В Лондоне
В воскресенье утром 7 ноября меня встречали в аэропорту Хитроу Рита и Дима. Сын уже начал учебу в университете, выбрав отделение компьютерной инженерии на инженерном факультете одного из лондонских колледжей.
История об Уральской ядерной катастрофе 1957 года, появившаяся накануне в американских субботних газетах, стала сенсацией в Англии именно 7 ноября. Воскресная газета The Observer поместила отрывок из моей статьи в New Scientist на первой странице и под крупным заголовком. Корреспонденты ежедневных газет, выходивших в понедельник, пытались найти меня для срочных интервью. Институт в воскресенье был закрыт, мой адрес неизвестен, а номер домашнего телефона, зарегистрированного как конфиденциальный, не входил в список лондонских абонентов, которых можно найти через справочное бюро. В понедельник 8 ноября лондонская The Тimes поместила интервью с Джоном Хиллом (John Hill), главой британского атомного ведомства, опровергавшим возможность взрыва хранилища радиоактивных отходов («научная фантазия»), в то время как The Guardian напечатала статью знакомого мне научного корреспондента Энтони Такера (Antony Tucker), содержавшую разные спекуляции:
«…Мы не смогли найти Медведева для интервью и задать ему вопрос о том, почему он ждал так долго, а не рассказал эту историю раньше… Его коллеги подтвердили, что у него могли быть на это политические причины. Не исключено, что он рассказал о ядерной катастрофе в СССР для того, чтобы обратить внимание на британский проект строительства большого завода в Виндскейле в Камбрии именно для переработки радиоактивных ядерных отходов…»
Я позвонил в редакцию и объяснил Э. Такеру, что никакой связи между моей статьей в New Scientist и британскими атомными программами не существует. 9 и 10 ноября противоречивые комментарии в прессе об Уральской катастрофе продолжались. Корреспонденты иностранных новостных агентств в Москве смогли задать вопросы о ней академикам А. Д. Сахарову и П. Л. Капице. Оба они ответили, что им о такой катастрофе «ничего не известно». С другой стороны, в США во многих газетах появилось сообщение со ссылкой на ЦРУ:
«Лос-Анджелес. – Эксперты американской разведывательной службы заявили во вторник, что крупная ядерная авария в СССР около двадцати лет назад представляла собой аварию на реакторе, который вышел из-под контроля, а не взрыв атомных отходов, как заявил на прошлой неделе находящийся в ссылке советский ученый… По данным американской разведки, эта авария произошла в конце 1957 или в начале 1958 года в советском Центре по производству плутония, находящемся в районе Южного Урала…»
Это сообщение перепечатали многие британские газеты, корреспонденты которых продолжали разыскивать меня для комментариев. Но с 10 ноября мы с Ритой уже были в Италии, чтобы в оставшиеся две недели отпуска немного отдохнуть.
В Италии
Для нашего короткого отпуска мы без колебаний выбрали остров Капри, Неаполь и осмотр Помпеи. Купание в море и пляж стали для нас в Советском Союзе обязательным атрибутом летнего отпуска, который мы почти каждый год проводили в Никитском ботаническом саду возле Ялты. Остров Капри был известен любому советскому школьнику как климатический курорт, где много лет жил и вылечился от туберкулеза Максим Горький. На Капри в гости к Горькому в 1906 и в 1910 годах приезжал Ленин. Они вместе ловили рыбу на удочку и играли в шахматы. Эти встречи изображены на нескольких картинах советских художников, репродукции которых я помнил по почтовым открыткам. На Капри жили в разное время Иван Тургенев, Петр Чайковский, Иван Бунин, Федор Шаляпин и другие русские знаменитости.
Из Сорренто до Капри по Неаполитанскому заливу ходил рейсовый катер. В порту нас ждал сюрприз – сделанный в СССР первый в мире быстроходный катер-теплоход на подводных крыльях «Ракета». Он двигался, возвышаясь над водой, со скоростью 60–70 километров в час и доставил нас на Капри минут за сорок. Остров оказался небольшим и ничем особенно не примечательным. Все гостиницы дорогие, рестораны тоже, за вход на искусственные деревянные платформы, заменявшие естественные пляжи, и отдельно за каждый лежак надо было платить. Да и море вдоль берега оказалось грязным. Морские купания явно не были курортной специализацией Капри. По дороге к морю через небольшой парк мы проходили мимо бюста В. И. Ленина. На гостиницах и домах мемориальные доски извещали о живших здесь знаменитостях. Вилла, в которой жил в начале века Горький, находилась на скалистом берегу с красивым видом на залив и Везувий. Владелец ближайшего ресторана, в котором мы решили отметить наш совместный день рождения (мы с Ритой родились в один день, но с разницей в год), узнав, что мы русские, рассказал, что его отец служил поваром у Горького, славившегося своим гостеприимством. Дружившего с Горьким Федора Шаляпина приглашали петь многие рестораны Капри. У них в ресторане среди коллекции подарков знаменитостей имелась старинная граммофонная пластинка с записью Шаляпина «Есть на Волге утес». Но граммофона, чтобы послушать эту реликвию, давно не было. Я, видно под влиянием местного вина, спел для него первый куплет.
Мой отец очень любил эту величавую песню-балладу и пел ее красивым баритоном по просьбе гостей на семейных праздниках в Ленинграде. С тех пор, с детства, я ее помнил и иногда напевал про себя, вспоминая с большой горечью и отца. «Мама мия!» – воскликнул итальянец. Счет за ужин нам не принесли. «Грацие, синьор… Комплименто!..» – прощался владелец ресторана. Эти итальянские слова мы уже понимали.
Посетив Голубой грот, основную местную достопримечательность, мы вернулись в Сорренто и оттуда отправились в Неаполь. Итальянская сборная в тот день, 16 ноября, выиграла где-то футбольный матч. Это событие отмечалось непрерывными гудками автомобилей по всему городу почти до утра. Осматривать достопримечательности тоже оказалось не слишком приятно – уже много дней в романтическом городе бастовали мусорщики.
