– Что?
Я думала, мы с Эммой разошлись из-за расставания с Коулом, но оказалось, все наоборот. Все началось с нее. Из-за нее я вернулась в опалу собственного дома. Но, возможно, она была права. Ведь это я только что приехала к ней домой с вещами, а наверху лежит ее брат, в которого из-за меня стреляли.
Она уперла обе руки в бока:
– И, Райан, я думала, тебе нравится Холли.
Он покачал головой:
– Я этого не говорил. А Холли даже не знаю.
– Отлично ты ее знаешь. Значит, ты ее просто за нос водил? Как последний козел?
Он сделал шаг назад, подняв руки и словно заявляя о своей невиновности.
– Я не… Я никогда не говорил ей, что она мне нравится.
– Да, но что она тебе не нравится, ты тоже не говорил.
Ее слова прозвенели у меня в ушах, я представила Холли у Райана в комнате, в его одежде, в его кровати. Эмма подняла руки, повторяя его жест:
– Да забей. Просто. Забей. Делаешь что хочешь, Келси. Как обычно. – И она ушла.
– Келси, все было не так, – повернулся ко мне Райан. – Я не… мы никогда не… Если она что-то и подумала, я этого не хотел.
Я уставилась на него, пытаясь увидеть его другими глазами. Глазами Эммы. Глазами Холли. Глазами моей мамы.
– Я, наверное, поеду, – пробормотал Райан. – Но, Келси, ты мне позвони, ладно?
Я смотрела ему вслед с чуть дрожащими руками и полным смятением в душе. Полным. Я решила разложить вещи на полках столика под телевизором и достала мешок. Но все пропахло дымом.
Я снова позвонила Аннике. Написала ей письмо. Отправила голосовое сообщение.
– Я просто хочу убедиться, что у тебя все нормально, – повторила я в десятый раз. – Прости меня. Мне очень, очень жаль.
Я подумала о том, как испортила жизнь Эмме и Коулу одним своим существованием, а теперь, видимо, сделала то же самое и с Анникой. Анника, которая была такой бесстрашной с парнями и всегда делала, что хочет, теперь боялась возвращаться домой.
Лежа на диване с широко открытыми глазами, я слушала, как тикают часы на камине, и не знала, что делать с ворохом мыслей. Мама пропала, но, кажется, никому до этого нет дела. А теперь полиция не верит, что она заработала деньги там, где говорила. Она врала про деньги? Или эту ложь придумала я, чтобы заполнить пробелы и сделать историю более складной? Так же, как делают сейчас они? Надо спросить у Джен. Коул сказал, Джен знала, что мама врет и знает больше, чем рассказывает. Наверняка у Джен есть ответы.
– Все нормально, – раздался голос Коула. – Правда, я и сам могу идти. – Он спускался по лестнице, и с обеих сторон его поддерживали родители.
У входа в мою комнату Джен вдруг остановилась.
– Здравствуй, Келси. Ты когда приехала?
– Меня Эмма пустила, – ответила я и посмотрела на Коула.
Он весь вспотел и чуть согнулся набок, но стоял на обеих ногах и вообще был живой, говорил, и все у него было нормально.
– Привет, – сказала я. – Ты как?
Он показал на раненый бок:
– Швы. – Затем повернул руку, чтобы было видно. – И капельница. У меня по венам течет чужая кровь.
– Келси, мы рады, что вы оба в порядке, – произнес папа Коула и многозначительно посмотрел на Джен.
Он пошел на кухню готовить, а Коул опустился на диван за моей спиной. Джен стояла передо мной. Выглядела она ужасно. Как будто давно не спала и не мылась. Нет, как будто в ее сына стреляли и она не знала, что делать.
– Полиция думает, что она сбежала, – сообщила я. – Вы должны сказать им правду. Она не могла. Ее похитили.
Джен помедлила. Посмотрела на Коула, который сидел за мной.
– Пойдем. – Она указала на свой кабинет с другой стороны комнаты.
Рядом с большим окном стоял деревянный стол, а на стенах висели многочисленные книжные полки, но несколько коробок с документами все равно стояли на полу. В шкафу с двойными дверями на металлическом замке хранились личные дела пациентов. Джен закрыла за нами дверь, хотя Коул наверняка все равно нас слышал.
– Полиция задавала мне вопросы…
Джен пощипывала переносицу:
– Я знаю, Келси. Знаю.
– Что вы от меня скрываете? Что с ней случилось?
– Келси, я не могу об этом говорить. Не имею права.
– Она пропала, а полиция считает, что она сбежала… Вы ведь в это не верите?
Джен посмотрела на пустые стены, будто искала ответы, и наконец заговорила:
– Думаю, такое возможно.
Я вздрогнула:
– Думаете, она могла выйти?
Она потянулась ко мне, но я отстранилась.
– Думаю, твоя мама очень сильная. Она не так слаба, как кажется. Поэтому тебе и разрешили с ней остаться. Мне показалось, она способна на большее. Способна заботиться о тебе.
– Вы не правы. Я с ней жила. Она находилась в плену у стен и ограничений, кошмаров и воспоминаний, которые были ей недоступны.
Она подняла руки:
– Ладно, Келси. Хорошо. Полиция ее ищет. Они связались с полицией Атланты и в данный момент расследуют ее историю.
– Вы думаете, мама все помнит? – спросила я.
