Мы перевели Гая в психиатрическое отделение интенсивной терапии, и его поместили в изолированную комнату, чтобы он больше ни на кого не нападал.
Я увидел его на следующий день. Сначала вошли медсестры, и он позволил им взять себя за руки, двое из них сели по обе стороны от него. Три другие медсестры находились в палате, и еще две стояли снаружи. Вот тогда я вошел и присел перед ним на корточки, достаточно далеко, чтобы он не смог меня пнуть. Он говорил немного невнятно из-за лекарства, но был в сознании.
Он уже поговорил со своим адвокатом, который оставил мне электронное письмо с вопросом, как мы собираемся организовать буддийскую практику пациента, пока он находится в изолированной палате.
– Вы дискриминируете меня. Все, что я делал, – это показывал свою любовь к миру. Вы не понимаете меня и мою культуру.
Я закусил губу.
Культура – это важно. Я люблю культуру, и мне нравится узнавать о других культурах. Так что услышать, что я не понимаю чью-то культуру, было вообще-то ударом ниже пояса.
Я мысленно переформулировал его комментарий.
«Я понимаю, что в обществе существуют из-за меня проблемы, но я достаточно эгоцентричен и нарциссичен и буду использовать эту напряженность для оправдания моего решительного отрицания, что я болен, постоянного употребления рекреационных наркотиков и применения насилия к тем, кто бросает вызов моему мировоззрению необразованного человека».
– Вы употребляете спайс? – спросил я, но он только рассмеялся.
Спайс – это синтетический продукт из каннабиса, и Гай был не первым человеком, которого я видел глубоко возбужденным и сексуально расторможенным после его употребления.
– Послушайте, Гай, я бы хотел вернуть вас в отделение, но мне нужно знать, что там вы не будете представлять ни для кого угрозы. Я не могу допустить, чтобы вы напали на кого-то еще.
Я видел, как медсестры крепче сжали его руки, когда он начал сопротивляться.
– Ваше общество так поверхностно, – прорычал он в мою сторону. – Вы преследуете любого, кто бросает ему вызов.
Может быть, я просто искал выход из судебной психиатрии, но к тому времени, когда человек получает пятьдесят обвинительных приговоров и пятнадцать тюремных сроков, я оставляю за собой право подвергать сомнению его жизненный выбор. Я назначил следующую встречу, вышел из комнаты, и потом мы вернулись в сестринский кабинет, чтобы решить, что делать.
– Я не думаю, что мы можем выпустить его из изолированной палаты. Он все еще очень враждебен и зол, – начал я.
Команда была в целом согласна. Один из сотрудников хотел позвонить Робину, чтобы узнать, как у него дела, и мы решили продолжать давать пациенту те же лекарства. Мы были готовы вводить их внутримышечно, если он будет отказываться от таблеток.
– Ты будешь заниматься комиссией, Бен? – спросила одна из медсестер.
Я совсем забыл: Гай подал апелляцию по поводу его задержания двумя месяцами ранее, и это означало, что дело рассмотрит комиссия по психическому здоровью.
– Когда состоится заседание?
– В понедельник.
– Да, будем надеяться, что к тому времени он выйдет из изолированной камеры. Я напишу о том, что происходит.
У Гая, возможно, из-за его многочисленных правонарушений, а возможно, из-за того, что его отец был сказочно богат, были просто отличные адвокаты, и семья воспользовалась услугами одного из них, чтобы выставить Гая на комиссии в лучшем свете. Иногда такое случается.
Как правило, первым показания дает врач, поэтому я рассказал суду о болезни Гая, хронической шизофрении, не поддающейся лечению, его личности (нарциссической и антисоциальной) и об употреблении наркотиков, что было причиной насилия и поджогов.
Затем настала очередь адвоката допрашивать меня и подвергать сомнению доказательства, которые я только что предоставил.
ЗА ЭТИ ГОДЫ МНЕ ДОВЕЛОСЬ ПОЗНАКОМИТЬСЯ СО МНОГИМИ АДВОКАТАМИ. ВСЕ ОНИ ТАЛАНТЛИВЫЕ, НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ОДАРЕННЫЕ, И ВСЕ ОНИ ХОРОШО ВЛАДЕЮТ ИСКУССТВОМ СЛОВА.
Вы, вероятно, знакомы с некоторыми из их приемов, например не задавать вопрос, если они еще не знают ответа. Но у них есть и другие уловки.
– Вас зовут Бен Кейв? – спросил он меня.