Все наши разочарования компенсировались двухдневным неторопливым осмотром Помпеи. Античный социализм, город без церквей, соборов, мечетей и синагог, в котором свежевыпеченный хлеб и горячую пищу разносили из пекарен и общественных кухонь по домам.
В Риме у меня была запланирована встреча в левом издательстве «Риюнити» («Editori Riuniti»), которое как раз в то время выпускало небольшую книгу Роя об Октябрьской революции «La Rivoluzione D’Ottobre Era Ineluttabile?» («Свершение Октябрьской революции было неизбежно?»). На русском языке это был очерк, а не книга. Рой прислал его мне для включения в следующий выпуск альманаха «Двадцатый век». Дополнив очерк еще одной статьей Роя и рядом комментариев, итальянское издательство превратило его в небольшую книгу с бумажной обложкой. В 1977 году отмечалось шестидесятилетие Октябрьской революции, и этот юбилей создавал читательский спрос, наиболее заметный, судя по заказам, в Италии и во Франции.
Владимир Яковлевич Лакшин поднимает перчатку
Когда мы вернулись в Лондон, интерес прессы к Уральской ядерной катастрофе уже угас. Можно было возобновить спокойную работу в институте. В 1977 году мне предстояло участие в двух симпозиумах по проблемам старения, первый – в Голландии, второй – в ФРГ, а также планировалась новая поездка в США на ежегодную конференцию Американского геронтологического общества в Сан-Франциско. Для научных обсуждений хотелось подготовить новые экспериментальные данные. Кроме сравнительного изучения хроматиновых белков в органах молодых и старых мышей, мы включили в анализы и локальные раковые опухоли печени (гепатомы), которые обнаруживаются в популяциях старых животных.
Вечерами и в выходные дни я начал подготовку к изданию второго номера альманаха «Двадцатый век», который по содержанию оказывался интереснее первого. В него входила большая, ярко написанная статья А. Красикова (псевдоним Михаила Байтальского) «Товар номер один» – история водки на Руси и в СССР, отрывки из книги лагерных воспоминаний Александра Лебеденко «Будни без выходных» (из портфеля неопубликованных произведений, поступивших в «Новый мир» и переданных Рою Твардовским в 1970 году) и большой очерк В. Я. Лакшина «Солженицын, Твардовский и “Новый мир”». Именно этот очерк, как были уверены Рой и я, мог вызвать наибольший интерес как у советских, так и у западных читателей не только потому, что был прекрасно и эмоционально написан, но и благодаря высокой репутации автора, которого иногда, и не без оснований, называли советским Добролюбовым. Лакшин, кроме того, был заместителем главного редактора «Нового мира» и близко общался с Твардовским и Солженицыным. Своими очерками о первых произведениях Солженицына, печатавшихся в «Новом мире», он поднял планку славы писателя с уровня одного из лучших советских до одного из лучших в русской литературе. После разгона редакции в 1970 году Лакшин, оказавшись без работы, согласился занять должность в редакции журнала «Иностранная литература», которую все его друзья рассматривали как временную.
Я познакомился с Лакшиным в 1962 году, и мы быстро стали друзьями. Владимир Яковлевич, помимо множества профессиональных достоинств и талантов, которые ценились в литературном мире и читателями, обладал редким благородством и обаянием. К тому же он был человеком долга и чести.
Когда в 1975 году в Москве начала циркулировать книга Солженицына «Бодался теленок с дубом», рисовавшая, как я уже писал (см. главу 29), искаженные портреты Твардовского и большинства членов редколлегии «Нового мира», попытки дать какой-то ответ через западную прессу сделали дочь Александра Трифоновича Валентина и Рой. Со стороны членов бывшей редколлегии или писателей, вошедших в литературу именно благодаря Твардовскому, никаких попыток полемизировать с Солженицыным не было. В середине декабря 1975 года я получил от Роя письмо, пришедшее диппочтой из Хельсинки:
«О “Теленке” я больше писать ничего не буду. Тут все же лучше всех и наиболее убедительно мог бы написать обо всем, что касается отношений Солженицына, Твардовского и “Нового мира” и всего этого комплекса, лишь один человек – В. Я. Лакшин. Он и лично задет сильно… Я думаю, что он уже начал что-то писать и у него получится хорошо, не может получиться плохо. Но перед ним стоит сложная психологическая и моральная проблема. Писать и печатать свой очерк или книгу через Агентство Печати Новости – это значит встать в один ряд с Решетовской и заранее поставить себя на Западе в невыгодное положение. Да и здесь это вызовет критику ряда людей, мнением которых В. Я. дорожит. Лучше всего для него действовать через меня и тебя, т. е. по независимым каналам, например через журнал “Двадцатый век”. Но это ставит его под удар партийных инстанций, что сейчас для него также неприемлемо, уже по личным обстоятельствам (два сына, Светлана не работает и, наверное, не сможет работать, у В. Я. обострился артроз тазобедренного сустава, нужна операция, сейчас он в больнице). В таких случаях я не вмешиваюсь и ничего не советую. Пусть решает сам…»
Когда Рой писал это письмо (3 декабря), он не знал, что Лакшин уже закончил свой очерк, который начал писать вскоре после прочтения «Теленка». Очерк несколько месяцев лежал у него в столе. Он никому его не показывал. В начале февраля 1976 года я получил на домашний адрес в Лондоне письмо из Италии, судя по штампу – из Венеции, в большом конверте и без обратного адреса. В письме был очерк В. Я. Лакшина, 45 страниц машинописного текста через один интервал и на обеих сторонах тонкой папиросной бумаги. Рукопись не была подписана автором, сохраняя самиздатный вид. На последней странице стояла дата – 9–30.8.1975. Август Лакшин обычно проводил на юге. В Венеции я знал лишь одного человека, который мог что-либо мне прислать, – Витторио Страда, профессор русской литературы университета Венеции и член Итальянской коммунистической партии. Я ему позвонил. Он подтвердил, что получил рукопись в конверте от Роя, но с ведома и согласия автора, во время недавней поездки в Москву. Мне предоставляется свобода действий. На русском языке я мог опубликовать очерк Лакшина нескоро, следующий выпуск альманаха планировался лишь на начало 1977 года. На итальянском, французском или английском языках публиковать этот яркий полемический очерк можно было бы лишь после издания переводов «Теленка» – когда предмет полемики станет доступен читателям. О возможном итальянском издании «Теленка» Страда пока ничего не знал. Английское издание также еще не появилось. Однако я знал, что книга переводится.