Джен помедлила:
– Думаю, в газетах описали далеко не всю историю. Видимо, она не хочет все это помнить.
– Но она пропала, Джен. Дом взломали, а она пропала. Вы должны все рассказать полиции.
– А знаешь, что думает полиция? Что твоя мама взяла что-то чужое. И те люди просто забрали свое. Сейчас ты здесь в безопасности. Поговорим на выходных, хорошо? Придумаем, что дальше делать.
Джен проскользнула мимо меня, но я не могла пошевелиться.
– Вы правда думаете, что мама меня бросила?
Она встала у входа перед открытыми дверьми:
– Я думаю, Келси, что здорово ошибалась. Я совершила ужасную ошибку, из-за которой тебя… и Коула… чуть не убили. И за это я себя никогда не прощу.
Коул сидел прямо у дверей, на диване, на котором мне предстояло спать, со стаканом воды в руке. Джен пошла на кухню, и Коул похлопал по дивану рядом с собой.
– Выглядишь ты так же, как я себя чувствую, – заметил он.
Я посмотрела на него: бледный, рука дрожала, и он прижал ее к боку, пытаясь унять дрожь.
– Как ты на самом деле? – спросила я.
Он пожал плечами и сменил тему:
– Значит, вы теперь с Бейкером?
– Да, мы с Бейкером.
Он уставился на выключенный телевизор, на наши искаженные отражения, сидевшие на противоположных концах дивана.
– Я просто испугался, Келси, – произнес Коул. Видимо, так он просил прощения.
– Что ж, это ведь из-за меня в тебя стреляли, – попросила я прощения в ответ.
Кивнув, он дал знак наклониться поближе, так что я почувствовала запах больничного мыла и вяжущего средства на его коже. Я наклонилась ухом к самому его рту.
– Ключ от архива у нее в сумочке.
В ту ночь, как только все уснули, я бросилась к сумочке Джен, где во внутреннем кармане на подкладке и нашла ключ. Может быть, меня действительно никто не преследовал. Может быть, Джен была права. Они просто забрали свое и ушли. Но на всякий случай каждые пять минут я проверяла сигнал на телефоне. Я поднимала трубку стационарного телефона и прислушивалась к гудкам. Звук, который говорил мне: «Ты в безопасности».
Ключом Джен я открыла двойные дверцы шкафа и уставилась на стеллажи. Файлы были разложены по коробкам в алфавитном порядке, но у нашей фамилии была своя отдельная коробка. Восьмилетнее исследование маминой жизни. Восемь лет правды прямо передо мной. В записных книжках хранились стенограммы сеансов Джен – какие-то списки, нацарапанные неразборчивым почерком. Напротив некоторых записей стояли временные метки, но, кажется, они не относились ко времени сеанса.
Только обнаружив на дне коробки цифровой магнитофон, я поняла, что это были за метки. Судя по записям, Коул был прав – Джен давным-давно подозревала, что мама ничего не забыла. Но чего он мне не сказал и что я выяснила сама, это то, что Джен считала, будто мамины страхи уходили корнями намного глубже, чем ее похищение. Страхи действительно были, только боялась она другого.
Я легла на деревянный пол, надела наушники, и голову наполнил мамин голос. Много часов ее лжи. Как и Джен, я точно знала, где она врет. Ее голос, как пуховое одеяло, накрывал меня теплом до самого подбородка. Но ложь, как шквал холодного ветра, замораживала мне желудок. Один кусок я перематывала снова и снова – его отметила Джен в своих записях.
Голос Джен:
– Вернемся в день, когда тебя похитили. Начни сначала.
Мамин ломающийся голос:
– На лестнице было темно. Я спала. Я услышала, как разбилось стекло, и закричала.
– И что ты увидела?
– Я увидела тень.
– И что ты сделала? Ты пыталась убежать?
– Да, я пыталась убежать. Мы дрались. Что-то разбили.
– Но никто не пришел.
– Никто не пришел.
– Что потом?
– Потом он ударил меня сильнее, я упала, а дальше не помню.
– Хорошо, Мэнди, хорошо. Все хорошо. Сделай глубокий вдох. – Пауза. – Готова?
– Прости. Готова.
– Давай начнем еще раз. Почему ты проснулась?
– Из-за разбитого стекла.
– И ты закричала?
– Да, когда увидела тень.
Я трижды перемотала этот кусок, чтобы услышать несовпадение. Наверное, первое, что заметила Джен. Сначала мама закричала из-за звука разбитого стекла. Во второй раз – только когда увидела тень. Еще одна запись, три вопросительных знака, другая временная метка. Я нашла на записи соответствующий кусок. Голос Джен:
– Поговорим о твоей жизни дома до похищения.
– Нет, я не хочу об этом говорить.
– В газетах писали, что отец тебя избивал. В медицинском отчете после твоего побега зафиксированы старые, давно зажившие переломы ребер.
– Я сказала, что не хочу об этом говорить.
– Ты испытывала страх перед похищением? Боялась своего отца?
– Боялась? Нет. Боялась – неподходящее слово. Я не знала другой жизни. Но это к делу не относится, к тому же он умер, так что я не хочу об этом говорить.
– Боюсь, нам все же придется. Разве ты не понимаешь? Очень важно, чтобы твоя дочь была в безопасности.
– Она в безопасности. Это единственное, что в моих силах. Все, что я сделала, я сделала ради нее.