Дом в Лондоне
Продление контракта с Медицинским советом еще на пять лет было для нас действительно хорошей новостью. Кроме возможности перейти наконец к изучению реальных возрастных изменений белков хроматина клеточных ядер (старые животные появлялись в колониях мышей и крыс в виварии лишь в 1976 году), мы теперь могли получить долгосрочный банковский кредит и купить дом. Это меняло наш статус. Именно покупка дома являлась в Англии главным событием в жизни любой семьи.
На следующий день после окончания рабочего дня мы с Ритой пошли осматривать дома поблизости от института, перед которыми были выставлены объявления «Продается». Мы хотели найти дом в радиусе одного километра от института, чтобы ходить на работу пешком. Большинство наших коллег в отделе генетики жили в 20–30 км к северу от Лондона и приезжали на работу на своих машинах. Это объяснялось главным образом тем, что дома в небольших городках-спутниках стоили намного дешевле и имели садики больших размеров. Местные школы были меньше, но часто лучше лондонских, и добираться до них можно, не пользуясь городским транспортом.
В нескольких кварталах, которые нам предстояло обойти, было, наверное, около двух тысяч двухэтажных коттеджей. Пять относительно широких улиц с автобусными остановками соединялись между собой более тихими переулками, по которым не было транзитного движения машин. Один из таких переулков, почти на границе «километрового ареала», куда мы попали на третий день поисков, нам особенно понравился. Он соединял широкую улицу-бульвар с другим переулком. До станции метро «Mill Hill East», конечной на одной из северных линий, можно было дойти за десять-двенадцать минут, до автобусной остановки за семь-восемь, а до института за двадцать. К югу в сторону Лондона весь квартал отделяли от густо застроенных районов большая территория гольф-клуба (почти тридцать гектаров зеленого газона, окруженного дубовыми аллеями) и соседнее с ним кладбище. Переулок был коротким – около десяти коттеджей на каждой стороне. Все они были одинаково простой архитектуры, каждый разделен на две семьи. Возле одного из домов в тихом конце переулка стоял щит с надписью: «Продается». Предупреждения о том, что осмотреть дом можно лишь по предварительной договоренности, на щите не было. Это означало, что надо постучать в дверь, что мы и сделали. Нам открыл пожилой джентльмен, он сразу понял, что пришли потенциальные покупатели, и представился как мистер Вебстер. Дома была и его жена. Я объяснил, что мы начали работу в Институте медицинских исследований (все окрестные жители знали его здание, возвышавшееся, как океанский корабль, своими шестью этажами и высокой позеленевшей медной крышей с множеством вентиляционных труб) и теперь ищем дом поблизости.
Как оказалось, дом Вебстеров был выставлен на продажу лишь три дня назад и мы были первыми покупателями. Осмотр дома и сада занял немного времени. По площади и по расположению комнат он мало отличался от того, в котором мы жили. Но поскольку он был более ранней постройки, комнаты в нем были побольше и садики перед домом и за ним тоже. В Англии принято классифицировать дома не по количеству комнат или по общей площади, а по количеству спален. Наиболее распространенными являются семейные дома (полукоттеджи), имеющие три спальных комнаты: одну большую для родителей и две поменьше для детей. В этом доме большая спальня была около 17–18 кв. м. Внизу одна из двух комнат, рядом с кухней, могла стать рабочим кабинетом, другая – столовой. Дом был построен в 1934 году с каминным отоплением – два больших камина внизу и два поменьше в спальнях. Впоследствии, после запрета в Лондоне угольного отопления, камины были заштукатурены и стали лишь выступами в стене. Теперь дом отапливался электричеством с помощью трех нагревателей ночного действия. Электричество в Англии в ночное время стоило в три раза дешевле, чем в дневное. Поэтому в домах ставилось обычно два счетчика, ночной и дневной, с автоматическим переключением в десять вечера и в восемь утра. Ночное дешевое электричество нагревало через спирали особые, тяжелые теплоемкие кирпичи, упрятанные в батареи под окнами, и они сохраняли тепло до вечера. Горячая вода в доме также обеспечивалась электричеством, нагреваясь в бойлере, тоже обычно ночью. Газ на кухню поступал через счетчик, который включался при опускании в него десятипенсовых монет.
После осмотра дома и сада Вебстеры пригласили нас в гостиную на чай. Они владели этим домом с 1961 года и теперь продавали его в связи с выходом на пенсию, так как собирались переехать в небольшой городок где-то на южном побережье, купив дом получше и за меньшую цену. Такова была общая тенденция среди лондонцев-англичан – в провинции жить спокойнее, чем в столице. Разница в ценах на дома служит им хорошей добавкой к пенсии.
Дом Вебстеров продавался за 14 750 фунтов, цену обычно предлагал агент по продажам, а не владелец дома. Это была средняя цена домов такого типа в данном районе. Мы не стали особенно раздумывать и сказали Вебстерам, что согласны на все условия.
На следующий день с утра я приехал в местное агентство по продажам, название которого «Blade & Co» было указано на объявлении возле дома. Здесь я внес небольшой задаток – 200 фунтов, чтобы дом оставался за мной на три-четыре недели, пока мой адвокат проверит всю документацию на дом у его владельца и в архиве местного совета, а нанятый адвокатом эксперт тщательно обследует дом (все помещения, фундамент, чердак, крышу и территорию садиков) и представит мне подробный отчет – нет ли каких-либо структурных дефектов, трещин в стенах или фундаменте, сырости на стенах, зараженности деревянных полов и штукатурки насекомыми-паразитами. Обнаружив подобные недостатки, он может дать рекомендацию просить о снижении цены или отказаться от покупки. Сама сделка купли-продажи осуществляется между адвокатом продавца и адвокатом покупателя. Агент по продажам получает свои комиссионные от продавца – два-три процента от суммы сделки.
Адвоката – специалиста по купле-продаже недвижимости, Хью Коартса, нам рекомендовали друзья. Он и нанятый им эксперт сделали свою работу очень быстро. Через две недели я уже получил подробный отчет на 25 страницах с полным описанием дома. Собственность, по заключению профессионала, была в хорошем состоянии и не требовала ремонта, дезинфекции и других затрат. По документам, которые проверял в местном совете адвокат, дом был построен в 1934 году, вместе со всеми домами в этом переулке, и продан в 1935 году первому собственнику за 600 фунтов. Нынешние владельцы купили его в 1961 году за 3800 фунтов. За прошедшие сорок лет инфляция увеличила стоимость дома, с учетом амортизации, почти в 25 раз.