Я прочитал очерк Лакшина с большим вниманием. Написано ярко, интересно, убедительно, эмоционально:
«…Пусть те, кому попадутся на глаза эти строки, простят мне излишне личный тон – я не статью для журнала пишу, а с прожитой жизнью пытаюсь объясниться… Более десяти лет вся моя личная судьба была связана с журналом А. Т. Твардовского “Новый мир”, да и с Солженицыным, вошедшим в литературу через его дверь…
…В последней книге он прямо оскорбил память человека мне близкого, кого я считал вторым своим отцом, обидел многих моих товарищей и друзей. Главное же, облил высокомерием свою собственную колыбель, запятнал дело журнала, бывшее в глазах миллионов людей в нашей стране и во всем мире достойным и чистым.
Брошен вызов, и я поднимаю перчатку…»
Читать рукопись было нелегко, так как строчки с обратной стороны папиросной бумаги просвечивали. Обильная авторская правка первоначального текста была сделана от руки на полях, но печатными буквами. Но это был оригинальный текст, никто, кроме самого Лакшина, не мог этого сделать. Эта авторская правка меня обрадовала, она могла заменить авторскую доверенность при переговорах с издателями. Объяснить причину осторожности автора было нетрудно. Кроме того, именно такой вид рукописи, весившей всего 40 г и вмещавшейся в обычный удлиненный конверт, свидетельствовал о том, что она была предназначена именно для конфиденциальной отправки и публикации за границей и для возможных переводов. Перлюстрация обычной советской почты и запреты на отправку по почте рукописей, не прошедших цензуру, были западным издателям хорошо известны. Писателям, сознательно уклонявшимся от цензуры Главлита, грозили исключение из Союза писателей и, следовательно, невозможность работы и публикаций.
Я сделал несколько копий очерка и послал Майклу Гленни (Michael Glenny), профессору русской литературы в Бирмингеме, Люси Катала, руководившей отделом переводов с русского в парижском издательстве «Albin Michel», и Витторио Страде, который был консультантом по русской литературе для издательства «Einaudi» в Турине. Как директор «T.C.D. Publication» я просил каждого из них рассмотреть возможность перевода и издания книги Лакшина с рядом дополнительных примечаний, краткой биографией Твардовского и серией подобранных мною фотографий Твардовского, Лакшина и некоторых членов редколлегии «Нового мира», упоминаемых в очерке. Издавать небольшую книгу Лакшина целесообразно было вскоре после появления на французском, итальянском и английском книги самого Солженицына. Я сообщил, что в альманахе «Двадцатый век» очерк будет напечатан в начале 1977 года и что у нас есть мировой копирайт на все публикуемые материалы.
Мне не составило труда определить, что Лакшин сам перепечатал на своей портативной машинке первоначально рукописный очерк, подготовленный вчерне на юге. Папиросная бумага была советского производства, очень тонкая, немного меньшего формата, чем стандартные листы для пишущих машинок. Первый экземпляр, предназначенный для вычитки, был, наверное, на обычной бумаге и на одной стороне листа. Он остался у автора. Второй был передан Рою для самиздатной версии альманаха (он не распространялся и читался лишь узким кругом друзей). Третий готовился особо, именно для отправки за границу. В реальном самиздате рукопись с критикой Солженицына не имела в 1976 году никаких шансов на распространение. Ее могли читать лишь члены бывшей редакционной коллегии «Нового мира». В прямую переписку по поводу публикации и возможных иностранных изданий я с автором не вступал. Некоторые поправки поступали ко мне через Роя в марте-апреле. Это были указания страниц «Теленка» для множества цитат в книге Лакшина. В западных изданиях все цитаты обычно тщательно проверяются. Даже эти короткие записки шли через Роя и его каналы, а не обычной почтой. Открытая почта перлюстрировалась КГБ, дипломатическая – ЦРУ. Да и Лакшина не посещали иностранные журналисты. Он хотел как можно дольше держать свой проект в секрете. Риски именно для него были велики.
Я пишу об этом столь подробно потому, что после ранней смерти В. Я. Лакшина в 1993 году, в возрасте 60 лет, авторы некоторых работ о нем приписывали появление этого очерка за границей и в переводах на французский и английский стихийным силам самиздата. В действительности В. Я. Лакшин готовил его именно для зарубежных публикаций, а не для самиздата, соблюдая при этом необходимую осторожность. Рассказанная здесь история никому, кроме меня, не была известна. Никакой самиздатной циркуляции этого очерка в СССР не было.
Первой ответила Люся Катала. В письме, а затем по телефону она сообщила, что «Теленок» переводился в Париже с рукописи и был издан в конце 1975 года («Le Chêne et le Veau». Ed. du Seuil). Издательство «Albin Michel», в котором работала Люся, готово срочно издать очерк Лакшина, но до книжного формата его следует дополнить материалами о Твардовском и «Новом мире». 9 июня я подписал договор с директором. В дополнение к основному тексту в книгу были включены «Открытое письмо» дочери Твардовского Валентины, статья Роя с биографией Твардовского и оценкой его роли в русской литературе и очерк Ефима Эткинда о значении «Нового мира» и о его главных авторах (Михаил Булгаков, Борис Пастернак, Виктор Некрасов, Анна Ахматова, Константин Паустовский и многие другие писатели, известные французам). Участие в этом проекте Ефима Эткинда было очень важно. Его знали в Париже как близкого ленинградского друга Солженицына. Эткинд среди русской эмиграции в Париже имел высокую репутацию объективного литератора.
