Все дорогу, до нужного нам места, я дрыхну и прихожу в себя только тогда, когда костлявые пальцы Липко тыкают мне в бок.
— Открывай зенки, приехали!
Я расплачиваюсь и прошу водилу дожидаться. Он радостно кивает головой. В такую пору и в таком месте других пассажиров ему все равно не найти.
Ближайшее к нам строение — низкий одноэтажный домишко с правой стороны дороги. К нему и направляемся.
Липкий долго колотит носком своего ботинка в оббитые изодранным дермантином двери, пока сим-сим не открывается.
Обитатель хибары чем-то напоминает мне моего спутника. Только разве что на пару десятков лет постарше. У него такая же желтая, потрескавшаяся кожа, худой и колючий подбородок, настороженный, бегающий взгляд. Это уже почти старик.
Узнав в одном из пришедших своего товарища по оружию, он встает в сторону от двери и мы оказываемся в грязном, захламленном помещении, служащем хозяину прихожей. Пахнет сигаретными окурками, заношенными носками и прокисшим супом.
Липко сообщает о цели нашего визита. Старичок изучающе смотрит сначала на меня, потом на Липкого. Тот кивает, что видимо, являться подтверждением моей благонадежности. Далее, ни слова не говоря, напяливает телогрейку и выходит, хочу надеяться, что к своему арсеналу, оставляя нас одних. В ожидании мы продвигаемся дальше в комнату, такую же загаженную, как и предбанник. Она сплошь завалена грязными тряпками и прочим хламом о назначении которого можно догадаться, лишь обладая известной долей фантазии.
Во всем этом бардаке, только одна вещь смотрится не совсем обычно. Это персональный компьютер с широкоэкранным монитором. Возвышаясь на некогда полированном, а теперь донельзя облупленном столе, среди немытых тарелок, набросанных бычков, книг с оторванными переплетами, он смотрится так, как должен был смотреться трамвай на городских улицах времен Петра I и гетмана Мазепы. Из любопытства я дергаю мышкой. Экран загорается, и я вижу, что дедка в ожидании покупателей, коротает время в Интернете.
— Он не любит, когда трогают его вещи, — предупреждающе замечает Липко.
— Он еще долго? — интересуюсь я, потому что от здешней атмосферы у меня начинает болеть голова. Если бы я знал, я бы захватил с собой противогаз или, на худой конец, марлевую повязку.
Скоро, к великому облегчению, появляется хозяин. Телогрейка его испачкана пылью, а с оставшихся в наличии волос свисают ниточки паутины. Он протягивает мне револьвер, который я тщательно осматриваю.
Это старый, добрый и проверенный в делах наган. Оружие надежное, не спорю. Спуск, правда, как и у всех револьверов тяжеловат, но это не страшно — я не дистрофик. Нажму уж как-нибудь на курок. Состояния пушки превосходное. Между ручкой и барабаном замечаю потемневшую от времени и окиси небольшую латунную пластинку, с выгравированными на ней буквами. Подношу поближе к глазам и читаю «Чекисту Пакину за отличную службу. 21.12.37 г.». Это ж прям экспонат для музея!
Я задумываюсь. Где, хотелось бы знать, теперь этот чекист Пакин? И чем он таким отличился, что даже именным оружием был награжден? Двадцать первого декабря, под самый новый год. Впрочем, гадать не приходится: ясно, чем мог отличится чекист в те годы. Может умел мастерски выбивать показания. Или даже проще: спрятавшись в специальной кабинке, он стрелял приговоренным в затылок. Может даже из этого самого нагана. От представленной картины, мне вдруг становиться жутко, я кладу револьвер на стол и инстинктивно смотрю на свою руку, как бы боясь увидеть на ней кровь.
— А другого нет? — спрашиваю я у старикана.
— А этот чем тебя не устраивает? — удивляется продавец.
Я объясняю ему, что уж больно из неподходящей эпохи его пушка.
— А у нас, сынок, все эпохи неподходящие, — улыбается дедок. — Что тогда, что сейчас, что пятьсот лет назад. А тридцать седьмой, если хочешь знать, может даже был самым справедливым за последние сто лет. Годом возмездия. Многие гады тогда под топор пошли… Вот тем, кто пришел им на смену, тем, подфартило больше… Вместо пули, они получили дачи, персональные машины и возможность на старости лет мемуары писать… Вот так то.
— А ты, как я смотрю, философ.
— Есть маленько. Кхе… кхе… Ну что, берешь музыку? Или будем прощаться?
— Не подведет?
— Да ты что?! Я за базар отвечаю. Вот он может подтвердить, — старик кивает в сторону Липкого.
— Патроны есть?
— Тридцать штук. Хватит? Но за них платить будешь отдельно.
Оплатив покупку, мы возвращаемся в город. На прощание спрашиваю Липко:
— А тебе я сколько должен, Липкий?
— Я же говорил, я не торгую оружием, — отвечает он, не прощаясь, поворачивается ко мне спиной и исчезает в подъезде многоэтажки.
Я остаюсь один с новой пушкой, с новыми патронами и со своими старыми проблемами.
Глава 9
Прежде чем тронуться дальше набираю Павла и узнаю, что с пистолетом из пельменной пачки все как я и предполагал. Теперь, чтобы его найти, надо будет сначала высушить реку.
