— Действуйте, — бросил я, разворачиваясь на каблуках.
Филлипс мгновенно сорвался с места. Я проводил его взглядом и повернулся к Мэтью.
— Я должен тебе рассказать о том, что задержало меня сегодня, и почему леди Эвелин вернулась одна, но это — позже, — тут я замолчал и, не сдержавшись, вздохнул. — Сначала я должен сделать кое-что другое.
Мне предстоял, возможно, самый тяжелый разговор за всю мою жизнь.
Мы покинули кухню и вернулись в жилую часть особняка, и я бросил короткий взгляд на лестницу, что вела на второй этаж.
Я должен был поговорить с Эвелин об убийстве ее деда. Я был обязан и потому шагнул вперед.
В спальне стоял резкий аромат нюхательных солей. Я пошел, предварительно постучав, и застал сестру Агнету у окна, а леди Эвелин — съежившейся в кресле. Она прятала лицо в ладонях, ее плечи мелко подрагивала, но когда она подняла голову — я удивился. Глаза у нее были сухими.
Я был практически никчемен в утешении. Никогда не умел, потому что не у кого было научиться.
— Леди Эвелин… — начал я и запнулся.
Меня вновь поразили ее глаза. Выцветшие, лишившиеся искры, которая тлела в глубине ее взгляда. Злилась ли она или смеялась, искра была всегда.
Но не сейчас.
— Спрашивайте, милорд, — сказала она негромко и бесконечно устало. — Я знаю, вам необходимо задать мне вопросы.
Ее слова хлестнули меня словно плеть. Я почувствовала себя подлецом, хоть и знал, что Эвелин не имела этого в виду.
Повисшее молчание она истолковала по-своему. Уткнулась взглядом в сложенные на коленях ладони, в которых комкала платок, и также негромко заговорила.
— Я вернулась в особняк, расстроенная нашей ссорой, — произнесла совершенно буднично, поскольку подобные мелочи уже не имели никакого значения. — Я не хотела, чтобы дедушка знал. Но я налетела на него в коридоре... Думаю, он все понял по лицу, — нервный смешок. — Он остался в гостиной, чтобы дождаться вашего возвращения.
Как я и думал.
Договорив, Эвелин издала столь тяжелый и пронзительный вздох, что тронул даже мое черствое сердце. Я смотрел на нее и не находил слов. Не знаю, откуда она черпала силы, чтобы держаться. Но сидела очень ровно, говорила сдержанно и не плакала; только голос дрожал. И тонкие пальцы, сминавшие платок.
— Больше я ничего не видела. Поднялась к себе и услышала уже, как разбилось стекло. Затем, — она сглотнула с трудом, губы некрасиво затряслись, но Эвелин взяла себя в руки. — Затем прозвучали три хлопка.
— Я могу подтвердить это, Ричард, — вмешалась сестра Агнета. — Ни я, ни леди Эвелин не спускались после ее возвращения.
— Довольно, — резче, чем нужно, ответил я. — Я не дознаватель и не судья. И не прошу никого оправдываться.
Сестра Агнета вскинула брови, но промолчала. Впрочем, ее молчание всегда было очень выразительным.
— Я должна уехать, — деревянным, ломким голосом произнесла Эвелин и встала. — Я не могу больше находиться в вашем доме. Это неприлично.
И под нашими удивленными взглядами она, разгладив платье, прошла к гардеробу. Достала из него саквояж и принялась укладывать в него вещи. Я посмотрел на сестру Агнету: наблюдая за Эвелин, она качала головой и что-то шептала себе под нос. Наверное, молитву.
— Сейчас глубокая ночь, — я постарался воззвать к здравому смыслу. — Это может подождать до утра.
— Не может, — отозвалась Эвелин, не взглянув на меня. Она двигалась, словно во сне. Механически делала что-то, но весь ее вид буквально кричал, что разум блуждал где-то во тьме.
Она очевидно была не в себе.
Я бросил еще один взгляд на сестру Агнету, которая не отходила от окна, и мысленно зарычал. Значит, с Эвелин я разберусь сам.
Я подошел к ней, но она никак не отреагировала. Продолжала укладывать вещи и приговаривала вслух.
— Одно платье, одна рубашка, одна юбка...
Наплевав на этикет, я схватил ее за руку. Дернувшись, словно восковая кукла, она замерла. Даже сопротивляться не пыталась, лишь пережидала, пока я ее не отпущу.
— Вы никуда не поедете, — отрезал я жестко.
— Поеду, — возразила она не из желания поспорить, а потому, что не понимала, что творит. — Уже поздно, прошу вас, лорд Беркли, не мешайте.
— Куда вы отправитесь? — попробовал я зайти с другой стороны.
— В наш с дедушкой дом, конечно же, — Эвелин поморщилась, когда я невольно усилил хватку, и посмотрела так, словно безумцем был я. — Он ждет меня там.
— Кто?..
— Дедушка. Лорд Беркли, что с вами? — она засмеялась. — Вы задаете странные вопросы, — и мягко освободила руку.
— Он убит. Ваш дедушка убит.
— Это очень несмешная шутка, милорд, — прижав к груди сложенное платье, Эвелин строго на меня посмотрела. В ее глазах мелькнуло что-то тревожное, словно в один миг что-то внутри нее дало трещину.
— Я вам прощаю ее лишь потому, что... мы...
Она осеклась.
Я видел, как она побледнела, как руки, державшие ткань, начали едва заметно дрожать.