Французское издание «Vladimir Lakchine. Résponse à Soljénitsyne» вышло в феврале 1977 года, раньше русского. Это была небольшая книга в плотной глянцевой обложке, 182 страницы с вкладкой фотографий. Одна из них запечатлела, как Солженицын и Лакшин 21 декабря 1971 года вели под руки вдову Твардовского Марию Илларионовну к свежевырытой могиле поэта на Новодевичьем кладбище.
С Майклом Гленни я познакомился в 1971 году, когда он приезжал в Москву улаживать некоторые спорные вопросы по сделанному им переводу романа Солженицына «Август Четырнадцатого». Перевод был уже сделан, но назначенная адвокатом Солженицына (по просьбе автора) комиссия из трех экспертов считала, что он требует серьезной доработки. Гленни, уже имевший опыт перевода Солженицына («Крохотки» и третья часть всех глав британского издания «В круге первом»), с предложениями комиссии не соглашался. Членов комиссии, один из которых, Вольфганг Казак (Wolfgang Kasack) из Кельнского университета, был немцем, Гленни не считал для себя авторитетами. (В. Казак, с которым я познакомился в 1974 году, выучил русский язык, находясь как немецкий солдат в плену в СССР в 1944–1947 годах. Он попал в плен, когда ему было семнадцать лет.) Гленни прекрасно знал русский язык со всей его идиоматикой, так как в молодости в 1950-е годы окончил двухгодичную школу русского языка для агентов секретной службы Соединенного Королевства. (Наверное, около половины всех британских советологов были выпускниками этой школы.) Чтобы мои читатели поняли, почему переводчик Солженицына сразу согласился стать переводчиком В. Я. Лакшина, я приведу здесь отрывок из письма Гленни от 26 февраля 1973 года. Он писал по-русски очень хорошо, но не без грамматических ошибок:
«…Издательство заключило меня в отеле в центре Лондона, где я работал беспрерывно по двадцати часов в сутки. К концу этого адского (от напряженности) труда я стал действительно больным, да и не только физически… моя память (для лингвиста самое нужное оружие) очень, и кажется невозвратно, ослабела. Издательство так спешило, чтобы книга выйдет к предназначенному сроку… меня лишили возможности вносить поправки в рукопись и в гранки… Я написал два письма Солженицыну с просьбой о разъяснении нескольких исключительно трудных мест в тексте… Я отправил эти письма уполномоченному А. С. в Цюрихе д-ру Хеебу, но никакого ответа не получал… Все переводчики делают ошибки, особенно при длинном и стилистически весьма сложном подлиннике… особенно когда издательство гонит переводчика, обойтись без таких ошибок просто нельзя… Издательство снизило мой гонорар на 40 % – то есть на эквивалент стоимости типографских поправок. Все это являлось огорчительным добавлением к гораздо более тяжелому грузу…»
Гленни посоветовал мне предложить книгу Лакшина издательству Кембриджского университета. Он сам соглашался стать ее переводчиком. Ответ из Кембриджа на мое предложение пришел исключительно быстро. Заместитель главного редактора издательства Майкл Блэк (Michael Black) в письме от 1 апреля сообщал:
«Я очень заинтересован Вашим предложением и хотел бы обсудить его в Кембридже. Не могли бы мы встретиться 8 апреля? Я был бы рад пригласить Вас на ланч.
Мое первое впечатление состоит в том, что обсуждение работ Солженицына в период, когда он сотрудничал с “Новым миром”, с дополнительными материалами о Твардовском было бы очень интересным. Но для книжного формата необходимо дополнить полученный материал до 50 000 слов».
Я, конечно, приехал в Кембридж 8 апреля. При обсуждении во время ланча все проблемы были согласованы. Издательство заказывало двум литературоведам университета дополнительные статьи, одну – о Твардовском, вторую – о журнале «Новый мир». Такие статьи могли лишь обогатить очерк Лакшина. Книгу предполагалось довести до двухсот страниц и выпустить в твердом переплете с суперобложкой. Портрет Солженицына на суперобложке создавал для академического издания необходимую рекламу.
После дополнительной переписки и двух встреч в Лондоне Блэк пригласил меня и Майкла Гленни в Кембридж на 14 июля. Через два дня я получил общее письмо от издателя для меня и Гленни. Он предлагал контракт на издание книги тиражом 2500 экземпляров, скромный гонорар авторам (6 % от продаж) и относительно щедрую оплату перевода. Гленни сразу согласился, я тоже. В январе 1977 года я получил из Кембриджа верстку всей книги на английском, 183 страницы плюс несколько страниц иллюстраций. Все было готово к изданию. Гленни, знавший британского издателя «Теленка», сумел получить верстку английского перевода, законченного в октябре (она уже рассылалась для подготовки рецензий на день выхода), и дал все цитаты из книги Солженицына уже по английскому изданию с указанием соответствующих страниц. Это была большая работа, в очерке Лакшина имелось около восьмидесяти цитат. Английский перевод «Теленка» («The Oak and the Calf»), объявленный к выходу на февраль 1977 года крупным лондонским издательством «Collins and Harvill Press», ожидался со дня на день. Одновременно с ним издательство «Harper & Row» выпускало книгу в Нью-Йорке. Весь первый тираж печатался типографией в США, но для британского издания готовилась своя суперобложка с указанием цены в фунтах (£8.95). Вслед за ним «Cambridge University Press» готовило выход и небольшой книжки Лакшина. Неожиданно для всех в конце января 1977 года мне сообщили из Кембриджа по телефону, что весь тираж книги Солженицына, предназначенный для США, Великобритании, Канады и других англоязычных стран, временно задержан из-за угрозы иска в суд о клевете, предъявленного британскому издателю Солженицына Ольгой Андреевой-Карлайл (Olga Andreyeva-Carlile) и ее мужем Генри Карлайлом (Henry Carlile).
