Журнал Роя Медведева «Двадцатый век»
В начале 1975 года Рой сообщил мне в конфиденциальном письме, что решил готовить в Москве самиздатный ежеквартальный журнал под условным названием «Двадцатый век». Из его объяснений можно было понять, что появление в Германии журнала «Континент» под редакцией Владимира Максимова, альманаха «Из-под глыб» под редакцией Солженицына и подготовка к выходу в Израиле ежемесячного русского журнала «Время и мы» под редакцией Виктора Перельмана, в недавнем прошлом известного журналиста «Литературной газеты», создавало определенный форум для религиозных и антисоциалистических течений в среде оппозиционной интеллигенции, основные представители которой уже эмигрировали в западные страны или в Израиль. В то же время в Советском Союзе появилась социалистическая или социал-демократическая интеллектуальная оппозиция однопартийной коммунистической системе, настроенная на реформы, а не на эмиграцию. В состав этой, никак еще не оформленной, оппозиции вошли писатели, журналисты, историки, научные работники, которые считали возможной постепенную демократизацию и либерализацию советской системы. Только реформы, по их мнению, могли снизить уровень конфронтации в холодной войне и гонки вооружений, который стал слишком тяжелым грузом для развития экономики во всем мире. Эти идеи левого крыла оппозиции, выразителями которой можно было бы считать «Новый мир» до 1970 года и Театр на Таганке Юрия Любимова, требовали нового политического анализа и теоретической разработки.
«У нас сейчас выходят несколько самиздатных журналов, – писал Рой. – Православные националисты распространяют журнал “Земля”. Более крайняя группа из русских националистов с антисемитским уклоном “издает” альманах “Московский сборник”, вышло, наверное, три или четыре номера. Печатается на папиросной бумаге журнал “Евреи в СССР”, вышли 9 номеров.
Мой “Двадцатый век” будет в этом самиздате представлять что-то вроде социалистического левого журнала с широким диапазоном. Главная цель журнала – дать какой-то выход накопившейся интеллектуальной энергии и сохранить часть хорошей литературы и вести обмен мнениями».
В марте Рой уже сообщал мне об отправке микрофильмов первых двух номеров. Они включали очерки Р. Б. Лерт «Из истории борьбы против космополитизма», М. П. Якубовича «1917-й год. Из жизни идей», Сергея Елагина (псевдоним) «Кровожадное христианство Вл. Максимова», А. Красикова (псевдоним) «Товар номер один» (о торговле водкой), Льва Копелева «Модернизм без берегов» и «Из воспоминаний» Бориса Ямпольского, известного писателя, друга А. Т. Твардовского. Ямпольский умер в 1972 году, оставив своим родным и друзьям несколько неопубликованных произведений. Все эти работы и несколько других, которые я вскоре получил, были исключительно интересными как публицистические и литературные произведения. Рою обещали сотрудничество Валентин Турчин, начавший книгу «Инерция страха», Евгения Гинзбург (главы из третьей книги «Крутого маршрута»), Василий Аксенов, Владимир Войнович, закончивший сатирическую повесть «Иванькиада», и Юрий Домбровский, известный писатель, печатавший в прошлом свои произведения в «Новом мире». «Есть предложение о публикации превосходного детектива о жизни Зощенко», – писал Рой в письме от 17 апреля. Он также предполагал, что я мог бы обеспечить публикацию сборников лучших материалов из его журнала на русском языке в Англии и их переводы на основные европейские языки уже на коммерческой основе, чем и обеспечить оплату литературного секретаря. Я вскоре стал получать и рекомендации по поводу гонораров. Евгения Гинзбург, в то время тяжелобольная, прислала что-то вроде доверенности или завещания, написанного от руки, но никем не заверенного, в котором сообщала, что ее гонорары следует переводить ее сыну Василию Аксенову.
В какой-то мере Рой по западной классификации советских диссидентов считался лидером социалистической оппозиции. (Андрея Сахарова объявляли лидером борцов за права человека и западником, а Солженицына записывали в религиозно-славянофильскую группу.) Классификация эта была крайне условной, никаких реальных лидеров среди диссидентов не существовало и не могло существовать.
В 1970–1971 годах, после отправки в США для публикации рукописи книги «К суду истории», Рой завершил работу над рукописью «Книга о социалистической демократии», которая была достаточно быстро издана уже в 1972 году на русском в Амстердаме (издательством «Фонд имени Герцена») и на французском в Париже («Editions Grasset & Fasquelle»). Редактор русского издания профессор русской литературы Карел ван хет Реве (Karel van het Reve) и редактор французского издания профессор политических наук Джордж Хаупт присылали мне множество рецензий, появившихся в 1972–1973 годах в различных газетах и журналах. Основное внимание почти во всех рецензиях обращалось на тезис автора о том, что в период 1964–1970 годов в партийном руководстве СССР сформировалось левое, относительно либеральное крыло антисталинистов, боровшихся за восстановление политического курса XX и XXII съездов КПСС, свернутого после смещения Хрущева. Им противостояли неосталинисты Л. И. Брежнев, А. Н. Косыгин и М. А. Суслов, стремившиеся к реабилитации Сталина.
Рой в своей книге, по понятным причинам, не называл ни имен, ни должностей основных представителей либерального крыла в КПСС. Но у рецензентов, особенно из числа западных политологов, таких ограничений не было. Среди партийных либералов они чаще всего называли А. Н. Яковлева, заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, и А. М. Румянцева, члена ЦК КПСС, в недавнем прошлом главного редактора «Правды», академика и вице-президента АН СССР и директора им же созданного Института социальных исследований. (До 1965 года социология считалась в СССР буржуазной наукой.) Вокруг них сгруппировалось немалое число либеральных ученых, экономистов, историков, политологов (Лен Карпинский, Георгий Арбатов, Абель Аганбегян, Татьяна Заславская, Георгий Шахназаров и другие), приобретавших известность в основном благодаря своим публикациям. По инициативе А. Яковлева были созданы новые средства массовой информации: радиостанция «Маяк» и журнал «За рубежом», которые быстро приобрели необычайную популярность. Еженедельник «За рубежом», печатавший переводы статей из западных газет и журналов, невозможно было подвергать цензуре.
