– Что-то сегодня не видно Мусинского, – сказала Вера Заржицкому, – обычно он, как Фигаро, и здесь, и там, сразу повсюду.
– Оно и к лучшему, – проворчал Заржицкий, – воздух чище. Я, Вера Васильевна, будучи человеком возвышенных взглядов, не выношу всего plйbйien.[118] Особенно меня коробит панибратство со стороны этой публики. Эх, знали бы вы, как я хотел бы родиться в Индии!
– Индия! – восторженно выдохнула Вера, подыгрывая своему собеседнику. – О, как я вас понимаю! Магараджи, слоны, джунгли… Это так необычно и романтично!
– Лучшее в Индии это не романтика, а строгое деление общества на касты, – снисходительно поправил Заржицкий. – Касты – это вроде нашей Табели о рангах, только зачисляются в них исключительно по происхождению. Субординация соблюдается наистрожайшая. Невозможно представить, чтобы погонщик слонов дерзко повел себя с дворянином. Сразу голову с плеч долой!
Заржицкий был забавен, если не откровенно смешон. Вере даже стало неловко, что она про себя подсмеивается над человеком, которого сама же назначила себе в защитники. Наверное, следовало бы вести себя иначе, но не получалось.
Возле кабинета Ханжонкова Вера попросила Заржицкого обождать несколько минут, сказав, что надолго не задержится. Заржицкий охотно согласился. Он, казалось, напрочь забыл о том, что вскоре у него должна начаться съемка.
Ханжонков занимался странным делом – раскладывал пасьянс. Увидев Веру, он отложил колоду в сторону, встал и, как обычно, указал рукой на стул.
– Простите, что отвлекла вас, Александр Алексеевич, – прощебетала Вера, предусмотрительно садясь на самый ближний к двери стул. – Но мне очень нужен ваш совет. Скажите, на что мне, как начинающей актрисе, следует обращать внимание в первую очередь?
Вопрос был странным, если не откровенно глупым, но ничего лучше в голову не пришло.
– На что обращать внимание… – Ханжонков ненадолго задумался. – Прежде всего, Вера Васильевна, не пытайтесь ничего изображать или показывать. Живите своей ролью.
Примерно то же самое Вера слышала и от тети Лены. Не играть, а жить и так далее. Выждав с минуту, она притворилась, что ей стало дурно.
– Не хватает воздуха. – Виноватая улыбка, глубокий вдох. – Должно быть… волнуюсь… Прошу вас… воды…
Когда Ханжонков подал ей стакан, она подалась вперед, так, что едва не уткнулась носом в его руку и сделала особенно глубокий вдох. Рука Ханжонкова пахла табаком и немного ирисом. Впрочем, ирисом пахла не рука, а шарф, который Вера получила от Наины. Так-то уже принюхалась и не замечала, а при глубоком вдохе почувствовала.
Заодно Вера успела рассмотреть темно-серые брюки Ханжонкова, которые были целыми и без каких-либо пятен. Но брюки не следовало считать доказательством, потому что их и сменить недолго. Запах – вот главная улика.
Сказав, что ей срочно нужно на воздух, Вера вышла в коридор. Теперь ей надо было отыскать Мусинского и Бачманова. И вскоре уже пора появиться Немысскому. Со времени звонка, если верить часам, прошло уже тридцать пять минут. Заржицкому пора было в Малый павильон на съемки, но он то ли забыл об этом, то ли решил позволить себе немного опоздать.
Если Мусинского не было в Большом павильоне, то он, вероятнее всего, мог находиться в мастерской Алтунина, находившейся в нижнем этаже. Найти предлог для того, чтобы пройти туда вместе с Заржицким (одна бы Вера ни за что не решилась), было невозможно. Она решила заглянуть к Бачманову и убедиться в том, что от него не пахнет миндальным мылом и что он не хромает, а затем снова подняться в Большой павильон или же пройти с Заржицким в Малый и ждать там приезда Немысского. Ротмистр непременно поставит кого-то из сотрудников у входа, так что Мусинский никуда не денется. Если раньше не сбежит. Ну а если и сбежит – не беда, все равно далеко убежать ему вряд ли дадут. Ловить не трудно, если знать, кого надо ловить.
Из бачмановского кабинета навстречу Вере и ее спутнику вышел Сиверский. Увидев Заржицкого, остановился, достал часы и щелкнул крышкой. Заржицкий, поняв намек, извинился перед Верой и поспешил в павильон. Сиверский пошел по коридору следом за ним. Вера немного засомневалась, стоит заходить к Бачманову одной или нет (кто на молоке обжегся, тот, как известно, и на воду дует), но ее колебания разрешил выглянувший из кабинета Иван Васильевич.
– Вы ко мне? – спросил он, радушно улыбаясь и распахивая дверь шире. – Заходите. Покажу вам полученную сегодня коллекцию минералов, которую еле-еле удалось выпросить на две недели у скряг из Геологического комитета! Это будет цветная картина – каждый кадр мы раскрасим вручную, стараясь при этом достичь как можно более полного соответствия естественным цветам.
Возле письменного стола громоздились друг на дружке несколько больших, вытянутых в длину деревянных ящиков. Крышка, снятая с верхнего из них, была приставлена к столу. Вере бросились в глаза торчащие наружу гвозди. На столе на стопке бумаг лежали молоток и еще один инструмент, названия которого она точно не знала – не то долото, не то стамеска. На полу, вокруг ящиков, просыпалось немного стружки.