К этому времени агент по продажам, заинтересованный в успешности сделки, сообщил мне, что небольшой местный банк одного из городов предлагает выдать через страховую компанию «Т.Reed & Co» кредит в 10 тысяч фунтов с выплатой в течение 20 лет. Условием получения кредита являлось мое согласие застраховать свою жизнь на 20 лет на ту же сумму, но по более дорогой схеме дожития, при которой ежемесячные выплаты выше, чем у стандартных страховок, обязательных для любых кредитов. Однако эта схема имела и свои преимущества. При обычном страховании жизни назначенная сумма выплачивается лишь в случае смерти застрахованного человека. При страховании на дожитие она также выплачивается и при дожитии до обусловленного возраста, в моем случае это могло произойти в 1995 году. Я, конечно, сразу согласился. Вслед за этим я заплатил агенту по продажам 10 % стоимости дома. Это означало, что купля-продажа состоялась. Перед домом на объявлении появилась надпись: «Продан». Я успел все это сделать вовремя – за неделю до своего юбилея. По всем британским правилам, страховым и банковским, страхование жизни и получение долгосрочных кредитов сильно усложняется для лиц старше пятидесяти лет. После 14 ноября мне пришлось бы до оформления сделки пройти обстоятельное медицинское обследование и представить в страховую компанию сертификат об отсутствии хронических факторов риска вроде гипертонии или диабета. Срок погашения кредита уменьшился бы тогда до 10–15 лет. Вскоре адвокаты сторон произвели обмен: Хью Коартс получил документацию на дом, адвокат Вебстера – особый банковский чек. Дополнительный месяц после полного расчета предоставлялся покупателю и продавцу для различных формальностей. Вебстеры, продававшие дом в Лондоне, одновременно покупали на вырученные от продажи деньги новый дом в другом городе. Им требовалось время для перевозки имущества и погашения коммунальных счетов, переводимых на имя нового владельца.
В начале декабря я получил от Вебстера заказное письмо в плотном конверте. В нем была короткая записка с добрыми пожеланиями и ключи от дома.
Кредит, который я получил, был выдан под 10 % годовых, хотя инфляция в конце 1975 года все еще находилась на уровне 25 %. Убытки от инфляции несли в основном вкладчики банков, проценты на сбережения которых были ниже кредитных. (В конце 1979 года инфляция в Великобритании все еще находилась на уровне 18 %.) Жить в долг, но в собственном доме было действительно выгодно. Ежемесячные выплаты, которые кредитор снимал с моего банковского счета, варьировался от 70 до 90 фунтов в месяц. Это было в два-три раза ниже арендной платы за меблированный дом такой же площади. Но в долг в то время жила и вся страна, выравнивая бюджет с помощью печатных станков Британского банка.
Книга «Хрущев. Годы у власти»
Русское издание нашей с Роем наиболее успешной совместной книги «Хрущев. Годы у власти» вышло в Нью-Йорке в конце 1975 года. Эта книга возникала стихийно на основе серии статей о реформах Хрущева и об эпизодах острой внутрипартийной борьбы, начавшейся после смерти Сталина. Часть этих статей публиковалась анонимно в начатом именно после смещения Хрущева самиздатном журнале «Политический дневник», который Рой готовил как ежемесячный для узкого круга единомышленников. О существовании этого журнала знали немногие, и он не был известен КГБ. В 1970 году, когда Рой был вынужден в течение нескольких месяцев скрываться от ареста (см. главу 14), составление журнала прекратилось. В тот период я микрофильмировал все его выпуски. В начале 1971 года, отобрав одиннадцать наиболее интересных выпусков – с № 3 (декабрь 1964) по № 72 (сентябрь 1970), – я передал микрофильмы для возможной публикации журнала на Западе. Первый том был издан относительно большим тиражом в 2500 экземпляров как анонимный еще в 1972 году издательством «Фонд имени Герцена» в Амстердаме (до моего приезда в Лондон). Этот довольно большой том (838 страниц), в котором было много интересных материалов, ранее неизвестных, вызвал множество комментариев и гипотез в прессе. Второй том «Политического дневника» был выпущен тем же издательством в 1975 году, но уже с моим предисловием, где было названо имя редактора и рассказана история журнала. Этот том оказался еще большим по объему (864 страницы).
В журнале «Политический дневник» в конце 1964-го и в 1965 году было несколько написанных Роем (но публиковавшихся анонимно) статей об обстоятельствах и причинах смещения Хрущева в октябре 1964 года и очерков об ошибках его экономических реформ. В начале 1975-го Рой прислал мне для возможной публикации микрофильм рукописи с анализом неудачных реформ Хрущева в сельском хозяйстве. В этой рукописи было много статистических материалов, но мало пояснительного текста. По объему (около 120 страниц) рукопись была велика для статьи и слишком мала для книги. Несколько ее разделов – о химизации сельского хозяйства, об изменениях системы налогообложения, о положении в совхозах и другие – были слишком «техническими» и малоинтересными для западных читателей. О самом Хрущеве как лидере и личности говорилось очень мало. Рой предполагал, что я смогу ее дополнить и переработать в книгу. Между тем к 1975 году на Западе не было издано ни одной биографии Хрущева, хотя его решающая роль в изменении всей мировой политики и снижении уровня конфронтации великих держав считалась общепризнанной. В 1970 году в США публиковались воспоминания самого Хрущева: «Khrushchev Remembers», дополненные в 1974 году книгой «Khrushchev Remembers: The Last Testament». Это, собственно, были изданные в виде книг реальные устные воспоминания Хрущева, записанные на магнитофонную ленту в 1966–1967 годах и переданные американским издателям сыном Хрущева Сергеем. Как предполагали эксперты – не без помощи КГБ. (В этой передаче участвовал известный «открытый» международный эмиссар КГБ Виктор Луи, выполнявший некоторые деликатные задания Юрия Андропова.) Изданные воспоминания Хрущева имели большой успех и переводились на многие языки. В этих книгах, профессионально смонтированных и отредактированных американским советологом Стробом Тэлботом (Strobe Talbott), не было никакой самокритики. Но не было и критики соратников Хрущева – Брежнева, Косыгина и других, устроивших против него заговор. Именно это рождало предположения о том, что первая редактура воспоминаний могла быть проведена еще до отправки магнитофонных лент американским издателям.
Сложившаяся ситуация создавала потребность в объективной и независимой оценке периода правления Хрущева без какой-либо привязки к его полной биографии. Детали раннего периода жизни Хрущева мало интересовали западных читателей. Когда в начале 1975 года я написал в издательство Колумбийского университета, что следующим нашим с Роем проектом может быть книга о политике Хрущева, новый директор этого издательства Джон Мур (John Moore) отнесся к этому с большим энтузиазмом.