В 1973 году эта неоформленная группа партийных либералов была разгромлена. Поводом к тому послужила статья Яковлева «Против антиисторизма», опубликованная 15 ноября 1972 года в «Литературной газете» и обсуждавшаяся в начале 1973 года на заседании Секретариата и Политбюро ЦК КПСС. (Повод был, можно сказать, искусственный, так как статья, разбиравшая произведения некоторых писателей, не стала в то время сенсацией.) Александра Яковлева назначили послом СССР в Канаду, а Алексея Румянцева освободили с поста директора института. Немало ведущих сотрудников института было уволено. В результате этих крайне консервативных акций много способных людей, вполне лояльных социалистической идеологии и членов КПСС, оказалось в положении диссидентов. Некоторые из них удовлетворились назначениями на менее влиятельные посты и переходом на работу в провинциальные города, другие, однако, пополняли круг авторов самиздата, иногда анонимно. Самиздат, лишившийся таких фигур, как Солженицын, Бродский, Галич, Синявский, Максимов, Агурский, расширился за счет новых и весьма компетентных левых авторов. Они-то и могли теперь стать основой нового журнала.
В конце марта я получил от Роя короткую записку от 21 марта, пересланную через западных журналистов в Москве:
«Вечер 21-го
Сегодня был по вызову в Прокуратуре Москвы. “Беседа” продолжалась пять часов. Кроме прокурора присутствовал еще один человек с моим “досье”. Мне после беседы было предъявлено предписание, в котором было сказано примерно следующее: “Гражданину без определенных занятий Медведеву Р. А. предлагается прекратить клеветническую деятельность, направленную против интересов советского государства, и заняться общественно полезным трудом”.
Я отказался подписать это “предписание”, сказав, что не считаю себя “человеком без определенных занятий” и не считаю свою деятельность “клеветнической”».
В конце апреля я получил от Роя некоторые материалы для третьего номера «Двадцатого века» и письмо, сообщавшее об обыске группой из КГБ квартиры Валентина Турчина, который делал микрофильмы материалов журнала и некоторых других работ самиздата:
«У Турчина взяли много всяких материалов, протокол обыска на 50 страницах… Так были изъяты многие твои письма, не все, конечно, но не меньше 6–7 из последних. Были изъяты вообще все книги и статьи, и твои и мои. Конфисковали и все издания “Посева”, которые перешли Турчину от Агурского… Забрали у него и все фотоаппараты и фотоустановку для микрофильмирования…»
Валентин Турчин – предсказатель Интернета
Валентин Федорович Турчин стал моим близким другом в Обнинске в 1964 году. Я уже писал о нем (см. главу 5) как о капитане обнинской команды КВН, победившей в телевизионном турнире команду Дубны. Эта победа сделала Турчина известным не только в Обнинске. В то время он работал в теоретическом отделе Физико-энергетического института (ФЭИ), где изучал проблемы, связанные с работой реакторов на быстрых и медленных нейтронах. К тридцати трем годам (он родился в 1931-м) Турчин защитил докторскую диссертацию и мог рассчитывать на блестящую академическую карьеру. В 1964 году, после публикации монографии «Медленные нейтроны», он увлекся кибернетикой и решил изменить направление своей научной деятельности. До 1964 года кибернетика в СССР почти не развивалась и считалась буржуазной наукой. Реабилитация классической генетики, после смещения Хрущева, помогла и реабилитации кибернетики и некоторых других научных отраслей. Научные дисциплины перестали делить на идеалистические и материалистические. Кибернетика возникла как научная дисциплина лишь после войны, вместе с появлением компьютеров, или электронных вычислительных машин, первоначально изобретенных в Великобритании для расшифровки германских военных кодов. Кибернетика развивалась как наука об общих закономерностях передачи информации (в машинах, в живых организмах и даже в обществе). Однако быстро появилась и другая крайность – кибернетику стали называть наукой наук. Специалисты в области кибернетики нередко считали возможным для себя выдвигать и разрабатывать концепции и идеи в политэкономии, социологии, истории, биологии и множестве других наук, не обращаясь к трудам и открытиям основоположников.
В 1965 году Турчин перешел на должность старшего научного сотрудника в Институт прикладной математики АН СССР, который возглавлял президент Академии М. В. Келдыш, и вскоре сделал крупный по тому времени вклад в науку о компьютерах – создал новый компьютерный язык, названный РЕФАЛ. Он стал заведующим лабораторией института. В Москве у Турчина, человека яркого и общительного, быстро появилось много новых друзей, среди них Рой и Владимир Лакшин. Физик Юрий Живлюк познакомил в 1970 году Турчина и с А. Д. Сахаровым. В то время я встречался с Валентином редко, и история со знаменитым «Открытым письмом А. Д. Сахарова, В. Ф. Турчина и Р. А. Медведева руководителям партии и правительства», составленным в феврале или в марте 1970 года, стала для меня неожиданностью. Инициатором этого письма был именно Турчин, который подготовил основной текст. Главная идея письма, вполне лояльного по стилю и содержанию, состояла в том, что демократизация общества коррелирует с научно-техническим прогрессом. Демократизация советской системы, к которой призывали авторы, должна привести и к ее быстрому экономическому развитию: «Демократизация должна способствовать сохранению и укреплению советского социалистического строя, социалистической экономики и наших культурных достижений и социалистической идеологии…»
По замыслу Турчина, как пишет А. Сахаров в своих «Воспоминаниях», «подписать письмо должны были пользующиеся влиянием люди либеральных взглядов – академики, писатели, кинорежиссеры и т. п.» (Париж, 1990. С. 397). Сахарову идея понравилась, но он серьезно изменил первоначальный текст и, как сам потом признавал, довольно неудачно. Первые академики, к которым обратился Сахаров, – Л. А. Арцимович, П. Л. Капица и М. А. Леонтович – подписывать «Письмо» отказались. В итоге этот документ подписали лишь Сахаров, Турчин, а затем по их просьбе и Рой Медведев. Этот шаг и стал началом активного диссидентства Турчина.
