– И хорошо говорит? – спросил Вронский. – С правильным произношением?
– В целом очень хорошо, немного грассирует…
– Что же он говорит?
– Какую-то ерунду про железо, которое надо мять и толочь.
– Такого работника у меня нет, – холодно ответил Вронский и ушел в дом, словно разговор все-таки вывел его из себя.
48
Бросив помятый велосипед у забора, Каренин вошел в дом.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он без тени раздражения.
Ани приветливо помахала ему ручкой.
– Как видишь, жду тебя, – ответила она.
– Разве ты не должна примерять свадебное платье? Андрей Викторович, кажется, все устроил…
– Свадебное платье подождет. У меня к тебе, братец, есть разговор, от которого нельзя отказаться.
Серж предпочел снять велосипедный пиджак и даже расстегнуть жилетку. Важные разговоры утомили его до последней степени.
– Изволь, – сказал он, заранее зная, что придется долго убеждать и опять уговаривать. Все это нервы невесты накануне свадьбы.
– Отнесись к тому, что я скажу, как к неизбежному, – сказала Ани.
– Разумеется. Я всегда относился к тебе с должным уважением.
– На это я очень рассчитываю… – Она собралась с духом и наконец сказала, медленно произнося каждое слово, как будто хотела заколдовать брата: – Свадьбу с господином Ярцевым я отменяю… Я выхожу замуж за графа Вронского… Не пытайся меня отговаривать…
Серж знал, что рано или поздно этот момент наступит. Он предпочел бы, чтобы правду ей рассказал не он, а отец. Но выбора не осталось. Он всегда думал, как это случится, страшился и про себя разыгрывал тяжкое признание, репетируя свою роль. Но когда это случилось, когда настал этот момент, ему не потребовались придуманные слова. Наступило облегчение, стало как будто легче дышать.
Ани ожидала, что брат устроит страшный скандал, будет кричать и требовать, ей придется дать бой, в котором она решилась идти до конца. Вместо этого Серж молчал, и по выражению его лица казалось, что он посмеивается над ней. Это противное выражение мужского превосходства было особо ненавистно. Ани возмутилась и уже хотела устроить ему взбучку, но вовремя поняла, что такой скандал нельзя начинать первой. Следовало проявить терпение и выдержку. Серж лениво зевнул, она поняла, что все это нарочно.
– За какого именно Вронского: за старого графа или жандармского поручика?
– Еще не решила окончательно, – ответила Ани. – Один сделал мне предложение, но другой нравится не меньше. Что же ты молчишь?
Выразив нетерпение, Ани поняла, что сделала ошибку, но вот в чем, еще не знала.
– Родство с Вронскими, конечно, полезно… – неторопливо ответил Серж. – Только зачем оно тебе?
Ани не была готова к такому вопросу.
– Я не думаю о выгодах, как ты, – сказала она, ощущая, что теряет ниточку, за которую так верно держалась. – Да и что это значит? Когда возникает любовь, нельзя рассуждать… И что все это значит?
– Дорогая сестра, я ничуть не сомневаюсь, что ты испытываешь чувства привязанности к поручику Вронскому и особо теплые чувства к его отцу. Так и должно быть. Это вполне естественно.
Тон, каким было сделано это заявление, чуть ленивый и даже отеческий, заставил Ани насторожиться. Что-то было не так, совсем не так, как она себе представляла трудный разговор с братом.
– Я не понимаю тебя, – ответила она, внутренне сжавшись.
– Просто ты не все знаешь. Вернее, тебя оберегали от правды, – сказал Серж. – Я предупреждал отца, но он меня не послушался…
– О чем ты? – вскрикнула Ани, еле сдерживая нахлынувшую панику.
– Я бы никогда этого не сказал, но ты не оставила мне выбора, сестра… Наша матушка Анна Аркадьевна имела длительный роман с графом Алексеем Вронским, от которого и родила тебя. Твои смутные воспоминания об Италии верны только в той части, что там ты была еще крохой с мамой и Вронским. Он твой настоящий отец. А мы с тобой – единоутробные. Как ты с поручиком Вронским. Понимаю, как тебе тяжело, но ничего не поделать. Мой отец договорился с Вронским, что оставит тебя в нашей семье. По закону ты Каренина. Чтобы тебе все стало окончательно ясно, в Швейцарию тебя отправили после того, как Алексей Вронский женился и у него родился сын. Так всем было удобнее. Не видя тебя, общество забыло, кто кому родня. Думаю, сейчас граф Вронский рассказывает Кириллу Алексеевичу свою часть правды… Прости меня, Анна Алексеевна. Заметь, как твое отчество подходит обоим отцам.
Ани сидела неподвижно и только часто моргала. Серж не стал ее утешать. Он считал, что сильный человек должен сам справляться с трудностями. А в том, что сестра сильная, он не сомневался. Только не мог не почувствовать, что между ними оборвалась какая-то невидимая жилочка родства. Не зря он обратился к ней так, как никогда прежде – по имени и отчеству.
Нечто подобное разрыву тонкой жилки испытала и Ани. Она не знала, что ей следует делать, рыдать или радоваться. Все ее смутные подозрения, непонятные сны и какие-то плохо объяснимые предчувствия вдруг и сразу обрели зримую форму и стали неотъемлемой частью ее жизни. Как с этим жить, ей предстояло еще разобраться. Только все это будет позже.