Я был очень удивлен и озадачен таким развитием событий, так как в русском издании книги не содержалось никаких упоминаний об Ольге и Генри Карлайлах. Однако М. Гленни, читавший последнюю верстку книги на английском для сверки цитат, рассказал мне, что Солженицын вставил в раздел «Нобелиана» сноску, в которой обвинял супругов, называя их имена, во множестве грехов: в корысти, обмане, злоупотреблении его доверием и в присвоении почти половины гонорара от мировых продаж романа «В круге первом» на фиктивные расходы. В США, где ответственность за клевету несет автор, а не издатель, подать в суд на автора можно лишь после публикации и распространения книги. В Великобритании все претензии предъявляются издателю. В данном случае британский издатель не мог решиться на распространение тиража, так как продажа книги все равно была бы остановлена до решения суда по иску. Супруги Карлайлы уже имели хорошего адвоката с опытом подобных конфликтов. Его обращение в суд не удалось бы удержать в тайне от прессы. Но это означало бы скандал, и его следовало избежать любой ценой. Даже намек на то, что Солженицын мог кого-то оклеветать, был для его издателей абсолютно неприемлем. История с угрозой судебного иска Солженицыну не выходила поэтому на страницы прессы. Но не появлялась в продаже и сама книга. Нужен был компромисс. В Британии рассмотрение иска по такому делу было бы публичным, могло продолжаться больше года и с высокой долей вероятности решение оказалось бы в пользу Карлайлов.
Конец «секретного круга» Солженицына в США
Заключительную главу («Четвертое Дополнение») книги «Бодался теленок с дубом» Солженицын писал в июне 1974 года уже в Цюрихе. В ней автор раскрыл задуманный ранее стратегический план, осуществление которого могло бы, как он надеялся, предотвратить его высылку из страны даже после публикации «Архипелага»:
«Еще раньше, вслед за русским тотчас, должно было появиться американское издание, мною все было сделано для того, но два-три сухих корыстных человека западного воспитания все обратили в труху, всю Троицыну отправку 1968 года; американское издание опоздает на полгода, не поддержит меня на перетяге через пропасти – и только поэтому, думаю, наступила развязка. А могло быть, могло бы быть – чуть ли бы не отступление наших вождей, если бы на Новый, 1974 год вся Америка читала бы реально книгу…» (Париж: YMCA-Press, 1975. С. 422–423).
Прочитав в начале 1975 года этот абзац, я не сразу понял, о ком идет речь, кто эти «два-три сухих корыстных человека». Но я уже знал, что «Троицына отправка 1968 года» представляла собой вывоз из Москвы в Париж микрофильмов рукописи всех трех томов «Архипелага ГУЛАГа», организованный Ольгой Андреевой-Карлайл и ее братом Александром Андреевым, внучкой и внуком знаменитого русского писателя Леонида Андреева, бывших тогда доверенными людьми Солженицына.
Микрофильмы, согласно более позднему свидетельству Решетовской, были сняты в начале июня 1968 года на дачке в Рождестве-на-Истье с последней перепечатки в 1500 страниц, сделанной там же в мае 1968 года. Все пленки были помещены в «капсулу» и в таком виде переданы Александру Андрееву. Александр Андреев в то время работал в ЮНЕСКО в Париже руководителем отдела синхронных переводов. Он спрятал микрофильмы в аппаратуре; техническое оборудование агентств ООН не проходит таможенного досмотра, и сотрудников ЮНЕСКО не обыскивают. Копии фоторепродукций с микрофильма были переданы в «YMCА-Press». Согласно инструкции Солженицына, сразу, уже в 1968 году, был начат державшийся в секрете перевод «Архипелага» на английский, продолжавшийся почти пять лет. Шли секретные переводы томов и на другие европейские языки.
Когда Солженицын в сентябре 1973 года дал через «YMCA-Press» команду немедленно печатать «Архипелаг» на русском и на иностранных языках, он ожидал, что книги начнут появляться одновременно. Он планировал «залп», от которого «не выстоит их держава». Мне рассказывали, что первым, после русского, появилось в январе 1974 года шведское издание. В Швеции, наверное, легче было удержать такой план в секрете и подготовить рукопись для типографии. Русское издание, причем лишь первый том, публиковали в спешке, в сыром виде, без именного и предметного указателей и необходимого словаря с расшифровкой уже часто забытых сокращений и лагерных терминов. (В 1974 году многие читатели не догадывались, что СЛОН означало Соловецкий лагерь особого назначения, не знали, что такое СМЕРШ, ОСО, БУР, ШИЗО и многие другие аббревиатуры.) Американское издание даже первого тома нельзя было печатать с рукописи перевода. Для американских читателей это было не «художественное исследование», а сложное историческое исследование по малознакомому им предмету. Издатель был обязан отрецензировать перевод, провести необходимое редактирование, заказать объяснение терминов и подготовить краткие биографические справки главных действующих лиц, а также, уже по верстке, составить указатель имен и событий. Для продажи книги в Великобритании требовалась и юридическая экспертиза во избежание возможных судебных исков. На все это нужно время. Объем книги увеличивался более чем на сорок страниц различных справочных материалов. Рецензии в прессе заказывали обычно за месяц до выхода книги в продажу. Важна и предварительная реклама. Без нее книга просто не могла пойти в книготорговую сеть. Да и никто не продавал бы в США такие книги в рождественские каникулы «на Новый, 1974 год». По договору Солженицын требовал, чтобы дешевое издание в бумажной обложке поступило в продажу раньше дорогого в переплете с суперобложкой. Но дешевые издания делают, копируя дорогие. Все это и заняло полгода интенсивной работы десяти редакторов и дополнительного переводчика-англичанина. Им стал Майкл Скаммел, будущий биограф писателя. Добровольный перевод исключительно трудного текста, сделанный Томасом Уитни, действительно требовал проверки и редактирования. «Два-три сухих корыстных человека» – это были Томас Уитни, в прошлом дипломат, девять лет проработавший в СССР, переводчик романа Солженицына «В круге первом», переводивший все три тома «Архипелага» без договора и без финансового вознаграждения, считая за честь быть переводчиком Солженицына, и Ольга Андреева-Карлайл с мужем Генри, писателем и переводчиком, которым Солженицын еще в 1967 году по собственной инициативе во время визита Ольги в Москву доверил вести все свои дела в США и которые полностью были этим заняты почти шесть лет. Именно они и отец Ольги Вадим Леонидович обеспечили вывоз из СССР микрофильма романа «В круге первом» и его перевод и издание в США. Эта самоотверженная работа основывалась лишь на устных конфиденциальных договоренностях во время поездок Вадима, Ольги и Александра Андреевых в Москву. Солженицын встречался с ними на разных квартирах, а иногда вечерами на улицах как с близкими и верными друзьями. Устная договоренность признавалась в США достаточным обеспечением для ведения таких дел.
