Который мне хотелось повторить.
Как Эвелин прижималась ко мне, как вздымалась ее грудь, как мои ладони идеально легли на ее талию... Дьявол. Во рту сделалось сухо, в груди начал разгораться пожар, и я сжал кулаки, пытаясь обуздать нестерпимое желание.
— Войдите, милорд, — ее тихий голос не унял пламя.
Напротив, лишь подбросил в него дров.
Когда я вернулся, Эвелин стояла у окна, взволнованная сильнее, чем обычно. Тетрадь лежала на столике перед камином, и кадык у меня дернулся, когда я наткнулся на нее взглядом. Перед глазами промелькнули отчетливые образы: вот Эвелин расстегивает крючки, ослабляет шнуровку корсета, поправляет лиф...
— Вам плохо? — в чувства меня привел вновь ее взволнованный голос.
Она смотрела на меня тревожно и, сама того не замечая, сминала в ладонях пышную юбку.
— Нет, — вытолкнул хрипло усилием воли. — Все в порядке.
В камине к той минуте уже хорошо занялся огонь. Я взял тетрадь, борясь с искушением раскрыть ее, прочитать что-нибудь напоследок, вырвать страницу-другую…
Но нет.
Некоторым вещам лучше быть похороненными навсегда.
— Хотите? — повернулся к Эвелин и протянул ей тетрадь.
Она помедлила, колеблясь, но потом все же подошла, взяла ее из моей руки и замерла возле камина. Я стояла позади на шаг и видел, как подрагивали ее напряженные плечи, как платье натянулось на выпрямленной едва ли не до боли спине...
Наверное, ей было особенно тяжело расставаться с памятью об отце. Пусть даже и такой.
— Не бойся, — шепнул осипшим голосом и положил ладонь Эвелин на талию.
Она словно этого и ждала. Прильнула ко мне, прижалась лопатками к груди и решительно бросила тетрадь в камин. Сперва затихшие пламя с жадностью вспыхнуло спустя секунду и с шипящим шкворчанием принялось пожирать страницы. В гостиной запахло чернилами и жженой кожей.
Эвелин прижалась ко мне еще теснее, ее волосы на макушке щекотали мой подбородок. Мы стояли и смотрели на огонь, пока тетрадь не начала обугливаться, а потом, не проронив ни слова, я молча развернул невесту к себе лицом и крепко поцеловал.
Глава 31
Леди Эвелин
Тетрадь давно догорела, от нее остался лишь пепел, но ни я, ни Ричард не спешили отходить от камина и отстраняться друг от друга. Я вновь прижималась спиной к его груди и чувствовала, как теплое дыхание щекотало шею и ерошило выбившиеся из прически волоски на макушке. От его ладони на талии волнами расходилось приятное тепло, похожее на лучи солнца в погожий день. Хотелось закрыть глаза и подставить им лицо, и наслаждаться безмятежностью и покоем.
Ничего, что случилось за последние сутки, не укладывалось в голове. Все произошло так стремительно, что в какой-то момент я даже перестала удивляться. Просто смирилась с хаосом, что творился вокруг.
Неосознанно я приложила руку к груди. Сердце по-прежнему билось слишком быстро и стучало о ребра, словно ему были тесно. Эйфория, которую я испытала в секунду, как увидела Ричарда в коридоре особняка — живого, практически невредимого — не поддавалась описанию.
Мы готовились бороться за него, обивать пороги, умолять, подавать прошения и ходатайства, я даже собиралась посетить утром тюрьму... а затем он вошел в особняк, и все вновь перевернулось с ног на голову.
Сперва я не могла вымолвить ни слова. Рот, горло, губы — их словно охватил паралич. Я только смотрела на него и, кажется, глупо хлопала пушистыми ресницами, и радость, которая на самом деле распирала меня изнутри, нашла выход лишь в учащенном сердцебиении.
Я до сих пор не могла поверить. Он стоял рядом, я чувствовала его тепло, его руку на талии, минутами ранее мы целовались, но липкий страх за него, поселившийся в душе далеко не этим вечером, никак не желал отпускать. Он вцепился в меня когтистыми лапами, и порой мне казалось, что благополучное возвращение Ричарда — лишь сон.
— Вам обязательно уезжать сегодня? — разволновавшись, спросила я совершенно невпопад.
И устыдилась, потому что прозвучало глупо и недостойно. Словно я ребенок, который не понимает, что такое долг и обязательства.
Прилив досады заставил меня поморщиться, но Ричард истолковал вопрос совсем иначе. Мое невольно обнажившееся нежелание с ним расставаться ему понравилось.
— К сожалению, — вздохнул он, и я кожей почувствовала его усталость. — Но лучше покончить со всем побыстрее. Получить ответы на оставшиеся вопросы и закрыть эту дверь. Спокойно дождаться публичного суда.
Пока Ричард говорил, его пальцы вырисовывали на моей талии лишь ему понятные узоры.
— Конечно, — произнесла поспешно. — Я все понимаю. И нам, верно, стоит вернуться в гостиную? Нас ведь ждут? — спросила я и повернула голову, чтобы поймать его взгляд.
Медленно, как-то заторможенно он кивнул. А я замерла, пристально его изучая. Новые линии морщин вокруг глаз, напряженные губы, тень, упавшая на скулу от света, льющегося из окна — казалось, за эти сутки он прожил другую жизнь. И все же — это был он прежний. Живой, усталый. Близкий.