Ну конечно, черт возьми, а как еще? Вы же видите мой пропуск с моей фотографией на нем, и я уже представился комиссии.
– Да, меня зовут Бен Кейв.
Он улыбнулся и кивнул, как будто соглашаясь со мной.
Затем они задают следующий вопрос – такой, на который знают ответ.
– И вы видели моего клиента во вторник на прошлой неделе. – Звучит пока как утверждение, поэтому он быстро добавил: – Не так ли, доктор?
– Да, все верно.
Вскоре он заставит вас ответить «да» на все его вопросы. Он руководит вашими ответами. Он диктует, как себя вести.
– Итак, доктор, прав ли я, когда говорю, что, разговаривая с моим клиентом в прошлый вторник, вы не обнаружили никаких доказательств того, что он страдает религиозным бредом?
Должен заметить, что слово «доктор» тут не является выражением уважения, как можно было бы подумать. В нем есть уксусный привкус, как будто они только что обнаружили, что вино Шато Лафит Ротшильд перебродило.
– Да, – согласился я, – но когда я увидел его в пятницу…
– Доктор, простого «да» или «нет» будет достаточно. Просто отвечайте на вопрос.
– Да, – говорю я.
Они душат в зачатке ваши ответы.
То есть вы поняли идею: адвокаты ведут вас. Они обусловливают ваши ответы. Они контролируют допрос и пытаются контролировать и ваши ответы.
– Итак, доктор, прав ли я, говоря, что у моего клиента не было явного бреда или галлюцинаций, когда, он, как предполагается, напал на члена сестринского персонала?
Предполагается?
Я мысленно вернулся к этому эпизоду.
– Не было никаких признаков бреда или галлюцинаций, но он был очень расторможен…
– Доктор, только простой ответ, пожалуйста, – сказал он, поднимая руку, как будто я был перевозбужденным щенком. – И вы согласитесь, что, несмотря на большое количество лекарств, которые он был вынужден принимать, не было никаких признаков расстройства мышления?
– Да.
– Итак, доктор, если я правильно понимаю, бред, галлюцинации и расстройство мышления являются основными признаками психоза. И вы говорите, что у него не наблюдалось ни того ни другого?
Да, но нет, но да, но нет. Разве у меня не должно быть адвоката, кричащего «ВОЗРАЖАЮ»?
– Что ж, я вижу, что у доктора Кейва нет для меня ответа. Давайте обратимся к вопросу о том, употреблял ли мой клиент запрещенные вещества, как утверждалось. Нет никаких фактических доказательств того, что мой клиент употреблял наркотики, не так ли, доктор?
– Нет, это потому, что он…
– Доктор, есть объективные доказательства употребления наркотиков или нет?
– Нет…
Но когда кто-то принимает внутримышечные лекарства и шесть медсестер удерживают его у бильярдного стола, а затем переносят в одиночную палату, а вашего заместителя – заведующего отделением только что забрали в больницу, анализ мочи на наркотики – это не самое первое, о чем вы думаете.
– Нет, теста на наркотики не проводилось, – вынудил он меня признать, как упрямого десятилетнего ребенка, которого снова заставляют извиняться за то, что он разбил окно соседа мячом для гольфа.
«Извините, мистер и миссис Блэкуэлл. Наверное, сейчас самый подходящий момент признаться, что еще я и ваши яблоки украл».
– Доктор Кейв, возможно, вы могли бы сообщить суду, когда у моего клиента в последний раз были какие-либо психотические симптомы?
Я отмотал назад и, признаюсь, мне было трудно вспомнить, когда в последний раз этот парень проявлял явную паранойю или страдал галлюцинациями. Расстройство мышления никогда не было характерной чертой его болезни. Он принимал максимальную дозу нейролептиков, почти в два раза превышающую норму, и, справедливости ради, вероятно, именно характер пациента удерживал его в больнице в этот момент.
– На прошлой неделе он был сильно расторможен, и если мы исключим возможность незаконного употребления наркотиков, тогда мы должны рассмотреть возможность рецидива психического заболевания, – рискнул я.
Я чувствовал себя боксером, решившимся на ответный удар.
Адвокат выглядел так, словно только что выпил бокал перебродившего вина. Я думаю, что именно тогда мы по-настоящему начали выяснять отношения друг с другом – пьяная драка в баре, точнее, в зале суда – перчатки сняты.
– Доктор, согласны ли вы с тем, что отделения средней защищенности – это крайне ненормальные места для длительного проживания пациентов?