– Что ж, Сергей Алексеевич, похоже, ваша взяла, – сказала она бесцветным голосом.
– Ани, я всегда искренно желал тебе только добра…
– Предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне Анна Алексеевна, если вас не затруднит. В любом случае, свадьба с господином Ярцевым состоится. Придется обойтись без графини. Ничего, жизнь супруги перспективного чиновника тоже имеет положительные стороны…
Она встала и быстро пошла из дома, почти выбежала. Серж пытался удержать ее, но Ани вырвалась из его рук. Остановить ее было уже невозможно.
49
В Управлении сыскной полиции за чиновником особых поручений держали стол. Помещался он в самом дальнем от входа углу, с боку отгорожен большим шкафом, в котором хранились справочники.
В этот час немногочисленные чиновники сыска уже завязали тесемочки дел и отправились кто домой, кто на поиски развлечений.
Аполлон Григорьевич, пользуясь полной безнаказанностью, поставил чемоданчик прямо на стол и чадил сигаркой, от которой не спасали открытые окна. Угадать, кто в гостях, Ванзаров смог еще на Офицерской улице, ощутив мерзкий запашок. Лебедев блаженно потянулся всем телом.
– Ну, что, коллега, помогло вам ваше велосипедное общество? – спросил он, коварно подмигивая.
Пришлось признать, что толку было мало. Из трех десятков велосипедистов с их женами, да еще с десяток официантов и буфетчика никто толком ничего не видел. Чтобы поставить коробку на стол Каренина, достаточно было, проходя, засунуть руку в промежуток между простынями.
– Вот! – внушительно заметил Лебедев. – Не слушаете меня, почтенного старика, и не желаете видеть очевидное. Каренин с вами в игры играет, в кошки-мышки. Дошел до такой наглости, что мышеловки с катапультами подкладывает, а вы и в ус свой роскошный не дуете. Не дуете ведь?
– Знаете, что я заметил… – сказал Ванзаров, подергивая ус, привлекавший столько внимания.
– Сгораю от любопытства.
– Господина Каренина ненавидит все больше людей. Каждый из них мечтает, чтобы его расстреляли, повесили и сожгли, желательно на площади.
– Ох уж эти мне холодные сердца, – сказал Лебедев с некоторой досадой. – Все справедливость ищете. А она у вас под носом. Зачем вы Каренина защищаете?
– Вовсе не защищаю. Но обвинять по первому подозрению считаю излишним.
– Первое подозрение! – вскричал Аполлон Григорьевич. – В его доме найден его же револьвер, из которого он застрелил двоих и неумело спрятал орудие убийства. Дробь из его охотничьего патрона в точности того же номера, что вынесла внутренности Левину… А мы упорно делаем вид, что все это – «первое подозрение». Да он уже на пожизненную каторгу накопил подозрений. Вот вам мое мнение…
– Того же номера или та же самая? – уточнил Ванзаров.
– Ну, пусть одной марки, – нехотя согласился Лебедев. – Так ведь еще какая наглость: Каренин берет коробку сигар, втыкает туда пружину, и от полной безнаказанности вставляет свой же ножик, да еще с монограммой! Ах, как это трогательно: мой любимый детский ножик пропал, которым словечки на парте вырезал. Не знаете, господа, куда он делся? Ах, вы нашли его в глазу моего дядюшки Стивы? Как это мило, благодарю вас!
Разойдясь не на шутку, Аполлон Григорьевич схватил карандаш со стола и вогнал его в чернильницу. Спасло, что чернила в ней давно высохли.
Ванзаров смахнул крошки грифеля и сел на краешек стола.
– Даю вам слово, что мы немедленно поедем арестовывать Каренина, если вы четко, внятно и с фактами ответите мне хотя бы на один из трех вопросов. Готовы сыграть в полицейскую рулетку?
Лебедев раздраженно хмыкнул, но вызов принял.
– Вопрос первый: для чего Каренин перетащил и аккуратно положил рядом с балериной тело своего отца?
– Нервы разошлись, застыдился содеянного, подальше с глаз убрать захотел…
– Следовательно, у вас одни предположения, основанные только на вашей личной неприязни к Сержу Каренину.
Спорить Лебедев не стал, но потребовал второй вопрос.
– Уже спрашивал, но для вас не жалко повторить: зачем Каренин избавляется от портретов своей матери? Ваши аргументы…
В этот раз Аполлон Григорьевич решил подготовиться. Он долго морщил лоб, дергал себя за ус и всячески хмурился.
– Это давний детский страх перед матерью. Его месть за то, что она оставила его, – глубокомысленно заявил он.
– Надеюсь, вы услышали, что сказали, – заметил Ванзаров, хотя на языке у него вертелось совсем другое словечко. – У вас остается один шанс на арест Каренина. Что с его запиской мадемуазель Остожской?
Лебедев плотоядно ухмыльнулся.
– Помните: вы обещали брать немедленно! – сказал он, потирая руки. – Сравнивая эту любовную весточку с письмом, которое вы лично утянули с его стола, скажу следующее: написано очень чисто, старательно и чрезвычайно похоже на оригинал. Тонко и аккуратно выведено, как на гравюре. Буквально художественная работа.