К этому времени он написал научно-популярную книгу «Феномен науки», в которой рассматривались история науки и эволюция с позиций кибернетики. Книга была одобрена издательством «Советская Россия», и в 1973 году уже планировался ее выход в Москве. Автор получил и отредактировал верстку. Однако после подписания Турчиным протестов по поводу начавшейся в прессе кампании против Сахарова издательство, по директиве сверху, расторгло договор и рассыпало набор книги. Сам Турчин вскоре был уволен из института через лишение допуска к секретным материалам. Я уже писал (см. главу 21), что Валентин сумел переслать микрофильм верстки своей книги мне в Лондон. Я предложил ее для издания сначала издательству «Macmillan», но получил отказ. Издательство «Oxford University Press» после трехмесячного рассмотрения вернуло рукопись. Я отправил ее в США в «Columbia University Press». Там книга получила хороший отзыв от крупного ученого и историка науки профессора Лорена Грехема (Loren R. Graham), читавшего в Колумбийском университете лекции по истории науки. По доверенности Турчина я вскоре подписал договор на издание этой книги, который предусматривал и выплату небольшого аванса. Перспектив получить работу по специальности, во всяком случае в Москве, у Турчина не было. В конце 1974 года он запросил разрешение на поездку в США для чтения лекций. Его приглашал директор Федерации американских ученых (FAS) Джереми Стоун, приезжавший Москву в 1973 году. В разрешении было отказано уже при рассмотрении характеристики с последнего места работы. В ней отмечалась заслуга Турчина в создании метаязыка РЕФАЛ, но в заключительном пункте говорилось, что заявления Турчина «для представителей буржуазной прессы, оправдывавшие поведение академика Сахарова, были единодушно осуждены общим собранием работников института».
У меня с Валентином Турчиным велась активная переписка, и я старался помочь его семье, в основном отправкой книг-альбомов по живописи и русской классики, но и нескольких посылок с разными вещами. В Лондоне в 1974 году (и позже) существовал небольшой польский торговый центр, который специализировался на отправке вещевых посылок в Восточную Европу и СССР. В этом центре, купив товар (в основном одежду и обувь), обычно недорого, можно было его упаковать для отправки и тут же оплатить не только почтовые расходы, но и пошлину. Доставка гарантировалась, а получатель в СССР уже ничего не должен был платить. Такие посылки я периодически отправлял нашему Саше, Рою, Турчину и некоторым другим родственникам и друзьям.
Положение Турчина, не имевшего работы, было трудным. Как научный сотрудник режимного института, обслуживавшего советские космические программы, нередко секретные, он не мог получить визу на эмиграцию или просто на поездку в западную страну, не пройдя период охлаждения, срок которого не был определенным.
В возникших среди диссидентов дебатах, связанных с поправкой Джексона и разрядкой, которые я обсуждал в предыдущих главах, Турчин выступал с поддержкой позиции Сахарова. У него, конечно, были для этого и личные мотивы. Трудно представить, что он действительно верил в способность сенатора Джексона изменить внутреннюю политику СССР.
Совершенно неожиданно в ноябре 1974 года я получил от Валентина длинное, на восьми страницах, письмо, отпечатанное на машинке и явно подготовленное для распространения. Вместо обычного «Дорогой Жорес» оно начиналось сухим «Жорес Александрович!»:
«Я слушал краткий отчет о Вашем выступлении в сенате, передававшийся по “Голосу Америки”. Впечатление остается тяжелое, не только у меня… Если разделение среди диссидентов существует, то это лишь разделение шеренги по росту на две части. Это разделение видит человек, стоящий где-то посередине шеренги. Этот человек – Рой. Когда Рой смотрит направо, он видит людей более высокого роста, и в первую очередь – Сахарова и Солженицына; когда он смотрит налево, он видит тех, кто пониже его, а дальше в хвосте идут и совсем согнутые и скрюченные… Вот и все разделение. В этой ситуации мы должны восхищаться теми, кто выше ростом, и поддерживать их, ибо они прикрывают и нас, они задают масштаб для оценки нашего поведения… А вы с Роем ругаете их… Если у Сахарова или Солженицына есть “экстремизм”, то есть крайность, то это крайность величины. Благодаря тому, что Сахаров защищен своим международным авторитетом, он проявляет, скажем, тысячу единиц свободомыслия. Поэтому со стороны других начальству приходится терпеть хотя бы десять-двадцать единиц, а безвестным Ивановым не позволяют и одной десятой единицы…»
Далее на четырех страницах шли какие-то сложные политико-кибернетические рассуждения с попыткой доказать, что марксизм – это Зло, ведущее к разрушению общечеловеческих ценностей, и что никакой классовой борьбы не существует:
«…западные политики более дальновидны, они мыслят в масштабе поколений и, следовательно, в масштабе общечеловеческом, учитывая интересы всех людей и опираясь на этические и философские понятия… Джексон – наш союзник, он заботится не только о советских гражданах, желающих эмигрировать, но и об американцах, в том числе – еще не родившихся».
В конце этого длинного письма Турчин добавлял, уже как нормальный человек, а не политический кибернетик:
«Дорогой Жорес! Я надеюсь, что наши дружеские отношения не пострадают от взаимной критики…»
Копию этого письма Турчин передал Рою. В самиздат оно не пошло – возможно, из-за кибернетической запутанности. Ни Рой, ни я на это письмо не ответили. Рассуждать на столь абстрактном теоретическом уровне мы не были способны.