Я взялся за подготовку текста летом 1975 года, работая в основном по выходным дням и поздними вечерами, а нередко и рано утром до начала рабочего дня. Все необходимые материалы были у меня под рукой, и лишь три или четыре раза мне пришлось поработать в библиотеке Лондонской школы экономики и политических наук, имевшей в свободном доступе подшивки основных советских центральных газет за много лет. Окончательный текст (всего 190 страниц, напечатанных на машинке через два интервала) был готов в октябре и правился от руки. В таком виде я послал его в издательство, переведя на английский лишь оглавление. В книге было девятнадцать глав, первая из которых рассказывала о борьбе за власть после смерти Сталина, а последние две раскрывали неизвестные детали смещения Хрущева осенью 1964 года и основные положения никогда не публиковавшегося доклада М. А. Суслова, главного инициатора смены руководства. В каждой из остальных шестнадцати рассматривалась та или иная ключевая реформа Хрущева: кукурузная революция, освоение целинных земель, секретный доклад на XX съезде КПСС, ускоренное жилищное строительство в городах, значительное повышение пенсий, ликвидация машинно-тракторных станций с передачей техники колхозам, упразднение отраслевых министерств и замена их комитетами, создание областных совнархозов, попытка догнать Америку по производству мяса и молока, нелепое разделение областных партийных структур на промышленные и сельскохозяйственные обкомы и другие – с объяснением причин их редких удач или более частых провалов. Рой прислал мне много фотографий, некоторые из них ранее на Западе не публиковались.
Издательство Колумбийского университета приняло рукопись к срочному изданию без предварительных рецензий. Хрущева еще хорошо помнили, и это было важным обстоятельством. Русский текст был размножен с машинописи, вставлен в хороший переплет и приобрел вид книги, которая продавалась и распространялась уже в конце 1975 года. Пока делался перевод, мы с Роем отправили переводчику Эндрю Драбкину (Andrew Drabkin) несколько новых вставок. Небольшие добавления я внес и при проверке перевода. Была несколько изменена структура трех глав. Перевод был сделан очень быстро. Первое английское издание книги в твердом переплете с суперобложкой вышло в Нью-Йорке в июне 1976 года. Параллельное издание в Великобритании готовило издательство «Oxford University Press». Результатом стала красиво изданная книга среднего формата, объемом 198 страниц, с именным и предметным указателями. Издательство «Columbia University Press», имевшее мировой копирайт, получило много предложений на переводы. В последующие годы книга была издана в десяти странах, включая Японию. В Китае она публиковалась «закрытым» тиражом и без договора.
То, что наша книга о Хрущеве не была биографией и имела небольшой объем, оказалось ее достоинством. Важно и то, что она была написана как свидетельство очевидцев, а не как историческое исследование, и в ней рассматривалась внутренняя политика Хрущева, о которой на Западе мало знали. Книга оказалась полезной для студентов и вскоре вышла в США в более массовом дешевом издании с бумажной обложкой. Эта книга оказалась и наиболее долгоживущей. Отчеты о ее продажах, сейчас уже очень скромных, я получаю до настоящего времени. Появившиеся в последующем обширные полные биографии Хрущева (самая большая – в двух томах, написанная его сыном Сергеем, эмигрировавшим в США) не повлияли на судьбу нашей книги. Полный ее текст доступен сейчас и в Интернете.
Зарубежные издания альманаха «Двадцатый век»
Тираж в 1000 экземпляров первого номера альманаха «Двадцатый век» я получил в декабре, незадолго до нашего переезда в новый дом. Это была аккуратная книжка, объемом 237 страниц, небольшого формата, на хорошей бумаге, со светло-оранжевой обложкой. Под названием на обложке сообщалось, что в книгу вошли избранные материалы из самиздатного журнала «Двадцатый век». Среди них было три очерка и два литературных произведения, о которых я писал в предыдущей главе. 700 экземпляров альманаха я отвез в польский книжный магазин «Orbis Books», куда уже поступали заказы на основе листовки-рекламы и объявлений в эмигрантских газетах и журналах, а 300 экземпляров оставил себе для последующей постепенной отправки в Москву и для раздачи друзьям. Заказы на альманах шли в первую очередь от радиостанций, ведущих передачи на русском языке, кафедр славистики и советологии университетов, от разных библиотек и от эмигрантских газет и журналов. Большой заказ поступил также из лондонской конторы распространителя эмигрантских изданий «Universal Book Exchange», который субсидировался через радиостанцию «Свобода». Небольшое количество заказов пришло и от частных лиц, живущих в Израиле, Австралии, Канаде, Аргентине и в других странах. К концу января 1976 года «Orbis Books» сумел продать 400 экземпляров, выручив за них почти 1100 фунтов. Из заработанных средств 25 % оставалось польскому книжному магазину и 75 % перечислялось на счет «T.C.D. Publications». Эта сумма далеко не покрывала моих затрат на типографию, не говоря уж о производстве крупноформатных фотоотпечатков с микрофильмов и на их ксерокопирование. Между тем я уже получил от Роя микрофильмы пятнадцати рукописей, среди которых были очерки по истории, экономике, литературная критика, рассказы и повести и полемические статьи. Рой прислал и собственный большой очерк об Октябрьской революции, который представлял собой первую часть начатой им новой книги. Чрезвычайно интересным было уникальное публицистическое исследование А. Красикова (псевдоним Михаила Байтальского) «Товар номер один» – очень ярко написанная история торговли водкой в России и в СССР. На меня произвел большое впечатление очерк Михаила Петровича Якубовича «Из жизни идей» – около ста страниц личных воспоминаний о событиях 1917 года. Якубович, правнук декабриста А. И. Якубовича и племянник поэта и народовольца П. Ф. Якубовича, был одним из руководителей фракции меньшевиков в РСДРП. Он родился в 1891 году и с шестнадцати лет участвовал в революционном движении. В марте 1917-го Якубович, тогда делегат от солдат Западного фронта, был избран председателем смоленского совета рабочих и солдатских депутатов. Он стал смоленским делегатом Первого Всероссийского Съезда Советов и вошел в состав его ВЦИК. Хорошо знал Троцкого, Каменева, Зиновьева и других большевистских лидеров. О Якубовиче известно очень мало по той простой причине, что он был арестован как бывший меньшевик в 1930 году по полностью фальшивому делу Союзного бюро меньшевиков и с 1931 до 1956 года находился в заключении в разных исправительно-трудовых лагерях. Освобожденный из Карлага, но с ограничениями ссылки, уже как инвалид, в возрасте шестидесяти пяти лет, без реабилитации и без пенсии, он жил под Карагандой в доме инвалидов и писал воспоминания. (Этот дом инвалидов сами заключенные и построили на обширной территории лагеря. Условия жизни в домах инвалидов в СССР были крайне тяжелыми.) Рой познакомился с Якубовичем во время его приезда в Москву в 1964 году и в последующем встречался много раз и использовал его документальные материалы при написании книги «К суду истории. О Сталине и сталинизме». Якубович также передал Рою для альманаха «Двадцатый век» свои очерки-воспоминания о Троцком, Каменеве, Зиновьеве и других большевиках. Хотя Якубовичу было уже 84 года, его тексты, которые он писал по памяти, а иногда диктовал на магнитофонную ленту, были очень выразительными и детальными. Среди полученных мною микрофильмов была и рукопись с полемикой Льва Копелева с солженицынским «Письмом вождям Советского Союза», а также критическая статья Германа Андреева (псевдоним Германа Фейна) о сборнике «Из-под глыб», который был опубликован в 1974 году под редакцией Солженицына. Часть этих материалов можно было бы включить во второй номер альманаха, но я не планировал его выпуск до конца 1976 года. В ближайшее время мне надо было попытаться заинтересовать изданием сборника иностранных издателей, чтобы получить от публикаций переводов хотя бы скромные финансовые средства для продолжения проекта.