Все участники этой работы были в шоке, но надеялись, что столь туманная фраза, без раскрытия имен, не будет замечена. Это оказалось иллюзией. В рецензии на русское издание «Теленка», появившейся вскоре в The New York Reviews of Books и написанной осведомленной обо всем Патрицией Блейк, имена «корыстных людей западного воспитания» были раскрыты. В их числе оказался и близкий друг Томаса Уитни Гарисон Солсбери, известный писатель и один из редакторов The New York Times, посвященный во все дела. Солсбери следил за тем, чтобы не происходило утечек информации. Удержать в США весь этот проект в секрете дольше пяти лет было непросто.
Уитни и Солсбери жили в небольшом городке в штате Коннектикут, супруги Карлайлы – в пригороде Сан-Франциско. Солженицын в сноске, добавленной в английское издание, критиковал перевод, сделанный Уитни, называя его подстрочником, но имя переводчика в сноске не назвал. Солженицын явно не знал, что советская практика переводов, при которой лингвист, знающий тот или иной иностранный язык, готовит сначала подстрочник, то есть дословный перевод, который затем превращает в художественную прозу профессиональный писатель или поэт, в других странах не применяется. В Англии и США всю работу по переводу с русского делает один человек. Английский язык грамматически не столь сложен, как русский. Перевод с русского – это обычно упрощение. Полностью адекватный перевод солженицынского очень сложного слога и новых словообразований на английский невозможен.
Забегая вперед, чтобы не возвращаться в дальнейшем к этой теме, могу сказать, что рассмотрение возникшего конфликта продолжалось несколько лет. Некоторые поправки в ту самую сноску были сделаны лишь в 1979 году. Но они не удовлетворили Карлайлов. На таких делах зарабатывают обычно только адвокаты конфликтующих сторон. Обе книги, Солженицына и Лакшина, вышли в США лишь осенью 1980 года. Немедленно вслед за публикацией «Теленка» Ольга и Генри Карлайлы подали в районный суд Сан-Франциско иск о клевете на сумму два миллиона долларов. Окончательное решение по иску принимал 24 июля 1981 года судья Сан-Франциско Уильям Шварцер (William Schwartzer). Иск был отвергнут. Небольшая заметка об этом в газете International Herald Tribune за 27 июля 1981 года случайно попалась мне на глаза, и я нашел ее теперь в папке с договорами на книгу Лакшина. Всего несколько строчек в справочной колонке в русском переводе звучат так:
«Судья Уильям Шварцер постановил в пятницу, что Солженицын в своей последней работе “Дуб и Теленок” не оклеветал художницу и писательницу Ольгу Андрееву-Карлайл и ее мужа Генри, редактора и писателя. В книге Солженицын критикует Карлайлов за их совместную работу по публикации его прежних произведений “В круге первом” и “Архипелаг ГУЛАГ”. Швартцер постановил, что написанное Солженицыным является его мнением и как таковое не может рассматриваться как клевета».
Английский Кембридж меняем на американский
В начале 1977 года первым вышло французское издание книги с очерком Лакшина, а вскоре и русский оригинал во втором выпуске альманаха «Двадцатый век». Английские издания Солженицына и Лакшина оставались замороженными. Зная суровость британских законов о клевете в прессе, я понимал, что «Теленок» без существенной переработки не мог появиться в Лондоне не только из-за иска Карлайлов. Нужно было удалять из книги оскорбительные характеристики некоторых вполне достойных советских писателей и бывших членов редколлегии «Нового мира».
Из книги, по британским законам, следовало удалить и фразу «именно в эту осень сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова». В английском тексте она сохранилась. Эта фраза могла считаться оскорблением и по отношению к Нобелевскому комитету и шведскому королю, вручавшему премию Шолохову в декабре 1966 года. М. А. Шолохов был в 1979 году жив и здоров и очень почитался в Европе и в США. «Тихий Дон» считался выдающимся романом XX века.
Возникала перспектива, что «Теленок» будет издан на английском только в США, но не в Англии. Как я уже писал, В США проблемы, связанные с клеветой, решаются иском к автору, а не к издателю. Подождав еще год, издательство Кембриджского университета решило все же печатать книгу Лакшина независимо от судьбы «Теленка». В конце концов, это была академическая книга с небольшим тиражом. В ноябре 1978 года я получил издательский каталог для заказов книг, выходящих с января по июль 1979 года. Аннотация к книге Лакшина «Solzhenitsyn, Tvardowsky and Novy Mir» занимала целую страница каталога с фотографией, запечатлевшей Солженицына, Лакшина и вдову Твардовского на похоронах писателя. Цена была высокой, характерной для академических изданий.