Между тем издание книги Турчина «Феномен науки» в Нью-Йорке задерживалось, как мне объясняли, из-за трудностей перевода. Книга, которая относилась в СССР к научно-популярной литературе, была все же написана хотя и легким, но кибернетическим языком, с включением в некоторые главы сложных графиков, логарифмов и формул высшей математики, которые и я не мог понять. (Турчин советовал их просто пропускать. Это мог сделать читатель, но не переводчик.) Издательство вскоре привлекло к редактированию профессионального кибернетика. Законченный в конце 1975 года перевод прислали мне для передачи автору на проверку. (Турчин свободно владел английским.) Я сумел отправить эту рукопись в Москву с бывшим корреспондентом The New York Times Хедриком Смитом, который летел через Лондон в Москву для каких-то доработок к новому изданию своей ставшей бестселлером № 1 книги «The Russians». Смит знал Турчина лично и писал о нем в своей книге. На обратном пути из Москвы, опять через Лондон, Смит привез мне микрофильм новой книги Турчина «Инерция страха» – примерно на триста страниц. Я быстро сделал в фотосалоне репродукцию и отправил две копии в то же издательство Колумбийского университета.
Семья Турчина оказалась в тяжелейших условиях. Валентина не брали даже учителем физики в школу. Он устроился на какую-то стройку, но быстро простудился и слег в больницу. Небольшие заработки давали частные переводы, репетиторство (подготовка абитуриентов к экзаменам по математике и физике) и внештатное редактирование. Турчин написал письмо Брежневу с просьбой разрешить эмиграцию. В каких-то инстанциях Валентину объяснили, что его отпустят, но не в США, а только в Израиль. Объявить себя евреем он, по матери грек, на четверть турок и на четверть русский, не мог. Фамилия Турчин шла каким-то сложным путем от русского солдата, вернувшегося более ста лет назад из турецкого плена. Отец Валентина, Федор Васильевич Турчин, умерший в 1965 году, был профессором агрохимии, учеником академика Д. Н. Прянишникова. Он работал в Институте удобрений ВАСХНИЛ. Заявление об эмиграции в Израиль стало бы для Валентина моральным поражением. Пришлось бы искать фиктивных родственников в Израиле, чтобы получить от них приглашение. Такой «сервис» был уже налажен, но прибегать к нему Турчину не хотелось.
Забегая вперед, скажу, что осенью 1977 года Валентину пришлось сдаться и он подал заявление на эмиграцию в Израиль. Другого выхода у него не было. В феврале 1977-го ему предъявили письменное уведомление о возможности привлечения к уголовной ответственности «за клеветнические заявления в иностранной прессе». Он отнесся к этому серьезно и поэтому стал готовить эмиграцию в Израиль. В октябре 1977-го Валентин с женой Таней и двумя сыновьями-школьниками вылетели в Вену, а оттуда в Лондон, и мы их принимали у себя дома и знакомили с друзьями. К тому времени его книга «The Phenomenon of Science» вышла в США, и рецензии были очень хорошие.
В США издательство «Khronica Press» опубликовало на русском новую книгу Турчина «Инерция страха». Рукопись попала туда от самого автора без моего участия. Он был уверен, что книга будет иметь в США большой успех. В ней, как он считал, опровергались марксизм, теория классовой борьбы и теория прибавочной стоимости. Из Америки, куда Турчины прилетели в январе 1978 года, писем ни от Валентина, ни от Тани не было больше года. Не получали писем от Турчина и его московские друзья Рой и Владимир Лакшин. По опыту других я знал, что его молчание означало трудности и разочарования. Для Турчина дело осложнялось и тем, что компьютерные науки в США опережали уровень советских на два поколения компьютеров. Быстро преодолеть этот разрыв было, очевидно, нелегко. Возникали, по-видимому, трудности с работой, с жильем, с продолжением учебы сыновей. Старшему сыну Пете нужно было продолжать учебу в университете. Арендная плата за квартиру в Нью-Йорке в хороших районах очень высока. Качественным в США считалось только частное, то есть платное, среднее образование. Желтые школьные автобусы, развозившие учеников в отдаленные государственные школы – для соблюдения расового равноправия детей, пугали всех новоприбывших из СССР, привыкших к тому, что их дети ходят пешком в ближайшую школу. Особенно болезненным для бывших граждан СССР оказывалось отсутствие бесплатной государственной медицины. Получить медицинскую страховку, не имея постоянной работы, было невозможно. Только летом 1979 года Турчин получил должность профессора Университета города Нью-Йорка и немного ожил. Обучение в этом государственном университете было бесплатным, а поступление – без экзаменов. Но главным для Турчина была стабильная должность. Первое письмо от него из Нью-Йорка я получил лишь в мае 1979 года. Оно было заказным и весьма лаконичным:
«Жорес Александрович,
Я возвращаю долг: 500 долларов 1974 года. Согласно журн. Harpers № 6, нынешний доллар=0.73 от доллара 1974. 500/073=685. Спасибо.
О деталях своей жизни и работы он не сообщал. В письме был чек на 685 долларов. К советским проблемам Турчин потерял интерес, с эмигрантами из СССР в Нью-Йорке почти не общался, в эмигрантскую русскую прессу ничего не писал и не переписывался с московскими друзьями, что очень их удивляло. Не возвращал и московских долгов, которых было немало. Но я знал, что это был особый эмигрантский синдром разочарования в Америке. Он проявлялся у многих эмигрантов из числа ученых, не сумевших приспособиться к соревновательному образу жизни американцев. Советские дипломы в США не признавались. (Это создавало особые проблемы для медиков, которые не получали доступа к врачебной практике.) К европейскому образу жизни ученые приспосабливались значительно легче. В Израиле такие же изменения психологии в новых условиях я наблюдал у Бориса Цукермана и некоторых других друзей и знакомых (см. главу 29).