В Великобритании у меня сложились дружеские отношения с двумя социалистическими издательствами, которые были готовы осуществить перевод на английский и публикацию сборников выбранных ими статей и очерков из того уже довольно большого комплекта рукописей, которые я предлагал. Одно из этих издательств, «Verso», возникшее на базе толстого, выходившего шесть раз в год социалистического теоретического журнала The New Left Review, издавало много книг и имело свой офис в центре Лондона. Второе издательство, «Bertrand Russell House», находилось в Ноттингеме. Оно издавало ежеквартальный социалистический журнал The Spokesman и до двадцати разных книг каждый год. Это издательство купило ранее у издательства «Macmillan» права на дешевые издания моей книги «The Medvedev Papers» и книги Роя «Let History Judge». С директором фонда Бертрана Рассела Кеном Коутсом я был в дружбе и часто разговаривал по телефону. Он встречался и с Роем во время поездки в Москву.
Оба издательства были готовы принять предложенный им проект сборника, но без официального договора с отчетами о продажах и без гонораров. Как объяснил мне Коутс, социалистические издательства не получают прибыли, так как продают свои журналы и книги лишь по подписке, через заказы по каталогам с аннотациями, а также с помощью рекламы в «левых» журналах и университетских книжных магазинах благодаря спросу среди студентов, а не через общую книготорговую сеть. Учет продаж и финансовые расчеты ведут в Англии три основные сетевые книготорговые фирмы, имеющие большие книжные магазины в центральных районах городов, на вокзалах и в аэропортах. От сумм продаж 75 % перечисляются в издательства, которые, в свою очередь, рассчитываются с авторами, выделяя для этого от 6 до 15 % доходов, в зависимости от тиражей. (При больших тиражах процент растет.) Книготорговые сети Великобритании не заключают договоров на продажу книг социалистических и вообще мелких «левых» издательств, и именно это является барьером для их распространения, который действует не хуже любой цензуры.
Для меня издание переводов материалов из журнала «Двадцатый век» без договоров было бы весьма трудным делом, так как требовало много времени и финансовых затрат. Финансировать проект из собственных средств или скромных фондов Роя я не мог. Кроме того, сами авторы ожидали каких-то гонораров, хотя бы небольших. В Советском Союзе авторские гонорары не зависят от тиражей, а большинство издательств субсидируется из государственного бюджета. Получая хорошо изданный том на английском или на французском, любой советский автор будет неизбежно предполагать, что за его статью, очерк или рассказ, в нем напечатанный, причитается какой-то гонорар.
Кен Коутс посоветовал мне обратиться в небольшое социалистическое издательство «The Merlin Press», которое было известно выпуском своего международного толстого ежегодника The Socialist Register – наиболее авторитетного в мире теоретического социалистического журнала. Этот ежегодник был основан в 1965 году Ральфом Милибандом (Ralph Miliband), автором нескольких важных книг по теории марксизма и проблемам социалистической демократии. Милибанд был и его главным редактором. Ежегодник стал особенно популярным в США среди студентов и «новых левых», и издательство «The Merlin Press» заключило договор с крупным частным либеральным издательством «W.W. Norton & Co» в Нью-Йорке, покупавшим права на публикацию и продажу многих его изданий в США. (Я уже писал о том, что по каким-то соглашениям британские издательства не могли самостоятельно продавать свои книги в США, а американские – в Великобритании. Мировой книжный рынок изданий на английском был разделен на британский (Великобритания, Ирландия и Австралия) и американский – США. В Канаде можно было продавать и британские и американские издания. Популярные авторы могли заключать независимые договора в Лондоне и в Нью-Йорке.) Если бы «The Merlin Press» согласилось публиковать на английском избранные вещи из альманаха «Двадцатый век», то от продажи прав на распространение этого альманаха в США была бы переведена на счет моего издательства половина заработанной суммы.
Офис «The Merlin Press» находился в бедном, пролетарском районе восточного Лондона, где всегда голосовали за лейбористов. Директор и основатель издательства Мартин Ив (Martin Eve) принял меня очень приветливо. На столе у него лежала недавно изданная и на английском книга Роя «On Socialist Democracy». Для английского издания она была значительно переработана и дополнена автором, а прекрасный перевод, сделанный Эллен де Кадт (Ellen de Kadt), как отмечал один из рецензентов, «превратил сухой язык автора в английскую прозу». Теперь это был солидный том в 420 страниц, в твердом переплете, с суперобложкой и фотографией автора, изданный «Macmillan», самым крупным лондонским издательством. Мартин Ив немного знал русский язык, что не редкость для тех социалистов, которые в молодости были коммунистами-троцкистами. (Идеи Троцкого о перманентной революции были в прошлом более популярны среди западных левых, чем идеи Ленина или Сталина.) Он просмотрел названия работ в содержании и пообещал, что вместе с коллегами прочитает рукописи и выберет материалы для перевода. Чисто литературные произведения его издательство не интересовали, но работы по истории и экономике, а также полемика по текущим политическим проблемам представляли для них интерес. Было очевидно, что Мартин Ив уже принял положительное решение и хотел лишь посоветоваться с активом издательства. Он тут же предложил сборнику другое название – «Samizdat Register», русский термин «самиздат» уже вошел в английский политический лексикон.