Дальнейшие события оказались неожиданными. 14 февраля 1979 года я получил письмо от того же М. Блэка из издательства, с которым уже был почти в дружбе. Даю отрывки в переводе:
«Весьма непредвиденные проблемы возникли в связи с книгой Лакшина о Солженицыне… Как вы знаете, все было сделано, предисловие и дополнительные статьи написаны, и вся книга пошла в типографию… Однако при чтении верстки два-три наших сотрудника высказали сомнения, прежде всего они состояли в том, что тон автора гневный и резкий и что он говорит о плохом характере Солженицына и разных хитрых его действиях. Английские законы о клевете могут дать Солженицыну основание обратиться на нас в суд и выиграть дело… Мы посоветовались с авторитетным адвокатом по таким конфликтам, который знает Солженицына лично и знаком с его отношением к подобным делам. Он подтверждает, что если Солженицын заявит о клевете и о попытке разрушить его репутацию, то суд решит в его пользу и нам придется платить большой штраф».
К письму было приложено заключение адвокатской конторы, датированное 4 декабря 1978 года. Адвокаты получили верстку книги 1 ноября. Очевидно, что какой-то протест поступил в издательство извне. Издатель теперь расторгал контракт. («Мы не можем идти на риск», – писал Блэк.) Это было крупным разочарованием прежде всего для М. Гленни, который проделал столь большую работу по переводу книги. Получив копии переписки, он сразу предложил не сдаваться и искать издателя в США. В наших руках имелась полная верстка книги.
Подробное описание всех наших шагов в США было бы слишком утомительным для читателя. Издатели, с которыми я раньше был знаком (Колумбийского университета, «Нортон» и другие), не решились на заключение договора. Гленни тоже потратил на поиски издательства почти год. В конце концов, не без проблем, контракт был подписан с небольшим университетским издательством Массачусетского технологического института «The MIT Press» в американском Кембридже, университетском городе возле Бостона. Старшим редактором, который проявил смелость, был Рене Оливьери (René Olivieri). Книга Лакшина вышла в США осенью 1980 года, когда я находился там с лекционной поездкой. Оливьери пригласил меня по этому случаю в итальянский ресторан в Кембридже. (Моя дружба с Оливьери, который сейчас в отставке и живет на своей ферме в Англии, продолжается до сих пор.)
Уральская ядерная катастрофа – сообщение из Иерусалима
7 декабря 1976 года мне позвонил Эндрю Уилсон, заместитель главного редактора The Observer, с которым мы уже стали друзьями, и сообщил, что в лондонской газете The Evening Standard на первой странице опубликовано как сенсация сообщение об Уральской ядерной катастрофе. Заголовок этого сообщения – «Города, которые погибли на сотни лет» – был явным преувеличением. Речь могла идти о деревнях. Но в Англии нет деревень, любой поселок – это уже небольшой городок. На следующее утро я купил все, какие мог, газеты. Сообщения об Уральской катастрофе почти везде были напечатаны на первых страницах. В The Daily Telegraph, самой массовой из серьезных газет, сообщение публиковалось под заголовком «Эмигрант видел советское атомное опустошение». К нему прилагалась карта Урала, на которой стрелка указывала возможное место катастрофы.
Все эти сенсационные репортажи шли из Иерусалима, где накануне в газете The Jerusalem Post в разделе писем в редакцию было напечатано письмо профессора Льва Тумермана, недавно эмигрировавшего из СССР, который в 1960 году проезжал на автомобиле по шоссе между Свердловском и Челябинском. Статьи в лондонских газетах и в прессе других стран были частично основаны уже на телефонных интервью с Л. Тумерманом, 7 декабря его осаждала вся мировая пресса, радио и телевидение.
Льва Абрамовича Тумермана я хорошо знал, он заведовал лабораторией биофизики в Институте молекулярной биологии АН СССР. Его жену Лидию Шатуновскую знал Рой. Супруги были арестованы в 1948 году и приговорены к 25 годам заключения. Их освободили в 1954 году. С Львом Абрамовичем я познакомился в 1965 году, он иногда приезжал в Обнинск на семинары Тимофеева-Ресовского. Я сразу понял, что в 1960 году Тумерман ехал через загрязненную радиоизотопами зону по дороге в Ильменский заповедник, где на берегу озера Миассово Тимофеев-Ресовский проводил свои знаменитые летние школы по генетике. Другого повода ехать в этот район у Тумермана не могло быть. Тумерман и Шатуновская эмигрировали в Израиль в 1972 году. Свое письмо в газету Лев Абрамович написал с целью опровергнуть заявления о том, что ядерная катастрофа на Урале была связана с аварией на реакторе. Именно в то время в Израиле обсуждался проект строительства атомной электростанции. Вырезку из The Jerusalem Post я получил от самого Льва Абрамовича вскоре после того, как поговорил с ним по телефону. Он подтвердил, что ехал именно в летнюю школу по генетике. Даю текст его письма в переводе:
«Советская ядерная катастрофа
Редактору газеты The Jerusalem Post
Сэр,
для того чтобы опровергнуть сообщения прессы (7 и 11 ноября) о том, что серьезная авария в СССР была связана с неполадками атомного реактора, я хочу добавить свидетельства очевидца.
В 1960 году я имел возможность проехать на автомобиле из города Свердловска на Северном Урале в город Челябинск на Южном Урале… Примерно в 100 км от Свердловска дорожные сигналы предупреждали водителей машин не делать остановок на протяжении следующих 30 километров, закрыть окна и двигаться на максимальной скорости.