Книга Турчина «Инерция страха» («The Inertia of Fear and the Scientific Worldview») была издана на английском в Нью-Йорке лишь в 1981 году, опять в издательстве Колумбийского университета. В Великобритании ни первая, ни вторая книги параллельно не издавались и не продавались. Не было и их переводов на другие европейские языки. Для западных читателей они попадали, из-за обилия высшей математики и кибернетики, в разряд академических, имели малые тиражи и не обеспечивали гонораров.
Некоторая известность оригинального мыслителя все же пришла к Валентину Турчину, хотя и очень поздно. Как обнаружил в 1997 году кто-то из крупных программистов, готовивших книгу по истории Интернета, Турчин в своей книге «Феномен науки», написанной в 1970 году, предсказал появление Интернета как глобальной системы обмена информацией и описал его возможные характеристики. Он также предвидел возникновение глобального суперинтеллекта, бессмертного киберсознания – научного варианта религиозного бессмертия души. Благодаря неожиданной славе первооткрывателя Валентин Турчин, выйдя на пенсию, основал в 1998 году частную компанию по разработке компьютерных программ «Supercompliers LLC». Книга Турчина «Феномен науки» была издана и в России в 2000 году.
Валентин Турчин умер в апреле 2010 года. В газете города Обнинска 13 апреля поместили короткий некролог в разделе «Объявления». Газета «30 октября» общества «Мемориал», выходящая шесть раз в год, отметила смерть Турчина большой статьей «О русском интеллигенте Валентине Турчине» (№ 97, 2010), автором которой был Эдвард Клайн, в прошлом спонсор «Хроники Пресс» в Нью-Йорке. 30 октября, дата, ставшая названием газеты, – это установленный правительством РФ День памяти жертв политических репрессий. Оба сына Валентина полностью ассимилировались в США и стали крупными учеными в кибернетике.
Париж, июль 1975
С 20 по 25 июля в Париже собирался очередной Европейский биохимический конгресс, организуемый Федерацией европейских биохимических обществ (FEBS). Я уже был членом Биохимического общества и подал заявку на постер – доклад, текст которого с иллюстрациями выставляется для чтения в зале вместе с другими. Автор должен дежурить возле своего постера в определенный день и отвечать на вопросы. Биохимическое общество было британским, но поскольку оно появилось в истории биохимии первым, то в его названии не было национальной идентификации. В то время, в начале века, французские или итальянские биохимики считали его международным и могли становиться его членами. Французское, Голландское, Польское или Всесоюзное биохимические общества появились позднее, после 1945 года, и Европейская федерация, их объединившая, сформировалась сравнительно недавно. Никаких приглашений участникам постерных сессий не требовалось, и оплата всех расходов на такую поездку целиком ложилась на них или обеспечивалась их университетами или институтами. Мы поехали в Париж вместе с Димой, для него это была первая поездка за пределы Великобритании. После Парижа мы все отправлялись на две недели отдыхать в Биарриц, французский курорт на юго-западе Франции близ границы с Испанией. Это был наш первый отпуск после отъезда из Советского Союза.
Заседания конгресса FEBS проходили в нескольких зданиях Парижского университета, и поиском гостиницы где-нибудь поблизости от него я занялся лишь по прибытии в Париж – за день до начала заседаний. Из номера я позвонил нашему новому другу Сергею Петровичу Дубровскому, издателю книг Лидии Чуковской (см. главу 19), и пригласил его на ужин. Он сразу осудил нас за выбор дорогой гостиницы и не в том районе, где могли бы спокойно гулять Рита с Димой, когда я буду занят на сессиях. После ужина Дубровский повез нас в Латинский квартал на берегу Сены и показал несколько небольших семейных гостиниц. В одной из них мы забронировали со следующего дня два небольших номера. В этом четырехэтажном отеле, отмеченном двумя звездочками, мы в последующие годы всегда останавливались, приезжая в Париж. Лувр и все основные музеи были на другом берегу Сены, в десяти – пятнадцати минутах ходьбы. Прогулки по набережным оказались наилучшим способом знакомства с Парижем. В результате предварительной переписки нам с Ритой предстояли два новых знакомства, связанных с моими делами. Нас приглашали в гости профессор Ефим Григорьевич Эткинд, недавний эмигрант из Ленинграда, и Жан и Люся Катала, переехавшие из Москвы в Париж в 1972 году. Их нельзя было назвать эмигрантами, так как Жан Катала (Jean Cathala) был французом. Я знал их в Москве с 1967 года. Они перевели на французский роман В. Д. Дудинцева «Не хлебом единым» и рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Ефим Эткинд и Жан Катала
Ефим Григорьевич Эткинд, доктор филологических наук и профессор Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена, был вынужден эмигрировать в конце 1974 года, так как его за открытую поддержку Иосифа Бродского и Александра Солженицына, двух будущих нобелевских лауреатов по литературе, с которыми он был в дружбе, не только уволили с работы и исключили из Ленинградского отделения Союза писателей, но и лишили ученых степеней и званий, что было полным беззаконием. В Ленинграде борьба с диссидентами всегда была более жесткой, чем в Москве. Мне нет необходимости объяснять здесь детали, так как Ефим Эткинд осветил период своей работы и борьбы в прекрасной автобиографической книге «Записки незаговорщика», изданной в Лондоне (Overseas Publication, 1977). (Эта книга в настоящее время доступна в Интернете.) Благодаря знанию французского языка Эткинд, которому было уже 57 лет, смог получить должность профессора в одном из парижских университетов. Его семья снимала скромную квартиру в пригороде Парижа.