— Когда дело будет закрыто, у нас будет гораздо больше времени, — сказал Ричард, все еще не разжимая объятия. — На все.
Прозвучало очень многозначительно, и я улыбнулась.
Целомудренно поцеловав меня в лоб, Ричард убрал руку и шагнул к дверям, и мы вернулись в столовую.
Время, отведенное до полудня, пролетело очень быстро. Беркли упрямился до последнего, но все же не выдержал и поднялся в спальню, чтобы отдохнуть — у него выдалась бессонная ночь, и день обещал быть ничуть не легче. Эван и Мэтью тоже разъехались, посулив вернуться к вечеру. И как-то незаметно я осталась в особняке одна. Ко мне сон не шел. Возбуждение и волнение были слишком сильны, чтобы я могла отправиться в постель.
Я думала сперва разыскать сестру Агнету, но решила немного подождать. Кажется, она все же обиделась на то, что ей не позволили присутствовать во время разговора. И я ее понимала, как никто. Мне ли не знать это ощущение, когда тебя задвигают в угол, словно предмет мебели?
Но и обвинять Ричарда не повернулся бы язык. Некоторые тайны лучше не знать, как порой лучше не слышать правды. С сестрой Агнетой я обязательно поговорю, но позже. А пока дам ей немного времени наедине с собой.
Чтобы не сидеть в четырех стенах, я вышла в сад. Прогуливаясь по дорожкам, прокручивала в голове самые разные мысли. Как мы будем жить дальше? Какое наказание изберут для отца Ричарда? Узнаю ли я, что случилось с Джеральдин?.. Или нам останется лишь строить предположения?
Многое зависело от встречи, на которую должен был отправиться Ричард.
Ровно в полдень, как и было обещано, у ворот остановился неприметный экипаж. Я вышла проводить Беркли в коридор, и сердце тревожно сжималось, когда мы прощались. Слишком свежи были воспоминания вечере.
Ричард почувствовал мою тревогу.
— Все будет хорошо. Я вернусь к ужину, — пообещал на прощание, поцеловал мне руку, прижавшись губами к ладони намного дольше, чем позволял этикет, и поспешно покинул особняк.
И соврал, потому что к ужину Беркли не вернулся.
Часы пробили семь, восемь, девять, десять вечера. Напряжение в гостиной, где мы все собрались в ожидании, усиливалось с каждой секундой. Мной вновь завладело это липкое чувство беспомощности, когда ты ничего не можешь сделать и вынуждена лишь сидеть и непрестанно бросать взгляд на часы. Тревога накатывала волна за волной. Я смотрела на Эвана и Мэтью, которые приехали, как обещали, и видела в их глазах отражение своих переживаний.
Когда с улицы донеслось цоканье лошадиных копыт, я едва не взвизгнула. Подпрыгнула в кресле и бросилась к окну, но снаружи было слишком темно, чтобы я могла что-либо разглядеть. Затем в коридоре прозвучал полный облегчения возглас дворецкого.
— Вы вернулись!
И я вцепилась пальцами в спинку ближайшего стула, потому что ноги не держали. Время как раз перевалило за одиннадцать и уже приближалось к полуночи.
На вошедшем Ричарде не было лица, и едва затихшая тревога отправилась на новый виток. Я подскочила к нему первой, наплевав на все правила приличия, потому что смотреть на него было больно.
Он выглядел... опустошенным. Бесконечно измученным и уставшим. Даже утром, когда он появился в особняке, то не казался настолько утомленным.
— Что случилось? — прошептала я, пытаясь поймать его взгляд.
Ричард дернул щекой и, помедлив, обнял меня за плечо, на мгновение притянул к себе, чтобы вдохнуть аромат волос — и все это в присутствии мистера Эшкрофта и Мэтью.
— Дик? — требовательно позвал Эван. — Ну же, говори!
Беркли мазнул по нему совершенно тусклым взглядом и вновь усмехнулся.
— Его не будут судить, — вытолкнул он в гулкую тишину гостиной и рухнул в ближайшее кресло.
— Что? Лорда-Канцлера? Его отпустят? — пока мужчины засыпали его вопросами, я стояла чуть поодаль, закрывая обеими ладонями рот.
Услышанное не укладывалось в голове. Уже в который раз.
Ричард выглядел кошмарно. Я смотрела на него и понимала, что мне плевать на причины, плевать на то, что случилось. Плевать на истину, плевать на все, кроме него. К глазам подступили слезы, которые я поспешно сморгнула. Они точно никому не помогут. Но глупое сердце разрывалось от несправедливости, какой-то обречённости, что сквозила в его каждом жесте.
Он говорил через силу, двигался через силу, заставляя себя смотреть, отвечать, ходить.
Я так глубоко задумалась, что вздрогнула, услышав непривычное обращение.
— Эвелин.
Вскинула голову и наткнулась на взгляд Ричарда. Раскрытой ладонью он указывал на кресло рядом с собой. Ступая на деревянных ногах, я послушно подошла и опустилась в него.
А он словно лишь этого и дожидался. Вздохнул, с нажимом провел ладонями по лицу, откинул упавшие на лоб темные волосы и сказал.
— Они хотят избежать скандала и неизбежного удара по репутации, который последует за публичным судом.
Я моргнула.
— Но ты же сам сказал утром, что вы говорили о суде. И с лордом Честером, и с тем незнакомцем, который изображал из себя жандарма?.. — справедливо заметил Эван, хмурясь.