По обе стороны дороги, насколько мы могли видеть, пространство было “мертвым”, не было ни деревень, ни поселений, остались только печи от сгоревших домов. Не было видно ни посевов, ни полей, ни скота, ни людей…
Эта зона считалась “горячей” от радиоактивных загрязнений. Огромная территория, сотни квадратных километров, была пустой и, возможно, непригодной для культивации на многие годы, на десятки, а может быть, и на сотни лет.
Мне впоследствии рассказали, что между Свердловском и Челябинском находится место знаменитой “кыштымской катастрофы”, в результате которой сотни людей погибли либо пострадали от радиации…
Я не могу с определенностью сказать, была ли эта авария результатом неправильного хранения ядерных отходов, как утверждал Жорес Медведев, либо аварией реактора, как сообщили американские источники в ЦРУ. Однако все те, с кем я говорил в этой поездке, ученые и местные жители, не имели никаких сомнений в том, что причиной аварии было неправильное и халатное отношение именно к хранению ядерных отходов.
Председатель британского Управления атомной энергии сэр Джон Хилл, однако, и на этот раз высказал недоверие, утверждая, что ядерные отходы не могут взрываться. В интервью газете The Times, опубликованном 23 декабря, он заявил:
«Я не верю, что хранение ядерных отходов в России или где-либо еще может повести к аварии, даже отдаленно напоминающей ту, которая описана в журнале “Нью Сайентист”… Возможно, что в этом районе произошла какая-то авария. Но в настоящее время, когда люди обеспокоены проблемами хранения ядерных отходов, я считаю необходимым заявить, что захоронение радиоактивных отходов не может вести к катастрофе того типа, который был описан в прессе…»
Аналогичные заявления были сделаны в США и во Франции, где именно в это время разворачивались крупные программы по строительству атомных электростанций. Подтверждение Львом Тумерманом именно той картины, которая была представлена в моих лекциях в США и в статье, было очень важным. Но я также понимал, что обсуждение проблемы Уральской катастрофы и всего комплекса вопросов хранения ядерных отходов только начинается. Чтобы опровергнуть утверждения Дж. Хилла, следовало представить более убедительные доказательства. Это, как мне казалось, можно сделать довольно просто, поработав в библиотеке нашего института и заказав по межбиблиотечному обмену статьи советских радиобиологов и радиоэкологов, которые, как я знал, работали в обширной зоне радиоактивных загрязнений. В реферативных журналах Chemical Abstracts и Biological Abstracts я прежде всего посмотрел, какие публикации в научной литературе в течение последних пятнадцати лет принадлежали моему другу по Тимирязевской академии Е. А. Федорову, которого профессор В. М. Клечковский, мой шеф на кафедре агрохимии и биохимии, уговорил уехать на Урал для постоянной работы на опытной станции, разрабатывавшей методы реабилитации сельскохозяйственных территорий, загрязненных радионуклидами. Первой работой, которую я получил в виде ксерокопии, оказалась статья А. И. Ильенко и Е. А. Федорова «Накопление радиоактивного цезия в популяциях наземных позвоночных» (Зоологический журнал. 1970. Т. 49. № 9. С. 1370–1376). Исследование проводилось с большим размахом. Радиоактивный цезий определялся в популяциях 22 видов млекопитающих в течение двух лет, причем не только мелких, но и крупных. В этом и состояла уникальность результатов. Никто в мире таких исследований не проводил и не мог проводить. Ни у кого не было возможности изучать накопление радиоактивного цезия в популяции косуль (Сapreolus capreolus), особи которой мигрируют зимой на десятки километров, и в популяциях сибирского колонка и особенно горностая, очень редкого пушного зверя. Отстрел пяти-шести животных без нарушения популяционного равновесия предполагал работу на очень большой лесной таежной территории с озерами, где обитали десятки особей данных видов. Весь набор из стольких очень редких видов встречался только в лесах Южного Урала и Западной Сибири. Это легко было выяснить по книге «Фауна СССР». Статья Ильенко и Федорова поступила в журнал для публикации в 1969 году. Исследования начались в 1967-м. В статье говорилось, что местность была случайно загрязнена продуктами деления урана десять лет назад.
Теперь я узнал, что кроме моего друга Жени Федорова в зоне Уральской катастрофы работал А. И. Ильенко. Местом работы авторов был указан Институт эволюционной морфологии и экологии животных им. А. Н. Северцева АН СССР. Этот институт, где работал Ильенко, был открытым, что облегчало публикацию, да и журнал выпускала Академия наук. А. И. Ильенко опубликовал результаты многих исследований в этой же зоне, часто с соавторами – И. А. Рябцевым, С. И. Исаевым и другими. Таким образом я вышел и на Р. М. Алексахина. Он с соавторами исследовал действие радиоактивных загрязнений, стронция-90 и цезия-137, на лесные биоценозы, определяя сравнительную устойчивость деревьев разных пород к радиоактивному загрязнению их крон и почвы. Загрязнение крон, особенно их верхних ярусов, могло происходить лишь сверху в результате выпадения аэрозоля, образованного горячими частицами. Когда в 1967 году (через 10 лет после взрыва) эти наблюдения начались, хвойные породы уже вымерли от радиации на большой территории. Они замещались березой и кустарниками (лиственные породы более устойчивы к загрязнениям, так как избавляются от радиоактивности при листопаде). В некоторых местах радиоактивность почвы доходила до 4 милликюри на квадратный метр. На квадратный километр это составляло 4000 кюри. Сколько квадратных километров оказалось загрязненными, я не знал. Но если учесть исследование популяций рыб нескольких крупных озер и водоплавающих перелетных птиц, то, по моим предварительным подсчетам, «радиоактивный заповедник», в котором несколько лет работали радиоэкологи, занимал не менее тысячи квадратных километров. Вскоре я увеличил эту площадь в несколько раз.