Примерно через месяц я подписал с Ивом договор на английское издание сборника. Он выбрал для перевода восемь очерков, среди них, как я и ожидал, были очерки Р. Медведева, М. Якубовича, А. Красикова и Л. Копелева, которых в моем первом русском издании еще не было. Они готовились для второго номера, вышедшего лишь в 1977 году. Я написал для сборника предисловие со справкой об авторах. Вскоре Мартин сообщил мне, что его американский партнер покупает права на продажу книги в США. Это был первый успех. (С Мартином Ивом и его женой Пат у меня установилась длительная дружба. В их доме и в издательстве я познакомился с многими известными в Англии марксистами: Тамарой Дейчер (Tamara Deutscher), Эдвардом Томпсоном (Edward Thompson) и Ральфом Милибандом. Ральф был лишь на год старше меня и имел российские корни. Семья его отца эмигрировала в начале века из России в Бельгию, спасаясь от еврейских погромов, а из Бельгии они бежали в Англию в 1940 году, спасаясь теперь уже от немецкой оккупации. Ральф умер рано, в 1994 году. Его старший сын Дэвид стал секретарем по иностранным делам в лейбористском правительстве Гордона Брауна. Младший сын Эд, похожий на своего отца, стал лидером Лейбористской партии. Он ушел в отставку после поражения лейбористов на парламентских выборах 2015 года.
В начале 1976 года я получил также согласие парижского социалистического издательства «François Maspero». В их изданный в том же году том под названием «Une Opposition Socialiste en Union Sovietique» вошли семь очерков. Мой новый итальянский друг профессор Витторио Страда (Vittorio Strada) написал подробное предисловие для итальянского издания альманаха, получившего название «Dissenso e Socialismo», выпущенного большим левым издательством «Gulio Einaudi editore» в Турине. Договор, предполагавший и небольшой аванс, я подписывал во время поездки в Италию. Особым успехом было согласие широко известного и старого немецкого издательства «Hoffmann und Campe» в Гамбурге на издание нашего сборника. Том на немецком (310 страниц, в твердом переплете с суперобложкой, с именным указателем) вышел через несколько месяцев под названием «Aufzeichnungen aus dem sowjetischen Underground». В немецкое издание вошли восемь очерков и литературные воспоминания Бориса Ямпольского. Еще одно издание альманаха на основе договора вышло вскоре и в Японии.
К концу 1976 года мой баланс по всему проекту стал положительным. Первый гонорар в виде застрахованной продовольственной посылки (чай, растворимый кофе, сгущенное молоко, мясные консервы, оливковое масло, шотландское печенье и шоколад) я отправил из польского торгово-посылочного центра в Лондоне по адресу: СССР, 470001. Караганда, Тихоновский дом инвалидов, Михаилу Петровичу Якубовичу. За получение продовольственных посылок из-за границы таможенная пошлина в СССР не взималась. Второй небольшой гонорар был передан по просьбе Михаила Байтальского его дочери Нине Байтальской, эмигрировавшей в 1974 году в Израиль. Михаил Давидович Байтальский, очерк которого «Товар номер один» был напечатан во всех иностранных изданиях альманаха под псевдонимом А. Красиков, стал известен уже после смерти в Москве в 1978 году своей книгой мемуаров «Тетради для внуков» с документальным описанием первых воркутинских трудовых лагерей, создававшихся с 1928 года. Этого талантливого журналиста, участника троцкистской Рабочей оппозиции арестовывали три раза.
М. П. Якубович в «Архипелаге ГУЛАГ»
Рой познакомился с Якубовичем в Москве в 1964 году. В то время у Роя был уже готов первый вариант книги «К суду истории. О Сталине и сталинизме» (тогда около 400 машинописных страниц), и он давал ее читать некоторым близким друзьям и бывшим заключенным. О Якубовиче Рою рассказал наш общий друг Марлен Кораллов, литератор и филолог, который был арестован в 1949 году и провел шесть лет в Карлаге. Якубович находился в этом же лагере с довоенного времени. (В 1950 году, согласно «Справочнику по ИТЛ» общества «Мемориал», в Карлаге было 65 673 заключенных.)
Рой начал работать над своей книгой в октябре 1962 года, и свидетельства, рукописи и воспоминания бывших заключенных обеспечивали ему постоянный приток нового фактического материала. В этом же круге людей циркулировала с начала 1962 года и моя рукопись «Биологическая наука и культ личности», и новый проект Роя воспринимался иногда как продолжение общей работы братьев Медведевых.
Когда Солженицын после неудачи с получением Ленинской премии по литературе в 1964 году стал собирать материалы для «Архипелага», он, естественно, встречался с теми же людьми и пользовался теми же источниками. В Москве реабилитированные и вернувшиеся из заключения создали нечто вроде общества взаимной поддержки. Солженицын впервые встретился с Якубовичем в 1966 году в двухкомнатной квартире Александра Улановского[10], недалеко от Курского вокзала, и в последующие годы беседовал с ним много раз, записывая рассказы о 1917 годе и лидерах революции на магнитофон. Это делалось уже не только для «Архипелага», но и для «Красного Колеса». По свидетельству Марлена Кораллова, прощаясь, Солженицын обнимал и целовал своего нового друга.
Главная проблема Якубовича в тот период заключалась в том, что сфабрикованный в 1931 году процесс над Союзным бюро не пересматривался и его жертв, включая Якубовича, не реабилитировали. Реабилитация важна была не только морально. При реабилитации срок заключения в ИТЛ прибавлялся к трудовому стажу, что увеличивало размер пенсии, и выдавалась двухмесячная зарплата «с последнего места работы», но по текущим ставкам окладов. Снимались и ограничения на выбор места жительства, а также предоставлялось право на квартиру в том городе, где она была потеряна, так что в случае реабилитации Якубович мог бы получить комнату или квартиру в Москве.
Массовая посмертная и прижизненная реабилитация политических заключенных после XX и XXII съездов КПСС не распространялась, вопреки элементарной юридической логике, на тех, наиболее известных, жертв сталинского террора, которые были осуждены и чаще всего расстреляны по приговорам, вынесенным на «открытых показательных» процессах, проходивших обычно в Колонном зале Дома Союзов. Сотни тысяч зиновьевцев, рыковцев или бухаринцев были реабилитированы, как правило, посмертно, тогда как сами Г. Зиновьев, А. Рыков, Н. Бухарин и десятки их ближайших соратников оставались (даже в 1976 году) в списках «изменников родины и врагов народа». Такое нелепое положение было связано с тем, что эти лица имели международный статус, были знаменитыми марксистами и революционерами. По требованию Сталина все коммунистические партии, входившие в Коминтерн, особыми резолюциями одобряли вынесенные смертные приговоры и клеймили осужденных как «изменников и шпионов». Против них с «разоблачениями» и обвинениями в предательстве интересов рабочего класса после каждого из приговоров выступали на съездах и собраниях такие деятели, как Пальмиро Тольятти, Морис Торез и Гарри Поллит. Такая открытая поддержка западными коммунистами сталинского террора стала после 1956 года угрозой самому существованию ряда западноевропейских компартий. Между тем было уже известно, что «показания» жертв террора добывались для «открытых судов» с помощью самых изощренных пыток и истязаний.
