Я делаю глубокий вдох. Ком в горле становится все меньше и наконец исчезает совсем.
Вернувшись в школу, я найду себе новую протеже. И даже знаю, кого выбрать: Эйприл Лу, бывшую лучшую подругу Ребеки. Мы в прошлом году вместе ходили на физику.
Эйприл довольно симпатичная, если ее правильно подкрасить, если помочь подобрать одежду и посоветовать обрезать угольно-черные волосы и сделать короткую стильную стрижку. Она будет благодарна мне за науку, как была мне благодарна Агнес. Как была благодарна Ребека, когда я пообещала помочь ей с первым поцелуем. Как была благодарна Алекс, когда я положила свой спальник рядом с ней.
Я катаю таблетку по ладони, а затем сжимаю в кулаке. Вчерашняя доза лекарства, наверное, уже выводится из организма. Я представляю, как метаболизм усердно избавляется от остатков. Скоро вся химия выйдет вместе с потом, мочой и слюной. Может, одной пропущенной дозы хватит. Может, когда мы приземлимся в Нью-Йорке, лекарство уже окончательно покинет мой организм. Может, Люси и Джона будут ждать меня у выхода из самолета. Нет, туда встречающих не пускают. Они будут ждать меня в зоне выдачи багажа.
Джона скажет, что ни на секунду не поверил, будто я могла навредить Агнес. Он скажет, что доктор Чаран соврала — ну конечно соврала! — насчет его отсутствия в списках летней школы и общежития, и попросит прощения, что так внезапно исчез, когда был мне нужнее всего. Он понятия не имел, через какие испытания мне пришлось пройти в последние месяцы. Он улыбнется по-лисьи, прищурит ореховые глаза и обнимет меня крепко и ласково.
А Люси… Люси скажет: «Плевать на Академию танца Сан-Франциско!» Она решила записаться в балетную школу в Нью-Йорке — в Джульярд или труппу Джоффри, — чтобы остаться поближе ко мне.
Она оба будут рядом, когда мы с Эйприл снова вспомним старые добрые игры: «легкий как перышко, твердый как сталь», «я никогда не», «правда или действие». Может, я и не стану набирать дополнительных сложных курсов. Пусть Джона и Люси будут под рукой на тот случай, если дружба с Эйприл у меня не заладится. Но она наверняка заладится, да еще как. Мне всегда легко удавалось заводить друзей.
Я откидываюсь на спинку кресла и спокойно выдыхаю. Глаза у меня сухие, на губах расплывается улыбка.
Стюардесса спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Прежде чем я успеваю ответить, мама говорит:
— Нет, спасибо, у нее есть вода.
Улыбка у меня гаснет. В мамином голосе появились настораживающие нотки.
— Не заметила, чтобы ты приняла таблетку, Ханна, — говорит она медленно, с расстановкой.
— Ты не смотрела.
— Я вижу, что ты не открыла воду. — Она указывает на бутылку, которая втиснута между сиденьем и моим бедром. Пластмассовая крышка по-прежнему запаяна.
— Я как раз собиралась…
— Ну давай, а я посмотрю.
— Но я…
— Ханна.
Раньше мама никогда не говорила со мной таким тоном. Обычно другие родители разговаривают так с непослушными малышами.
Это не тон матери, которая считает свою дочь взрослой с рождения.
Это не тон матери, которая считает свою дочь здоровой.
Мама и правда надеялась на «более многообещающий диагноз», а не на отсутствие диагноза.
Я разжимаю правый кулак и смотрю на синюю таблетку. Я так сильно ее стиснула, что она разломилась пополам. Мелкие осколки прилипли к коже.
Я кладу половинки лекарства в рот. И даже слизываю с ладони оставшиеся крошки. Поднимаю бутылку и делаю глоток. Острые края таблетки царапают мне горло.
Я оглядываю самолет. Дверь кабины пилота закрыта, а позади нас висит занавеска, отделяющая бизнес-класс от эконома.
По моим прикидкам, от кабины до занавески примерно десять шагов и три шага от одной стороны салона до другой. Стены гладкие, кремового цвета и чуть вогнутые, а вовсе не зеленые и шероховатые. Вдоль каждого борта самолета тянется ряд круглых окон вместо одного квадратного в углу. Эти окна тоже не открываются.
— Умница, — говорит мама, когда я делаю еще один глоток, чтобы смыть привкус таблетки. Мама снова садится прямо и смотрит вперед.
Самолет — это просто еще одна палата.
Я по-прежнему взаперти.
Мне больше не позволят увидеться с Джоной и Люси.
Я никогда не стану лучшей подружкой Эйприл Лу. Она ненавидит меня с восьмого класса. Сколько ни старайся, такую неприязнь не преодолеешь.
Я закрываю глаза и вздыхаю. С Агнес было проще. Я с самого начала ей понравилась. Только потом, по словам ее родителей, их адвоката и старых сообщений самой Агнес, которые включили на слушании, она начала считать меня странной.
«Агнес две недели провела в коме».
Когда я вернусь в школу, все тоже будут считать меня странной?
«Доктора не были уверены, очнется ли она вообще».
Может, один из моих учителей уже успел проболтаться.