Уже поздно, часы показывают девять вечера, но я еще захожу домой.
В специальной амбарной книге, куда я заношу самую разнообразную информацию, нахожу адрес Харина, а потом усаживаюсь сочинять заявление в милицию, о том, что некий Лысков Сергей Николаевич, гуляя по вечернему городу, нашел на дороге револьвер — одну штуку, и патроны — тридцать штук и все это богатство, он, как и полагается законопослушному гражданину, собирается сдать куда следует. Конечно, никого я этой лапшой не обману, но выпутаться это при случае поможет. Береженного Бог бережет.
Критически прочитав написанное, я спрашиваю себя, а зачем такая точность? И почему именно тридцать патронов. Сейчас их тридцать, это верно, но кто знает, сколько их будет через пару часов. Нет, в этом случае моя любовь к точностям играет против меня. Заявление я переписываю заново, где скупо сообщаю, что все тот же гражданин, при тех же обстоятельствах, нашел единицу боевого оружия. И точка. Первоначальный же вариант рву на мелкие кусочки и сжигаю на газовой конфорке.
Вся эта мелочевка отнимает у меня каких-нибудь полчаса, после чего я отправляюсь на восточную окраину города, где, как мне точно известно, на улице Дачной, проживает майор Виталий Харин. Большую часть пути проделываю на такси, потом пересаживаюсь на трамвай, а последний километр иду пешком. Наша встреча может кончиться чем угодно, настроен я очень решительно, поэтому эти меры предосторожности будут отнюдь не лишними.
Харин — холостяк. Он живет один в небольшом, уютном двухэтажном особнячке, что существенно облегчает мне задачу. Перед домом — ухоженный садик. Все деревья и кустики аккуратно пострижены. Виталий Федорович любит порядок, как на работе, так и дома.
Света в окнах не видно, но мне известно, что Харин часто задерживается на службе, где гоняет как саврасок своих подчиненных. Чем не достойный пример для подражания? Не удивительно, что у него так много почетных грамот.
В ожидании хозяина дома, выбираю местечко поукромней, и чтобы недалеко от входа и чтоб свет от уличного фонаря туда не падал. Остается запастись терпением и ждать сколько потребуется.
Ждать требуется долго. Очень долго. Часовая стрелка постепенно приближается к одиннадцати, огней в окнах соседних домов становиться все меньше и меньше, но Виталий Федорович не спешит возвращаться к домашнему очагу. Неужели он почувствовал, что пахнет паленым, и решил навострить лыжи? Будет большая лажа, если он так и не нарисуется!
Чтобы не замерзнуть, выполняю несколько разминочных упражнений, начиная все больше отчаиваться увидеть Харина. Все кончено, он не придет.
Решаю подождать еще двадцать минут, и если результат останется прежним, уйти не солоно хлебавши. Не успел я это подумать, как в тихой атмосфере ночи мои окоченевшие ушки слышат звук приближающегося автомобиля. Улица освещается светом фар.
Так и есть, машина тормозит возле дома. Слава Богу! Слышу пьяные голоса, один из которых идентифицируется мною, как голос нужного мне человека. Харин просто-напросто просидел весь этот вечер в каком-нибудь увеселительном заведении. Одни опасения уступают место другим: что если он окажется не в состоянии членораздельно выражать свои мысли? Однако, глядя, как он уверенно шагает по дорожке к дому, понимаю, что опасался я совершенно напрасно. Да я и раньше знал, что этот бугай может выпить предостаточное количество.
Его собутыльники тем временем загружаются в тачку и уезжают. Мы остаемся наедине. Надо только подождать, пока он откроет дверь.
Замок щелкает, я подскакиваю к гражданину начальнику и вталкиваю его в двери собственного дома, попутно отвешивая рукояткой пистолета по горбу. Харин растягивается на полу прихожей.
Нужно время, чтобы зажечь свет, но с этим я справляюсь быстро. Харин сидит, вылупив на меня и на револьвер, который я сжимаю в руке, свои глаза, большие и круглые, как крышки на банках с маринованными огурцами.
От неожиданности он, видимо, потерял дар речи, и начинать беседу приходиться мне. Кодекс хороших манер требует, чтобы при встрече люди приветствовали друг друга, причем младший по возрасту должен здороваться первым. Из нас двоих, младший по возрасту, это я.
— Вечер добрый, Виталий Федорович, — говорю я, не желая прослыть невежливым. — Не ожидали меня встретить так быстро?
— Ты! — булькает он, вылупив на меня зенки. — Что тебе здесь надо?
— Угадай с трех раз.
Он не хочет гадать. Вместо этого он поднимается на ноги, потирая ушибленное плечо.
— Ладно, раз пришел, пройдем в дом. Неудобно разговаривать на пороге, — приглашает он.
Надо отдать ему должное: он быстро взял себя в руки и пытается держать себя так, словно ничего не произошло, и что мое появление таким манером у него, дело обыденное. А может быть, выпитое им спиртное придает ему храбрости, и все события ему видятся в несколько ином свете.
Подчеркнуто не обращая внимание на мой револьвер, мол его так просто не испугаешь, он поворачивается в сторону комнаты, приглашая следовать за собой.