Прямо во влажном платье уселась в кресло возле камина и принялась разбирать невысокую стопку писем.
Ответы на мои отклики на вакансии с предложением работы гувернанткой.
Сперва в восемь вечера горничная из «большого» дома принесли мне поднос с ужином, затем около девяти в дверь снова постучали, и на пороге я увидела Беркли в сопровождении сестры Агнеты, которой выпала участь быть моей наперсницей во время разговором с графом.
— Вы не ели, — констатировал он, когда мы прошли в небольшую гостиную.
Поднос, накрытый блестящей крышкой, и впрямь стоял нетронутым. Я проследила за его взглядом и согласно кивнула. Не ела.
— Вы должны есть, — нахмурился Беркли. — Вы скоро начнете светиться насквозь из-за худобы.
Невольно мои губы дрогнули в улыбке. Он оставался верен сам себе при любых обстоятельствах. Краем глаза я заметила осуждающий взгляд сестры Агнеты. Она прожигала мужчине спину, но тот и бровью не повел.
Я пригладила юбку и, собрав в кулак остатки сил, села на край софы. Беркли стоял у окна, словно собираясь с мыслями. Сестра Агнета, строгая и молчаливая, опустилась в кресло, сложив руки на коленях.
От подноса с нетронутым ужином взгляд мужчины сместился к стопке конвертов.
— Вы ведете с кем-то переписку? — напряженно спросил он.
— Ничего предосудительного, — я слабо усмехнулась. — Лишь деловую.
— Деловую?
— Я откликнулась на несколько объявлений, размещенных в газете.
— Каких объявлений?
— Я ищу место. В одной семье требуется гувернантка.
В гостиной повисла тишина. Он смотрел на меня, не мигая, с такой яростью, что мне захотелось опустить глаза.
— Гувернантка? — медленно повторил он. — После всего, что произошло, после смерти вашего деда… вы намерены устроиться гувернанткой?
— А что мне остается? — с трудом проговорила я. — Я одна. Без семьи. Я должна работать. Я не могу жить здесь.
— Почему нет?! — в его голосе звякнула сталь. — Или вы правда думаете, что я позволю вам ютиться в чужом доме, учить чужих детей и есть со слугами, когда вы могли бы… — он осекся, сжал кулаки. — Когда вы могли бы остаться здесь.
— Я не могу остаться здесь, — я подняла голову. — Мы не родственники. И вы не обязаны...
— Но можем быть, — резко бросил Беркли.
Я не сразу поняла, что он сказал.
— Что?
— Мы можем стать родственниками, — четко проговаривая каждое слово, сказал он. — Если вы станете...
— Нет, — я перебила его, не позволив договорить. — Не продолжайте. Прошу вас.
— Если вы станете моей женой, — с убийственными интонациями договорил он.
Слова прозвучали и теперь требовали ответа.
Беркли выглядел так, словно его наизнанку живьем вывернули. Дышал тяжело, как после быстрого бега. Правой рукой до хруста в суставах сжимал спинку стула. И он прятал взгляд. Он предложил мне стать его женой и теперь прятал взгляд.
В какой-нибудь другой жизни я могла бы залепить ему пощёчину. Или же — сделать строгий выговор. Что так недопустимо предлагать женщине руку — я молчу о сердце. Даже из самых благородных, лучших побуждений.
Но у меня не было сил. Я почувствовала, как в уголках глаз начали скапливаться слезы — слезы, которые не пришли даже во время печальной церемонии погребения. Губы дрожали, и далеко не с первого раза у меня получалось издать разумный звук.
— Благодарю, милорд, за столь щедрое предложение, — я поднялась с дивана и прижала обе ладони к животу, — но я вынуждена его отклонить.
Не знаю, ожидал Беркли этого или нет, но он вздрогнул и подался вперед, и впился в меня непримиримым, почти свирепым взглядом.
— Почему? — спросил холодно и зло, пока в глазах медленно занимались угли — предвестники грядущего пожара. — Это позволит вам остаться в моем доме, под моей защитой. Позволит быть в курсе расследования… вы даже сможете помогать... если захотите.
У меня дыхание перехватило от его слов.
— Я... я даю вам слово, что после венчания ничего не изменится. Ничего, — с нажимом повторил, по-прежнему не отводя взгляда. — Мы станем жить как жили. Как... посторонние, но в одном доме, под одной крышей.
Невольно меня передернуло.
— Вы бы слышали себя со стороны, — горько обронила я и поднесла ладонь ко рту, покачав головой.
— А что не так? — сердито тряхнул он волосами. — Все лучше, чем ваше позорное бегство! И не смейте лгать, что вдруг возжелали стать гувернанткой!
— Нет, не возжелала. Но это честный труд и честный заработок. И, по крайней мере, я не предам себя, если пойду работать.
— Стало быть, вы предадите себя, если пойдете за меня замуж? Так я должен это понимать?
Я и забыла, с кем имею дело. Беркли уже не говорил со мной, он вел допрос. И каждое слово использовал против меня же.
— Да, предам, — кивнула я, не дрогнув.
В голове звенели слезы, и больше всего на свете я хотела сбежать из флигеля прямо сейчас. Нужно спросить у сестры Агнеты: быть может, она подскажет место, где я могла бы задержаться ненадолго, пока жду подтверждения, наймут ли меня гувернанткой?.. Если уехать завтра рано утром...