«Нейрохирургу пришлось сверлить трепанационные отверстия в черепе, чтобы снизить давление на мозг».
Вскоре слух разойдется по всей школе.
«Когда она наконец пришла в себя, то не могла говорить».
Все разговоры сразу стихнут, когда я зайду в класс.
«Агнес научилась общаться с помощью моргания и нечленораздельных звуков».
На меня будут смотреть иначе. Будут относиться ко мне иначе.
«Она не может самостоятельно подняться с кровати, чтобы справлять физические потребности».
Никто не захочет со мной дружить.
«Еще не вполне ясно, сколько продлится лечение Агнес и до какой степени восстановятся функции мозга».
Я буду совсем одна.
«Агнес предстоят долгие годы физической, речевой и реабилитационной терапии».
Я извинилась.
«Ее личность может измениться в непредсказуемом направлении».
Причем искренне.
«После долгой интенсивной терапии Агнес произнесла первое слово после трагедии».
Я делаю еще один глоток воды. Последние следы таблетки утекают вместе с ней.
«Мамочка».
Я открываю глаза и смотрю в проем между сиденьями. Мама кладет голову папе на плечо. Он целует ее в макушку.
Я не волшебная девочка, которой нужна стимуляция.
«Жизнь Агнес Смит никогда не будет прежней».
И моя тоже.
От автора
Писателей часто спрашивают, какой персонаж у них самый любимый. Раньше я считала, что ответить на этот вопрос практически невозможно, но должна признать: Ханна Голд занимает особое место в моем сердце. Она неидеальна и даже не особенно добра, но я описывала ее с огромным удовольствием. Мне нравились ее интеллект и остроумие, ее уверенность в себе, ее вера (в начале книги) в то, что она умнее всех. Она начинает с абсолютной убежденности в том, что является героиней жуткой истории о невинной жертве, а в итоге оказывается, что сюжет повествует не о чудовищной ошибке, а о примирении с диагнозом «психическое расстройство».
В тридцать девятой главе доктор Легконожка — то есть доктор Чаран — говорит о том, что пациенты с диагнозом Ханны с большей вероятностью причинят вред себе, чем окружающим. На самом деле, изучая статистику при написании книги, я обнаружила, что по отношению к людям с психическими заболеваниями совершается гораздо больше актов насилия, чем к обычным гражданам. Особенно это касается комплексных заболеваний и расстройств психотического характера. Кроме того, у больных с психическими расстройствами гораздо выше риск суицида, самоповреждения и насильственной смерти. В конце книги Ханна не может с уверенностью сказать, собиралась ли причинить вред Агнес. Но мы точно знаем одно: Ханна причинила вред себе и могла бы зайти куда дальше, если бы санитар вовремя не остановил ее.
Кроме того, доктор Чаран подчеркивает, что Ханне повезло получить диагноз в столь раннем возрасте: повезло, что она получит квалифицированное лечение (и, хотя доктор об этом не упоминает, повезло, что родители могут позволить себе оплатить лечение). Некоторые люди, страдающие от психических заболеваний, долгие годы живут без диагноза либо получают неверный диагноз и, соответственно, неверное лечение.
Эта книга относится к художественной литературе и не ставит перед собой цель дать читателю достоверную информацию о психических заболеваниях или жизни в психоневрологических клиниках. Несомненно, ради изложения сюжета в нужном ключе я позволила себе некоторые допущения: хороший доктор не держал бы Ханну в палате безвылазно, как описывается в большей части книги, и пациентку, возможно, не отправили бы домой вскоре после получения диагноза. Кроме того, я читала, что иногда антипсихотики начинают действовать лишь через несколько дней, а после острых приступов задержка достигает четырех-шести недель, так что трудно сказать, через какое время Ханна поняла бы, что Люси была галлюцинацией.
Если вы или ваши близкие страдаете от психического расстройства, пожалуйста, не отвергайте помощь.
Благодарности
Хочу сказать огромное спасибо моему замечательному агенту Молли Глик, а также Эмили Уэсткотт, Джой Фоуклз, Джейми Стоктону и всей команде «Криэйтив артистс эдженси».
Благодарю моего чудесного редактора Анетт Поллерт-Морган, а также команду «Сорсбукс»: Криса Бауэрля, Сару Кардилло, Кристу Дезир, Кэсси Гутман-Сискин, Николь Хауэр, Сару Касман, Келли Лойер, Кэти Линч, Шона Мюррея, Бет Оленижак, Уильяма Престона, Доминик Ракка, Джиллиан Ран, Стефани Слома, Тодда Штока, Хайди Вайланд, Шейна Уайта, Кристину Уилсон, и особая благодарность Дженнифер Хойер за восхитительную обложку.
Спасибо Саманте Шутц, а также масса благодарностей первым читателям книги о Ханне: Рэйчел Фелд, Каролине Гертлер, Джеки Резник, Даниэль Роллинз, Джули Штернберг и Мелиссе Зар. Еще благодарю Джослин Дэвис и Анну Хелтцель.
Спасибо моей сестре, родителям, друзьям и учителям. И еще раз огромное спасибо Джей-Пи Грэвитту за все.
Благодаря собачьему счастью мы и сами становимся счастливее. Немалый подарок.
Мэри Оливер. Летний пляж