Наш приезд к Эткиндам был также и первым знакомством с ними. Мне предстояло передать Ефиму Григорьевичу досье Лидии Корнеевны Чуковской. После ее «Письма Жоресу Медведеву» с рядом оскорбительных заявлений, ставшего «открытым» (cм. главу 28), я попросил ее найти другого доверенного литературного агента, которому я мог бы передать два ее банковских счета, один в Париже, другой в Лондоне. Она сначала ответила, что не хочет никого «обременять своими проблемами», но в апреле 1975 года, получив через Роя очередную посылку с лекарствами, сообщила, что ее представителем на Западе согласился стать Ефим Эткинд. После передачи Эткинду полномочий представителя Чуковской никаких новых контактов с нею у меня уже не было. С Ефимом Эткиндом, напротив, возникли дружеские отношения и переписка. В тот первый раз он с горечью рассказал нам о своей попытке встретиться в Цюрихе с Солженицыным, с которым был в дружбе с 1963 года и для которого в Ленинграде собрал обширную документацию к эпопее «Красное Колесо», многие сцены которой происходили в Петрограде. Солженицын назначил Эткинду встречу, но предварительно строго ограничил ее во времени и даже, посмотрев на часы, упрекнул своего друга за опоздание на несколько минут.
С Жаном Катала и его женой Люсей (Lucie Cathala) я встречался в Париже и раньше, но для Риты это было первое знакомство. Они жили в респектабельном квартале, в большой квартире, с консьержкой в подъезде, и всегда были рады гостям. Жану недавно исполнилось 70 лет, и он передвигался с большим трудом. Люся была моложе мужа, наверное, лет на двадцать. Детей у них не было. Жан курил трубку и увлекался коллекционированием трубок. Его жизнь была очень трудной, с множеством неожиданных поворотов.
В 1929 году 24-летний Жан Катала начал дипломатическую карьеру. Его назначили атташе по культуре в посольство Франции в Таллине. В 1940 году, когда Эстонию вместе с остальной Прибалтикой присоединили к СССР, Франция была уже разгромлена, а с Германией у СССР был подписан Пакт о ненападении. Сотрудников французского посольства арестовали и интернировали в Горький. В 1942 году, после признания Сталиным правительства Де Голля, всех французов освободили. Жан Катала стал пресс-атташе при миссии Де Голля в Москве. В 1944-м он вступил во Французскую компартию, лидеры которой находились тогда в Москве. После окончания войны Жан остался в Москве и стал представителем нескольких французских издательств. Он обеспечивал переводы ряда французских авторов на русский и русских – на французский. Люся, с которой он познакомился в то время, работала редактором в издательстве «Иностранная литература». Когда я первый раз встретился с ними в Москве в 1967 году для обсуждения проблем с получением гонорара за французское издание книги В. Д. Дудинцева, супруги жили в большой квартире в одном из тихих арбатских переулков. Они приняли меня очень радушно. Во время войны Люся пошла на фронт санитаркой-добровольцем и теперь хромала от последствий ранения в ногу. После войны она окончила Московский институт иностранных языков.
В 1972 году, когда Жан оформил себе французскую дипломатическую пенсию и выплату оклада атташе за 1940–1943 годы, супруги решили переехать во Францию. В Париже Люся возглавила отдел русской литературы крупного издательства «Albin Michel».
Знавшая все издательские новости Люся сообщила мне очередную сенсацию – в Париже «YMCA-Press» печатало новую книгу Солженицына «Ленин в Цюрихе». На следующий день я позвонил Дубровскому и попросил достать для меня сигнальный экземпляр, а лучше два. Он, будучи русским издателем, имел доступ в типографию. Еще до нашего отъезда в Биарриц Сергей Петрович принес мне два экземпляра, один обычного формата, второй карманный, для советских туристов. Карманный я отправил в Москву диппочтой Питеру Осносу, американскому корреспонденту, для передачи Рою. Второй взял с собой, чтобы прочитать во время отпуска.
«Ленин в Цюрихе» Солженицына
Французский, явно аристократический, курорт нам не понравился. В Крыму в прошлом мы отдыхали намного лучше и спокойнее. Во Франции по экономическим соображениям стало принято закрывать почти все предприятия и учреждения на август и отправлять работников в отпуск. Париж и другие города отдавались на откуп туристам, а курортные районы наводняли миллионы отдыхающих из северной части страны. Многие жили в палатках, перемещаясь на автомобилях (почти каждая семья имела автомобиль) по побережью. Номера в гостиницах, расположенных близко к морю, стоили очень дорого. Насколько я помню, мы провели в Биаррице не две недели, а одну. Я успел за это время прочитать книгу о Ленине и написать Рою о своих впечатлениях. Он сам уже занялся своим следующим проектом по истории – книгой с анализом первых двух лет революции, 1917-го и 1918-го, поэтому мог лучше меня оценить материал Солженицына. Однако ни Рой, ни кто-либо из его друзей не написали в последующем рецензий. Обвинять книгу «Ленин в Цюрихе» в искажении фактов или в каких-то вымыслах не имело смысла, так как то был лишь сборник из отдельных глав эпопеи «Красное Колесо», вырванных из контекста. Автор художественного произведения имеет право на вымысел, Наполеон у Льва Толстого в «Войне и мире» тоже мало похож на реального императора Франции.
Карикатурность фигуры Ленина и придуманность его диалогов и мыслей были для меня очевидными. Писатель в данном случае может опираться на свою фантазию или интуицию. Удивляло другое – попытка исказить реальные исторические события Февральской революции, начавшейся в Петрограде стихийно 23 февраля 1917 года (8 марта по новому календарю) протестами женщин, мерзнувших на морозе в очередях за хлебом. Эти протесты быстро переросли в забастовки и массовые демонстрации рабочих и солдат, требовавших прекращения войны. Процесс развивался столь стремительно, что уже через неделю царь Николай II был вынужден отречься от престола. Свержение монархии привело к восстанию в деревнях и к повсеместному захвату помещичьих усадеб и земельных владений, переходивших к крестьянским общинам. Эта крестьянская экспроприация десятков тысяч помещичьих имений, сопровождавшаяся массовым дезертирством вооруженных крестьян из Действующей армии, шла стремительно, чтобы закончиться к началу посевной кампании. Никакой организации этой народной революции не было.