— Нет... — пробормотала она. — Нет. Этого не могло быть. Я только... я...
Она резко бросила платье на пол, будто оно обожгло ей руки, и отступила на шаг, закрывая рот ладонями.
— Это все из-за меня! Это я... я виновата. Я не должна была... Он остался в гостиной из-за меня!
— Эвелин... — я шагнул к ней.
— Не подходите! — закричала она отшатнувшись. — Вы не понимаете! Он был единственным, кто... кто у меня остался. И я его подвела! Я его подвела!
Она схватилась за голову, словно мысли стали невыносимыми.
— Я виновата! Я! Это все я!
Истерика захлестнула ее, и она потерялась, утонула в своих чувствах. С каждым словом она теряла почву под ногами, металась по комнате, цепляясь за полку, за стул, за кровать.
Женщина, которая была сильной, разумной, упрямой, сейчас стояла передо мной — сломанная, хрупкая, потерянная.
Я не выдержал. С трудом поймал ее и удержал на месте, до боли стиснул плечи.
— Эвелин! — в голосе моем была боль, а не ярость. — Хватит! Посмотри на меня!
Но она билась, пыталась вырваться и не слышала меня. В отчаянии я отвесил ей хлесткую пощечину.
Ее глаза распахнулись, дыхание сбилось. Она молча стояла, потрясенная и ошеломленная.
А потом она обмякла, как будто напряжение вылетело из нее в один миг.
— Я больше не могу… — прошептала она. — Я больше не могу…
Эвелин схватилась за меня, словно тонущая, цепляясь за лацканы сюртука, вжимаясь лицом в плечо.
И я прижал ее к себе так крепко, как мог, одной рукой обхватив ее спину, другой поглаживая волосы.
Она рыдала. Горько и безутешно, и не существовало слов, которое могли бы ей помочь.
И я держал ее, потому что не мог не держать. Потому что ее боль прожигала мне грудь. Потому что ее слезы выбивали почву под ногами уже у меня.
— Это закончится, — прошептал я ей на ухо, поглаживая мягкие, шелковистые волосы на макушке. — Когда-нибудь это закончится.
Я был не очень хорошим человеком. Потому что эгоистично не хотел, чтобы этот момент заканчивался. Не хотел ее отпускать.
Когда слезы закончились, Эвелин заснула. Сестра Агнета напоила ее какой-то микстурой и пообещала, что та проспит до обеда.
Это было к лучшему. А если капитан Грейсон явится утром, пока она будет спать — что же, тогда ему придется приехать во второй раз.
Убедившись, что на этот раз охранники стоят там, где должны, я уехал в жандармерию повидаться с Эваном. По земле стелились предрассветные сумерки, вот-вот займется скорый восход. На улицах было тихо. Особенный час, когда разбрелись по домам ночные гуляки, а работники еще не спешили на службу.
Тихо было везде, но не у здания жандармерии. Я рассчитал верно: совсем недавно они вернулись с ночного вызова на берег реки. Эван стоял снаружи, в его руках тлела сигарета: непривычное зрелище, но ночь выдалась тяжелой у всех нас.
— Дик! — завидев меня, он шагнул вперед, и когда я подошел, мы коротко обнялись. — Ты как здесь? Мы только вернулись, и мне доложили, но пока без подробностей...
— Да, — я скупо кивнул. — Хотел повидаться. И поговорить.
Эван, выбросив в канализационную решетку окурок, энергично растер глаза и зевнул так широко, что едва не вывихнул челюсть.
— Ну, и ночка... — пробормотал он и закинул одну руку мне на плечо. — Да, идем. Поговорим у меня.
Сквозь плотную толпу мы вошли в здание и, пройдя через лабиринт коридоров, оказались в кабинете Эвана. Здесь, как и всегда, царил порядок, к которому нас приучали в кадетском корпусе. Все на своих местах, бумажка к бумажке, папка к папке.
— Я заварю кофе, — сказал он и подошел к широкому подоконнику, а я опустился на стоящий у двери стул и потянулся ослабить шейный платок.
Затем и вовсе стащил его и расстегнул пару верхних пуговиц. Дышать сразу стало легче.
— Как леди Эвелин? — спросил Эван обернувшись.
— Как ты думаешь? — усмехнулся я в ответ. — Так, как можно было ожидать.
Мы замолчали. Тем временем он засыпал молотый кофе с небольшой латунный сосуд с длинной ручкой, добавил холодную воду и кусок сахара и поставил на спиртовую горелку. По кабинету почти сразу же поплыл плотный, горький аромат.
— Итак, — посматривая одним глазом за кофе, Эван стал ко мне полубоком. — Мне сказали, старик был убит тремя выстрелами в спину.
— В темной гостиной.
— Кто взял себе дело?
— Капитан Грейсон.
Он скривил губы, словно от зубной боли, а я невесело усмехнулся.
— Он не показался мне умным человеком.
Эван молча закатил глаза и за ручку пошевелил латунный сосуд, когда вода начала закипать. Он снял его с огня и вновь опустил. И повторил два раза, прежде чем разлить кофе по двум небольшим чашкам. С ними он подошел и опустился на стул напротив меня.
От крепости кофе у меня глаза полезли на лоб. Сонливость сняло за одно мгновение, и я слегка закашлялся. Эван же глотнул как ни в чем не бывало, даже не поморщился.
— Ну и ночка, — повторил он. — Дик, если стреляли в тебя, ты должен подумать о своей безопасности.