Отсутствие реабилитации у М. Якубовича объяснялось тем, что процесс по делу «О Союзном бюро меньшевиков» Сталин решил сделать открытым и показательным. Он, по своему обычаю, хотел показать народу, что неудачи в экономике и в коллективизации были вызваны не ошибками руководства страны, а подрывной деятельностью «иностранных агентов», «врагов народа» и «вредителей». Процесс в таких, уже опробованных, случаях проводился по заранее разработанному сценарию, а ложные показания для сценария и его «репетиций» добывались пытками.
В 1967 году Якубович по настоятельной рекомендации московских друзей составил письмо генеральному прокурору СССР с подробными объяснениями фальсификаций на «процессе» и с рассказом о невероятных пытках, которым подвергались арестованные для дачи ложных показаний. Копии этого письма Михаил Петрович передал друзьям, среди которых был и Рой. Он включил полный текст этого уникального свидетельства в свою книгу. Таким образом этот документ и попал полностью в английское издание книги Роя в 1971 году (Iakubovich’s Deposition // Let History Judge. N.Y.: Knopf, 1971. P. 125–131). В 1972 году он был опубликован во французском, немецком, итальянском и испанском изданиях этой книги.
Якубович свидетельствует:
«пытавшихся сопротивляться вразумляли физическими методами воздействия – избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью, и т. д.), держали без сна, сажали в карцер, выводили босиком на мороз».
Далее Михаил Петрович пишет:
«Я дошел до такой степени мозгового переутомления, что мне стало все на свете все равно: какой угодно позор, какая угодно клевета на себя и других, лишь бы заснуть. В таком психическом состоянии я дал согласие на любые показания…»
Письмо было датировано 5 мая 1967 года.
Якубович передал это письмо в середине мая и Солженицыну, которого считал своим другом. Между ними установилась переписка. Я об этом тогда знал и два раза встречался в мае с Якубовичем на квартире Марлена Кораллова. Солженицын с начала мая жил в Переделкине на даче Чуковских и занимался подготовкой и распространением 250 экземпляров своего знаменитого «Письма Четвертому Всесоюзному Съезду Союза Советских Писателей», которое с помощью друзей рассылалось 15–16 мая, за два дня до съезда.
Как стало известно лишь несколько лет назад, к маю 1967 года первый том «Архипелага» был уже закончен и находился на хранении в Эстонии и в Ленинграде. Но ни Чуковские, ни я о существовании этой работы тогда не знали. В этой рукописи в главе «Закон созрел» рассказывалось и о процессе Союзного бюро, о котором Солженицын узнал исключительно из рассказов Якубовича. Все другие участники процесса были либо приговорены к высшей мере, либо умерли в лагерях. Якубович был среди них самым молодым. Однако Солженицын в своей версии умалчивал о пытках на следствии, решив показать Якубовича энтузиастом и скрытым большевиком, готовым давать ложные показания добровольно «для пользы дела». Изложение революционной биографии Якубовича Солженицын давал по прежним рассказам, но без ссылки на источник и очень недружественно, с сарказмом:
«Якубович не меньшевиком, а большевиком был всю революцию, самым искренним и вполне бескорыстным… Когда же в 1930 году таких вот именно “пролезших” меньшевиков надо было набрать по плану ГПУ – его и арестовали.
И тут вызвал на допрос Крыленко, который организовывал стройное следствие из хаоса дознания… И вот что сказал теперь Крыленко:
– Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом! (Это очень подбодрило и выпрямило Якубовича.) Я не сомневаюсь в вашей невиновности. Но наш с вами партийный долг – провести этот процесс (Крыленке Сталин приказал, а Якубович трепещет для идеи, как рьяный конь, который сам спешит сунуть голову в хомут.) …
И Якубович – обещал. С сознанием долга – обещал. Пожалуй, такого ответственного задания еще не давала ему Советская власть…»
Однако в мае 1967 года, прочитав копию заявления Якубовича в Генеральную прокуратуру, Солженицын понял, что изложенный им ход следствия слишком сильно отличался от действительности. Скрывать применение пыток на предварительном следствии было теперь нельзя. Но менять нарисованный раньше портрет энтузиаста-сталиниста Солженицын не захотел. Дав сцену добровольного согласия Якубовича на ложные показания, Солженицын добавил к ней абзац, основанный на новом документе:
«И можно было на следствии не трогать Якубовича и пальцем! Но это было для ГПУ слишком тонко. Как и все, достался Якубович мясникам-следователям, и применили они к нему всю гамму – и морозный карцер, и жаркий закупоренный, и битье по половым органам. Мучили так, что Якубович и его подельник Абрам Гинзбург в отчаянии вскрыли себе вены… После поправки их не пытали, только была двухнедельная бессонница…» («Архипелаг ГУЛАГ». Париж, 1973. С. 404–405).
Нелепость этой последовательности событий совершенно очевидна. Арестованный Якубович добровольно и с энтузиазмом сразу соглашается стать ключевым свидетелем обвинения, а его после этого долго и без нужды пытают, доводя до попытки самоубийства, рискуя сорвать этим всю постановку судебного спектакля. В дальнейшем изложении Солженицыным всего этого дела (с. 405–408) также много намеренных искажений с попыткой распространить модель добровольного сотрудничества со следствием на другие показательные процессы:
«Ну разве не находка для прокуратуры?
И разве еще не объяснены процессы 1936–38 годов?
А не над этим разве процессом понял и поверил Сталин, что и главных своих врагов-болтунов он вполне загонит, он вполне сорганизует вот в такой же спектакль?»
Самая трудная миссия
Первый том «Samizdat Register» со своим очерком «From the History of Ideas. Part I» («Из истории идей». Часть 1) Якубович получил от меня через Роя. Возможно, что это была его первая публикация за 45 лет. Очерк занимал в книге сорок страниц и был переведен на английский Тамарой Дейчер, вдовой писателя и историка Исаака Дейчера (Isaak Deutscher), автора знаменитой трехтомной биографии Льва Троцкого, изданной в 1954–1963 годах и известной на Западе почти каждому марксисту. На очереди у меня были вторая часть воспоминаний и еще два очерка Якубовича – о Зиновьеве и Каменеве, которых он хорошо знал. Рой послал Якубовичу и копию своей рецензии на второй том «Архипелага». Ответ Михаила Петровича пришел с некоторым опозданием, он писал:
«Дорогой Рой Александрович!