В книге «Ленин в Цюрихе» дается фиктивная картина этих же событий как заранее спланированных и организованных Александром Парвусом (Израилем Лазаревичем Гельфандом), коммерсантом и социалистом, сказочно разбогатевшим в Турции, который якобы секретно готовил и финансировал из собственных средств восстание через служащих принадлежавшей ему экспортно-импортной компании:
«…Гениальность соединения торговли и революции в том и состояла, что революционные агенты под видом торговых… ездили от Парвуса совершенно легально и в Россию и назад… Вот был гений Парвуса: импорт товаров, таких нужных для России, чтобы вести войну, давал деньги выбить ее из этой войны!»
При этом Солженицын постоянно подчеркивает еврейство Парвуса и его физические дефекты. Он появился перед Лениным в октябре 1916-го, как черт, из принесенного в комнатку Ленина баула:
«Тр-ресь!! – распёрло наконец баул, и, освобождая локти и выпрямляя спину, разогнулся, поднялся в рост во всю свою тушу… Стоял с непотягаемым пузом, удлиненно кукольная голова, мясисто-бульдожья физиономия… и блеклым внимательным взглядом рассматривал Ленина… Дышал болотным дыханием, близко в лицо…» (Ленин в Цюрихе. Париж: YMCA-Press, 1975. C. 107–111).
Некоторые детали встреч и бесед Парвуса с Лениным были непонятны. Я думал, что неясность возникала из-за отсутствия контекста «Узлов» «Октябрь Шестнадцатого» и «Март Семнадцатого». Как он вдруг появился из баула? Откуда «болотное дыхание», если до этого упоминалось, что Парвус курил лишь самые дорогие сигары? Только через много лет в солженицынском дневнике «Угодило зернышко промеж двух жерновов» я нашел объяснение:
«Из горы собравшихся материалов рос и рос, вровень Ленину, прежде не задуманный Парвус, с его гениальным планом разломать Россию… Но возникла для меня трудность: как встретить Парвуса и Ленина в 1916, дать им прямой диалог… в 1916 в Цюрихе не было личной встречи, только обмен письмами. Тогда – изневоли – я отступил от обычного реализма и применил фантастический приём… ввёл чертовщину: посланец не только привёз письмо, но и самого уменьшенного Парвуса в бауле. Приёмом его распухания, вылезания, а после разговора исчезновением – фантастика и исчерпывалась… столкновение их мыслей и планов даны в полном соответствии с исторической истиной» («Новый мир». 1998. № 9. С. 103).
«Ленин в Цюрихе» не мог, однако, пройти незамеченным, прежде всего среди эмигрантов из СССР в Израиле. Их первый журнал на русском языке «Сион» выходил уже несколько лет. Рецензии появились и в основных израильских газетах, включая The Jerusalem Post, выходившую на английском. Я тогда не собирал этих материалов и в своем архиве нашел сейчас лишь письмо с вырезкой из газеты от Симона Маркиша. Симона (Шимона) Перецовича Маркиша, литературоведа и переводчика, я несколько раз встречал в Москве в 1960-х годах. Он эмигрировал в 1970 году и обосновался сначала в Венгрии, а затем в Швейцарии. В 1974 году Маркиш стал профессором лингвистики и филологии Женевского университета. С ним дружила наша хорошая лондонская знакомая, советолог Марго Лайт (Margot Light), свободно владевшая русским, и Маркиш несколько раз приезжал в Лондон. В своей статье Симон писал:
«Оставляя в стороне концепцию русской революции как стопроцентно чуждой русскому народу и навязанной ему бандою инородцев, в первую голову и по преимуществу евреев, вглядимся в главаря банды, еврея Парвуса, опять-таки как в художественный образ, выражающий определенную авторскую позицию. Образ этот чудовищен, и каждая его черточка, каждая деталь восходит к юдофобской мифологии еврея… От тошнотворного “болотного дыхания”, варианта “еврейского смрада”, пресловутого foetor judaicus, до предательства и злопамятной мстительности».
(Эта рецензия вошла в том «Избранное» Шимона Маркиша, доступный в Интернете.)
Рой прислал мне свое мнение о книге только в ноябре:
«Книга удивила меня, в первую очередь, своим крайне низким художественным уровнем, она просто плохо написана с писательской точки зрения. Истина перемешана в ней с тенденциозным “художественным вымыслом”, который легко отслаивается при знакомстве с источниками… В описаниях Парвуса, Ганецкого, Скларца ясно виден и антисемитизм, революция устраивалась даже не на немецкие, а скорее на еврейские деньги – тут вообще много вздорных выдумок… Никакой общероссийской организации во время войны у Парвуса не было… Рецензий на эту книгу я писать не буду…»
Издательство «T.C.D. Publications»
Возвратившись в Лондон, я нашел здесь несколько писем от Роя, в которых он сообщал о подготовке четвертого и пятого номеров его самиздатного журнала «Двадцатый век». Пришел также микрофильм сатирического произведения Владимира Войновича «Иванькиада, или Рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру» с копией письма автора Рою, в котором он просил опубликовать эту повесть в его журнале. Рой просил согласовать эту публикацию с американским адвокатом Войновича Шройтером (Leonard Schroeter), офис которого находился в Сиэтле. Я навел справки и обнаружил, что в Сиэтле действительно существует адвокатская контора «Schroeter, Jackson, Goldmark & Bender, P.S.», которая получила копию той же «Иванькиады» и уже предложила издательству «Ardis Publishers» в Анн-Арборе выпустить ее на русском языке. Директором этого издательства был профессор русской литературы Карл Проффер (Karl R. Proffer).
Шройтер сообщил, что ему поручили вести дела по своим публикациям Василий Аксенов, Евгения Гинзбург и некоторые другие московские писатели. Я сразу написал Рою, что не буду заниматься рукописями авторов, которые не предоставили ему официальные доверенности и гарантии копирайта. Такие писатели, как Войнович или Аксенов, готовы были публиковать свои произведения на русском в нескольких местах, но планировали отдавать права на их переводы по договорам крупным издательствам. Заниматься их делами – для меня лишь трата времени и денег.