— И почему же, позвольте спросить?! — еще сильнее взъярился Беркли.
— Потому что вы предлагаете мне ужасную вещь! — стиснув кулаки, я вытянула руки вдоль тела. — Это не просто договорной брак, это... это... вас трясло, когда вы говорили — так сильно вам все это противно, так сильно вы всего этого не хотите! А я не хочу жить с человеком, который делает мне такое одолжение из жалости, словно... словно ему противна сама мысль о браке со мной.
Я замолчала, и стало так тихо. Сестра Агнета сидела, не шелохнувшись — я почти забыла о ее присутствии. Беркли же... Беркли стоял, отвернувшись, и уже обеими руками давил на спинку стула, нависая над ним. Темные волосы упали ему на глаза, спрятав меня от его тлеющего взгляда, но я видела напряженную шею с натянутыми жилами, дергавшийся кадык, и челюсть, которая была так сильно стиснута, словно его пытали.
— Это не так, — глухо выговорил Беркли наконец.
Глава 23
— Вы мне не противны. И мысль о браке с вами — тоже. Мне жаль, что все так сложилось, и у вас, по сути, нет выбора. В другой жизни предложение вам сделал бы кто-то более достойный, чем я.
— Вы...
«Вы достойный», — хотела сказать я, но запоздало прикусила язык.
— Зачем вы это делаете?
Вопрос застал его врасплох. Берли дернулся и опалил меня совершенно сумасшедшим взглядом.
— Что делаю? — переспросил, очевидно желая потянуть время.
— Спасаете меня. Предлагаете брак, — я повела рукой в широком жесте. — Вы же совсем не обязаны. И ничего мне не должны.
Он рванул воротник, словно ему не хватало воздуха, но в гостиной не было жарко.
— Потому что хочу, чтобы вы жили. И были счастливы, — тихо ответил он и поднял голову, чтобы встретиться со мной взглядом.
Он мог сказать что-то про свой долг, но не стал. Мог сказать, что чувствовал себя обязанным, но промолчал.
И, кажется, сказал мне правду.
От которой сразу же заныло глупое сердечко. Я окинула Беркли внимательным взглядом. Разговор давался ему непросто. Я была уверена, что он предпочел бы стоять под пулями, чем рядом со мной в гостиной. Он не умел или не хотел обсуждать чувства, это я поняла еще давно. Жить с каменным сердцем и непроницаемой маской вместо лица гораздо проще. И выплескивать эмоции, участвуя в подпольных кулачных боях. Только кристальная злость, звенящая ярость и ненависть, и ничего больше.
— Эвелин, — позвал он меня по имени, что являлось грубейшим нарушением этикета, но мне ли на это пенять?.. — Соглашайтесь. Я... я не самый лучший человек и признаю это. Но... постараюсь быть для вас хорошим другом.
Другом.
Не мужем.
И только когда стихло его бешенство, которое еще в самом начале разговора пропитало гостиную насквозь, я поняла, как сильно вымоталась за эти короткие минуты. Хорошо, что под рукой нашелся стул, на который я почти рухнула. Заметила, как Беркли дернулся ко мне, но в последний момент удержал себя на месте. Сжал и разжал кулаки и на всякий случай скрестил за спиной руки.
Я могла настоять на своем. Могла подождать, пока не получу место гувернантки, и уехать. Но зачем?.. Я никогда не мечтала о браке по любви — прекрасно осознавала свое положение. Я ни о каком браке не мечтала, смирившись с тем, что останусь старой девой и проведу свою жизнь сперва подле дедушки, а затем — в одиночестве.
Но я не хотела к себе этой липкой, удушающей жалости, я ведь не была больна и не была калекой, и даже выучилась, получила профессию. Я могла работать. И не хотела, чтобы Беркли предлагал заключить с ним брак, потому что жалел меня. Это погубило бы нас обоих.
Что сказал бы дедушка?..
Подумала я и не сдержала тяжкого вздоха.
Что толку терзаться этим? Дедушки больше нет, я осталась одна и должна сама о себе заботиться.
Я украдкой, сквозь опущенные ресницы бросила на Беркли быстрый взгляд. Он почему-то считал, что недостоин меня, и этой глупости у меня не было объяснения. А правда заключалась в том, что мальчишка-бастард, выросший в кадетском корпусе, оказался благороднее многих.
— Да, милорд, — откашлявшись, заговорила я. — Я согласна. Давайте поженимся.
Наверное, в любовных романах в таких случаях положено обниматься. Невеста сияет от счастья, к ней со всех ног бросается одуревший от радости жених...
Конечно же, у нас не произошло ничего такого. Я осталась на стуле, Беркли замер в паре шагов от меня. Но я увидела облегчение у него на лице, а затем на мгновение разгладилась морщина на переносице.
— Вы… — заговорил он и сам себя оборвал, — хорошо, что вы согласились, — произнес как-то скомканно.
Вспомнив про существование сестры Агнеты, которая едва дышала во время этого тяжелого разговора, я обернулась к ней и успела перехватить ее странный взгляд. Глаза блестели, словно она сдерживала слезы, но с чего бы ей плакать?.. Наверное, просто игра света и тени.