Постараюсь на днях отправить Вам некоторые материалы. Для меня эта отправка нелегкое и непростое дело. Надо добираться до почты два километра. Автобус не ходит – надо идти пешком. А у нас – то бураны, то гололед. Постараюсь добраться. С трудом хожу. Состарился тотально и неизвестно почему до сих пор не умираю…
Подробно не могу сейчас написать по поводу Ваших статей. Скажу только кратко. У меня другое впечатление от “Архипелага”. Я воспринимаю его не как “художественное исследование” системы и практики сталинских лагерей, а как политический манифест, обоснованный примерами из этой системы и практики. “Архипелаг Гулаг” для Солженицына вовсе не потому интересен, что он вскрывает преступления сталинской эпохи, а потому, что дает ему возможность идентифицировать практику “Архипелага” с идеей социализма и идеей всякой революции вообще…»
Почерк у Якубовича был очень мелкий, но четкий, без всяких следов дрожания руки, характерного для людей этого возраста. Он сообщил в письме:
«…ко мне в Дом инвалидов приезжали корреспонденты АПН: брали интервью по поводу “Архипелага” и о том, что в нем написано обо мне. Кроме того, заказали мне статью и очень с ней торопили. Будет ли где-нибудь напечатана, я не знаю…»
Статья Якубовича, по-видимому, не публиковалась, и копий он Рою не присылал. Была у него одна главная просьба ко мне и Рою – написать и опубликовать в альманахе «Двадцатый век» опровержение той версии следствия по делу Союзного бюро, которое вошло в «Архипелаг».
Рой эту просьбу выполнил и вскоре прислал мне очерк «М. П. Якубович и А. И. Солженицын», десять машинописных страниц. В нем рассказывалась история взаимоотношений этих двух людей и сравнивались тексты из реального письма Якубовича в прокуратуру и той искаженной версии, которая была в книге Солженицына. Однако Рой в своем очерке приводил и цитату из письма Якубовича, в котором Михаил Петрович обсуждал признание Солженицына в разделе «Стук-стук-стук» во втором томе «Архипелага», где автор рассказывает, как был завербован в первом своем лагере в 1946-м в качестве осведомителя, получив псевдоним Ветров (Париж, 1974. С. 347–367). Среди бывших советских заключенных обсуждение этой проблемы было тогда очень острым, выходя и в западную прессу. Но я не хотел в нем участвовать. От публикации очерка Роя во втором номере «Альманаха», выход которого ожидался в конце 1976 года, я поэтому отказался. Сам Солженицын с августа 1976 года жил уже в США, в северном штате Вермонт, почти в полной изоляции в лесном имении, обнесенном высоким забором. Швейцарский адвокат писателя Фриц Хееб был уволен и теперь судился со своим бывшим клиентом, требуя компенсации за потерянную практику.
Я решил, что никакие статьи не могут быть действенными. Рассказ о Якубовиче в главе «Закон созрел» был ложным и мог классифицироваться как клевета. Исправить искажения должен был только сам автор. Чтобы Солженицын это действительно сделал, существовал лишь один путь – об этом его должны попросить издатели. Но только просьба британского издателя могла иметь реальный эффект.
Публикацию клеветы, как известно, можно оспаривать через суд. Однако и в США, и в других странах ответственность несет автор клеветнических заявлений и иск через суд предъявляется к нему. В Великобритании же ответственность за клевету несет издатель, он обязан проверять достоверность публикуемых материалов. Иск предъявляется поэтому издателю. Я как директор микроиздательства «T.C.D. Publication» был теперь официальным издателем М. П. Якубовича и приобретал права его юридического представителя. Это позволяло мне обращаться на равных к британскому издателю «Архипелага» «Collins & Harvill Press» и к его партнеру «Fontana Books», публиковавшему одновременно дешевое издание той же книги в бумажной обложке. Мне надо было довести до их сведения, что в опубликованной ими в 1974 году книге «The Gulag Archipelag» на страницах 401–405 содержится клевета на Михаила Петровича Якубовича, издателем и представителем которого в Великобритании я в настоящее время являюсь. Я сообщил им адрес Якубовича, на случай если они захотели бы убедиться, что он жив и дееспособен. Поверить в то, что человек, о революционной деятельности которого начиная с 1906 года и об аресте и пытках которого в 1930 году рассказывалось в напечатанной ими книге, был еще жив и может обращаться в британский суд, было, конечно, нелегко. Возможными экспертами по данному эпизоду я называл профессора Лондонской школы экономических и политических наук Леонида Шапиро, главного авторитета в Англии по советской истории, и профессора Роберта Конквеста (Robert Conquest), в книге которого о сталинском терроре («The Great Terror») был раздел и о Якубовиче.
Я предлагал основному издателю «Архипелага» («Collins & Harvell») внести необходимые изменения в текст, которые ясно покажут, что М. П. Якубович не добровольно давал показания, а был сломлен длительными пытками и бессонницей. К моему письму прилагались ксерокопии заявления Якубовича генеральному прокурору (на английском – из книги Роя) и страниц 401–405 из книги Солженицына. Юрист издательства и любой из его редакторов могли в этом случае легко убедиться в наличии преднамеренной клеветы. Я предлагал издателям внести исправления во все новые издания книги. Это предложение относилось в основном к дешевому массовому изданию «Fontana Books», пятый тираж которого ожидался в 1977 году. Я также писал, что изложенная тема остается конфиденциальной и я не собираюсь предавать спор какой-либо огласке. Однако советовал издателям принести пострадавшему от клеветы извинения и выплатить скромную компенсацию, желательно из гонорара автора.
Вскоре мне позвонил исполнительный директор издательства Роберт Книттел (Robert Knittel). Он, насколько я помню, сказал, что в издательстве к моему письму отнеслись с полной серьезностью и что он на днях отправит мне официальный ответ, копию которого я могу послать и заинтересованному лицу, то есть Якубовичу. Из ответа, который я действительно получил, стало понятно, что мне придется подождать.
Цитирую его фрагмент в переводе с английского:
«Мы публиковали “Архипелаг Гулаг” по лицензии от Harper & Row в Нью-Йорке. Наш контракт был с ними, а не с Солженицыным. Текст был получен из США в виде микрофильма, и с него печаталось наше издание. Вы можете понять поэтому, что у нас нет возможности изменить текст без одобрения “Харпер энд Роу”. Я напишу им сегодня и попрошу рассмотреть проблему очень срочно и вступить в контакт с Александром Исаевичем как можно быстрее».
Книттел даже благодарил меня за то, что я не требую от издательства изъять из оборота экземпляры, которые уже отпечатаны или находятся в продаже. Такое право, по британским законам о клевете, у меня было.