Издавать в Англии ежеквартальный журнал на русском языке было нереально. У меня для этого не было финансовых ресурсов. Нанять какого-то литературного секретаря я не мог по тем же причинам. Да и никто среди моих немногих русских или русскоговорящих друзей в Лондоне не смог бы редактировать журнал. Реально можно было подготовить в 1976 году первый сборник, по типу альманаха, наиболее интересных материалов и затем возмещать расходы за счет продажи за очень небольшие деньги прав на переводы иностранным издательствам левой ориентации, в большинстве своем бедным.
Моим консультантом в практических делах по выпуску журнала стал Андржей Стыпульковский (Andrzey Stypulkowsky), владелец и директор издательства польских книг «Overseas Publications», который в прошлом печатал по заказам издательства «Macmillan» русскоязычные версии моих и Роя книг. Его небольшое издательство располагалось в его собственном доме в польском квартале Лондона. Недалеко находился польский клуб с рестораном, где можно было заказать борщ и пельмени. В Лондоне в 1975 году проживало около 200 тысяч поляков, делившихся на две волны эмиграции: 1939–1940 годов (военные, дворянство, священники и дипломаты, связанные с эмигрантским правительством) и 1946–1948 годов (предприниматели и интеллигенция, уезжавшие от навязанного Польше сталинистского режима во главе с президентом Болеславом Берутом и советским маршалом Рокоссовским в качестве военного министра). Анджей был сыном Збигнева Стыпульковского (Zbigniw Stypulkowsky), одного из министров польского правительства в изгнании и автора знаменитой книги «Invitation to Moscow» («Приглашение в Москву») о событиях 1945 года и о встрече со Сталиным. (Английское издание книги автор подарил мне при встрече в клубе. В Польше она переиздается до настоящего времени и очень важна для понимания всей проблемы катынского расстрела.)
Стыпульковский объяснил, что для издания ежегодного альманаха на русском я должен сначала зарегистрировать собственную компанию с названием, не дублирующим названия других. При этом самому мне надо зарегистрироваться в качестве ее директора и включить в компаньоны жену или друзей. Компания должна иметь собственный счет в банке, отдельный от личного счета владельца, и о своих прибылях и расходах отчитывается перед налоговой инспекцией. Регистрацией новых компаний занимался специальный департамент при каком-то правительственном учреждении. Периодическое издание также следовало зарегистрировать в Британской библиотеке. В Лондоне на русском языке могли печатать альманах несколько небольших типографий, две или три из них могли осуществлять и корректуру. Стоимость изготовления 1000 экземпляров книги объемом 250–300 страниц в мягкой обложке могла составить от 2000 до 2500 фунтов, в зависимости от формата и качества бумаги.
Я быстро получил и заполнил все необходимые бланки и анкеты и заплатил 100 фунтов за регистрацию в Лондоне нового издательства под названием «T.C.D. Publications Ltd» (T.C.D. – Twentieth Century Digest). Став его директором, я открыл счет в Барклайс Банке и положил на него для начала 500 фунтов. Мне выдали крупноформатную чековую книжку. Первый подготовленный к печати номер общественно-политического и литературного альманаха «Двадцатый век», который я вскоре отвез в типографию («Multilingual Printing Services»), открывался статьей Роя Медведева «Вопросы, которые волнуют каждого» и завершался автобиографической повестью Дмитрия Витковского «Полжизни». (Эти полжизни автор, инженер-химик, провел в заключении в северных лагерях с 1926 по 1955 год.) В 1964 году он принес свою повесть в журнал «Новый мир». Твардовский принял ее и подписал договор, но опубликовать не смог. Покидая свой кабинет в 1970 году, Александр Трифонович передал рукопись умершего в том же году автора Рою Медведеву с просьбой сохранить и напечатать ее, когда для этого появится возможность. Другим посмертным произведением в альманахе была документальная повесть Бориса Ямпольского «Из воспоминаний» (о Василии Гроссмане и Юрии Олеше, двух выдающихся русских писателях). В той же типографии мне отпечатали и тысячу экземпляров рекламных листовок, сообщавших о выходе альманаха и его содержании. Годом издания значился 1976-й, цена одного экземпляра высокая – 3 фунта, или 7 долларов. Пересылка за счет покупателя. Коммерческим распространителем альманаха стал магазин польской книги в Лондоне «Orbis Books», имевший и русский отдел.
Обыск у Роя
В начале октября я получил от Роя тревожное письмо, отправленное с оказией:
«Ко мне вчера явилась оперативная группа из 6 человек с ордером на обыск. Задача обыска состояла “в изъятии антисоветской литературы и материалов”. Наиболее важные документы и материалы у меня дублировались и хранились в разных местах… Однако невозможно все дублировать и прятать… Сразу взяли все книги Солженицына. Пошли в опись некоторые (но не все) русские эмигрантские издания… Изъяли книги Троцкого, изданные за границей в 1929–1940 гг. ‹…› В КГБ, безусловно, ожидали, что я составлю какое-то заявление об обыске для западной прессы… Но я решил молчать из-за соображений, связанных с новым журналом. Ничего серьезного, что относилось к журналу, у меня не пропало… были забраны два тома мемуаров людей уже умерших – было что-то в заголовках, что дало повод для “конфискации” ‹…› Я решил подождать и дать протест, если придут снова…»
Это была явная попытка остановить выход журнала «Двадцатый век». Вызова в прокуратуру после обыска не последовало. Ничего антисоветского или клеветнического для возбуждения судебного дела в конфискованных материалах, очевидно, не нашли.
В середине октября меня остановил в коридоре директор института Арнольд Бёрджен: «Жорес! У меня для вас хорошая новость. Медицинский совет предлагает продлить ваш контракт еще на пять лет…»