Вера подошла к ящикам, намереваясь заглянуть в верхний, но Бачманов остановил ее.
– Садитесь сюда, к окну, – сказал он, переставляя стул почти вплотную к крайнему слева подоконнику. – Минералами надо любоваться на свету, они играют не хуже бриллиантов.
Вера, мысли которой вращались вокруг миндального мыла, обратила внимание на латунный умывальник в углу кабинета. Раньше она умывальника не замечала за ненадобностью, тем более что его заслонял книжный шкаф. А сейчас, подойдя к окну, заметила. И еще заметила справа от него маленькую полочку, на которой стояла серебряная мыльница необычной формы, – не корытце, а листочек с загнутыми кверху краями. Невозможно было удержаться от того, чтобы не рассмотреть мыльницу вблизи.
– Ах, какая прелесть! – воскликнула Вера, склоняясь над полочкой. – Обожаю такие милые без…
Мыло, лежащее в мыльнице, пахло миндалем и имело бледно-желтый цвет, такой, какой обычно бывает у миндального мыла.
«Он?! – ужаснулась Вера не столько тому, что оказалась один на один с убийцей, сколько тому, что им оказался Бачманов. – Не может быть!!! Он же… он же совсем не хромает!»
Резко обернувшись, она встретилась взглядом с Бачмановым и поняла, что не ошиблась. Бачманов нисколько не изменился в лице, даже продолжал улыбаться, но смотрел на Веру совершенно иначе – холодно, строго и, как показалось ей, деловито, словно прикидывал, что ему делать с Верой. Больше всего поразили Веру его зрачки, сузившиеся до размера булавочной головки.
– Дрянь!
Левая рука Бачманова скользнула в карман пиджака, а правая потянулась к Вере.
Если бы у нее сейчас был в руках револьвер, то она не колеблясь выстрелила бы в Бачманова и стреляла бы до тех пор, пока не кончились патроны. Вера поняла, что смогла бы. И рука не дрогнула бы, разве что самую чуточку. Когда речь идет о жизни и смерти, сантименты отходят на задний план.
Спасение было за дверью, но между дверью и Верой стоял Бачманов. Смертный страх не парализовал молодую женщину, а, напротив, придал ей сил и обострил ум. За неимением другого оружия пришлось воспользоваться тем, что было под рукой, то есть сумкой. Швырнув ее в лицо Ивану Васильевичу, Вера метнулась в сторону, не к двери, как мог бы ожидать он, а к окну. Маневр удался – Бачманов инстинктивно бросился вперед, но руки его схватили пустоту. Пока он оборачивался, Вера уже была возле двери. Нажать на ручку, толкнуть – и она спасена. Черт! Дверь открывается внутрь! Не толкать, а тянуть на себя! Скорее! Скорее!
– А-а-а-а-а! – изо всех сил завопила Вера, когда Бачманов схватил ее за руку выше локтя и рывком развернул на себя.
Она замахнулась свободной левой рукой, но противник проворно перехватил и ее. Руки у него были сильными – не вырваться. Не обращая внимания на крики Веры, Бачманов потянул ее в глубь кабинета, а ногой попытался закрыть дверь. То ли он настолько озверел, что не боялся, что на шум набегут люди, то ли у него имелся в запасе какой-то особо коварный план, благодаря которому он, расправившись с Верой, смог бы выйти сухим из воды.
Совершив несколько безумных па (один тащил, другая упиралась), они оказались возле ящиков с минералами. Когда Бачманов повернулся к ним спиной, Вера собрала последние силы и резко изменила тактику. Вместо того чтобы упираться и тянуть назад, ринулась вперед, в том направлении, куда ее тащил Бачманов. Бачманов упал спиной на ящики, разваливая их. Падая, он выпустил левую руку Веры. Левая рука – не совсем то, что правая, но Вера сумела, точнее, успела схватить со стола молоток и с размаху ударить Бачманова по голове. Ожидала услышать хруст костей, потому что молоток был увесистым и удар получился сильным, но хруста не было – только стук. Иван Васильевич коротко всхлипнул, закрыл глаза и обмяк. Выронив молоток, Вера бросилась к дверям. Снова открыла их, выскочила в коридор и едва не лишилась чувств от радости, увидев Немысского. Там были еще какие-то люди, но Вера видела только его. Возможно, потому, что он единственный был в форме и выделялся этим на фоне остальных, как снегирь среди грачей.
– А у нас в автообществе завтра похороны, – сказал Владимир, едва только Вера вошла домой. – Хороним Владимира Карловича Порша, казначея Александровского Евангелического училища. Ему только недавно исполнилось тридцать пять лет, и вот на тебе – сердечный приступ!.. Ты выглядишь уставшей, Вера! Как ты себя чувствуешь?
Холодная догадалась, почему первым делом муж сообщил ей о смерти совершенно незнакомого человека, а уже потом спросил о самочувствии. Дело не во Владимире Карловиче, царствие ему небесное, а в том, что он почти сверстник Владимира. Поневоле станешь примерять случившееся на себя.
Добрый, чуточку растерянный взгляд мужа стал последней каплей, переполнившей чашу Вериной стойкости. Упав в объятья Владимира, она разрыдалась столь громко и отчаянно, что тот не на шутку перепугался, не зная, что и предположить. Должно быть, Владимир решил, что слезы жены вызваны беременностью, потому что не приставал с расспросами ни в тот вечер, ни на следующий день, за что Вера была ему очень благодарна. «Nemo omnia potest scire», говорили д