Примерно через месяц Книттел сообщил мне: «Солженицын готов в последующих изданиях книги сделать сноску с поправкой, и мы, конечно, включим ее в наши издания…»
Исправить текст с помощью сноски было невозможно. Не станет же автор опровергать самого себя. Поэтому я не удивился, когда вице-президент американского издательства Эдвард Миллер (Edward A. Miller) сообщил британскому издателю: Солженицын заявляет, что он с письмом Якубовича генеральному прокурору не был знаком и все, что им написано в книге, основано на устных рассказах самого Якубовича. Я ответил, что это неверно, на странице 401 в их издании автор говорит, что излагает факты на основе сообщения самого Якубовича. В русском издании говорится конкретно о ходатайстве Якубовича в прокуратуру. Якубович передавал Солженицыну текст при свидетелях, их встреча в 1967 году происходила в квартире друзей Якубовича, Александра Петровича и Надежды Марковны Улановских, в присутствии Марлена Кораллова. Да и сама последовательность событий нелепа, и это легко можно доказать. Решение конфликта явно затягивалось. Какие-то контакты, оставшиеся в Москве у Солженицына, не помогли установить связь с Якубовичем. Он не отвечал на письма Роя и не приезжал в Москву. Удалось узнать, что он лежит в больнице, перенеся сначала инфаркт, а затем и инсульт. Для человека 86 лет прогноз был очевидным. Оспаривать клевету мог лишь живой человек. «Мертвым не больно». В 1977 году продолжения этой истории не последовало.
Неожиданно в июле 1978 года я получил от Роя по нашим конфиденциальным каналам оригинал письма Якубовича от 12 июня 1978 года:
«Дорогой Рой Александрович!
Очень меня порадовало Ваше письмо. Некоторые мои старые друзья от меня отвернулись. Хотя я ничего дурного или противоречащего общественной этике не совершал. Не в первый раз происходит подобное в моей жизни. Такова, видно, моя судьба. Я читал в зарубежной прессе, как нападали там на Вас и Вашего брата за то, что Вы напечатали в Вашем журнале первую часть “Из жизни идей”… Я был и остаюсь глубоко благодарным Вам за это понимание и за то отношение ко мне в трудную для меня психологически минуту. Долго не отвечал Вам, так как сильно болею. Ведь и пора… В этом году два раза была пневмония… Все предпосылки, чтобы умереть. Но нет. Почему-то до сих пор не умираю… Не принимают и обещанное решение о реабилитации. Пересмотр дела был. Но я до сих пор не имею ответа из прокуратуры… Как я полагаю, более высокая и решающая инстанция не дала санкции на приведение в исполнение решения Генпрокуратуры… Теперь АПН заказывает мне продолжение работы – написать 3-ю часть “Из жизни идей”. Для выполнения этого заказа мне дают путевку в шахтерский санаторий или профилакторий в Караганде, обещают предоставить спокойные условия для литературной работы. Это действительно необходимо, так как в доме инвалидов я не имею элементарных условий для литературной работы…»
В конце письма Якубович писал о Солженицыне и об «Архипелаге»:
«…Мое дело дано в освещении врага, проникшего ко мне в облике “друга”».
Далее шли выражения с использованием лагерной лексики, которые я не могу здесь воспроизвести, и заканчивалось письмо словами:
«Шлю мой сердечный привет брату. Сожалею, что не имею надежды увидеться. М. Якубович».
Почерк Михаила Петровича был столь же ясным и твердым, как и в 1975 году. В нем не было никаких признаков дряхлости, даже после стольких болезней.
Я послал еще одно письмо британскому издателю «Архипелага», приложив к нему ксерокопию письма Якубовича. Пусть их юристы и эксперты изучают и решают. Из письма Якубовича можно было догадаться, что вместо Жореса и Роя Медведевых к ним могут вскоре обратиться те «добрые люди из АПН», которые направили Якубовича в шахтерский санаторий, где он получил отдельную комнату и услуги машинистки для продолжения записи своих воспоминаний. Британские и американские издатели могли этого и не понять, но Солженицын, если ему послали копию, безусловно, понял. Он, кроме того, был несколько суеверен. Ему пришлось сдаться и переписать заново одну страницу «Архипелага». Однако новых изданий первого тома на английском не было. Исправленный автором текст был напечатан в вермонтском издании «Архипелага» в 1980 году и через девять лет, в 1989 году, при первой публикации «Архипелага» в СССР в «Новом мире» (№ 9. С. 124–125). Картина добровольного согласия на лжесвидетельство против товарищей исчезла. Якубович «…достался мясникам-следователям, и применили они к нему всю гамму…» сразу после ареста. Фраза «И можно было на следствии не трогать Якубовича и пальцем!» была из текста исключена. Вызов к Крыленко (Н. В. Крыленко был тогда генеральным прокурором, и к нему, естественно, арестованных могли вызывать лишь в конце следствия) перенесен к окончанию следствия. Кроме этого, дана более понятная ссылка не на «ходатайство о реабилитации», а на «Письмо М. Якубовича Генеральному Прокурору СССР. 1967». Оскорбительные и иронические замечания о самом Якубовиче остались, но читателю ясно, что это уже «художественное творчество».
Однако, когда после 1991 года в Москве и в областных издательствах, а позже и в Интернете стали появляться новые издания «Архипелага», все эти исправления вдруг исчезли и первоначальная нелепая последовательность событий была восстановлена. Я тогда не мог понять почему. Сейчас понимаю. Типографского набора уже не было, для новых изданий издатели просто сканировали прежние тексты. А сканировать удобнее, видимо, было с первого издания «YMCA-Press» 1973 года, чем из «Нового мира». Журнальные страницы большего формата, на каждой из них больше строк, чем в книге, и строчки длиннее. Качество журнальной бумаги хуже. Большинство версий этой книги, которые можно найти и прочитать в Интернете, также отсканированы с первого издания 1973 года. Но с 2000 года стали появляться и воспроизведения с вермонтского исправленного издания 1980 года, в котором меньше страниц (в нем есть исправления и изменения и в других главах). Таким было, например, издание «Архипелага» в Екатеринбурге в 2004 году с предисловием автора. Однако именно та, исправленная автором «новомировская» версия остается и сейчас доминирующей. Журнал в 1989 году печатался тиражом 1 625 000 экземпляров! Таких тиражей впоследствии уже никогда не было. «Архипелаг ГУЛАГ» в Собрании сочинений Солженицына (издательство «Время») вышел в 2010 году тиражом 3000 экземпляров.
Якубович умер в 1980 году после двадцати шести лет тюрьмы и лагерей и двадцати четырех лет казахстанской ссылки. Его друг Марлен Кораллов нашел впоследствии запись 1980 года в дневнике старосты Тихоновского дома инвалидов: «11 октября в 10.30 ушел от нас навсегда дорогой Михаил Петрович…»