Юрий Осипович Домбровский
К середине 1976 года я сумел отправить в Москву около двухсот экземпляров первого выпуска альманаха «Двадцатый век», редакторами которого были Рой Медведев и Раиса Лерт. В Советском Союзе к этому времени распространялись в самиздатном варианте уже пять выпусков. Альманах, таким образом, оказался единственным независимым журналом на русском языке, редакторы которого жили в Москве и были советскими гражданами. В Москве, Ленинграде, Киеве и в других городах создавалось много ценных литературных, исторических или публицистических произведений, которые не могли публиковаться в СССР из-за жесткой политической цензуры. Часть из них тем или иным путем попадала в русскую прессу за рубежом, в журналы «Континент», «Время и мы», «Новый журнал», альманах «Память» и другие. Но для публикации своих произведений в этих изданиях, иногда плативших скромные гонорары, авторам из СССР приходилось отправлять свои рукописи за границу с оказией или через иностранных корреспондентов. Это было нелегко и даже опасно. Для публикации очерков или отрывков из литературных произведений в альманахе «Двадцатый век», с печатной русской версией в Лондоне и возможностью перевода на французский, английский, немецкий и другие языки, то или иное произведение можно было передать в Москве Рою Медведеву, Раисе Лерт или кому-то из их друзей. Я уже объяснил Рою, что в Великобритании и в США мне для переговоров с издателями не требуются письменные доверенности авторов. Законную силу в западных странах имели и устные договоренности, основанные на взаимном доверии. Однако для каких-либо финансовых операций для автора необходима была доверенность, хотя бы в форме письма, но с образцом его подписи.
В начале июля 1976 года я получил на институтский адрес довольно толстый пакет от Роя, отправленный с оказией из Стокгольма. В пакете оказалось его письмо от 30 июня и множество пленок микрофильма, около трехсот кадров. Кусочки пленок по пять кадров были сложены в стопку для плоской укладки в плотный конверт. Рой писал:
«С этой оказией я отправляю тебе лучшие главы из романа Юрия Домбровского “Факультет ненужных вещей”. Это продолжение автобиографического романа “Хранитель древностей”, который был напечатан в “Новом мире” в середине 60-х и потом переведен на 7–8 языков. Над новым романом автор работал 11 лет. Роман очень хороший, и по-настоящему литературный, превосходный язык. Но он очень велик. В нем есть боковые сюжетные линии, например дело одного священника, пишущего об Иисусе Христе – на манер Булгакова, а также длинные воспоминания о довоенной жизни, разные любовные истории. Автор передал мне рукопись романа, прося опубликовать его через год (ему – автору – 68 лет, он 22 года провел в заключении и в ссылках и перенес недавно сильный сердечный приступ). Сейчас он заканчивает сценарий и рассчитывает на большой гонорар. Автор дал мне право использовать рукопись по моему усмотрению. Но опять-таки все это устно, хотя и в присутствии жены, что не слишком твердая гарантия. Но за год столь большой роман невозможно подготовить к печати. Публиковать его здесь при нынешней конъюнктуре невозможно. Но отдельные главы из романа можно и хорошо было бы опубликовать в нашем альманахе, как это делает “Континент” с главами из романа Гроссмана. Я переснял страниц 300 – это единая сюжетная линия. По другому каналу пошлю скоро еще столько же. Можно включить в наш альманах в несколько номеров. Это очень хорошая проза, и она послужит на пользу альманаху и станет предварительной рекламой роману…»
Я сам с Юрием Домбровским не был знаком и не читал его прежних произведений. Однако через межбиблиотечный абонемент, в котором участвовала библиотека нашего института, я быстро выяснил, что роман Домбровского «Хранитель древностей» действительно публиковался на английском в 1969 году («The Keeper of Antiquities»).
Перевод романа сделал Майкл Гленни, мой новый друг, который как раз в это время занимался переводом очерка Владимира Лакшина (см. главу 34). Гленни, переводивший на английский произведения Гоголя, Достоевского, Горького и Булгакова, имел в Великобритании репутацию лучшего переводчика с русского. Нашлось в какой-то из британских библиотек и французское издание романа в переводе Жана Катала, с которым я также был в дружбе. Через межбиблиотечный сервис я получил и ксерокопии титульных листов русских изданий двух других книг Юрия Домбровского: «Обезьяна приходит за своим черепом» (1959) и «Смуглая леди, или Три новеллы о Шекспире» (1969). Обе выпущены в Москве издательством «Советский писатель», но на иностранные языки не переводились.
Спешки с русским изданием некоторых глав не было, автор просил сделать это через год. Но подготовку переводов можно было начинать сразу. Я заказал в частной фотомастерской три крупноформатных копии микрофильма и написал письма Майклу Гленни в Бирмингем и Жану и Люсе Катала в Париж, запрашивая их о возможности переводов.
Ответ от Люси пришел очень быстро, в конце июля:
«Дорогой Жорес!
Получила Ваше письмо от 23. Во-первых, оно нас очень обрадовало сообщением о Домбровском. Ведь “Хранителя древностей” переводил Жан, и это только после его перевода, с большим предисловием, остальные западные издатели стали переводить Домбровского. Мы его хорошо знали в Москве. Он нам показывал куски из 2-й части, но не давал – боялся. Так что новая книга, продолжение “Хранителя”, пойдет обязательно в наше издательство… Мы уезжаем в Перигор отдыхать и пробудем там до середины сентября… Репродукцию текста Домбровского посылайте мне в Париж после 10 сентября…»
Ответ от Гленни, датированный 1 сентября, пришел из США, куда он был приглашен на два года в Университет Южного Иллинойса на должность профессора русской литературы:
«Весть о новом романе Домбровского меня очень обрадовала. В 1969–1970 гг., когда я жил в Москве, мы с ним познакомились. Тогда Юрий Осипович читал мне несколько глав из “Факультета ненужных вещей”. Работа над переводом “Хранителя” доставила мне большое удовольствие, имею очень высокое мнение о его прозе, поэтому проект перевода “Факультета” меня действительно заинтересует…»
Я отправил Люсе и Майклу фотокопии глав романа и сообщил Рою о готовности прежних переводчиков Домбровского, которых он хорошо знал и сам, заняться его новым романом. Был очень обрадован этому и сам писатель. В октябре мне предстояла месячная поездка в США, и я предполагал обсудить там эту тему с Гленни и издателями. К этому времени были получены от Роя фотокопии еще нескольких глав. Я собрал сведения и о самом писателе. В Советском Союзе он не был ни знаменитым, ни диссидентским и не подписывал каких-либо коллективных протестов. Домбровский родился в Москве в 1909 г. В 1932-м окончил Высшие литературные курсы. В 1933-м Юрий Осипович был арестован и сослан в Алма-Ату, где работал учителем. В ссылке он написал свой первый роман «Державин», который там же и был опубликован, незадолго до следующего ареста в 1939 году. На этот раз Домбровского приговорили к десятилетнему сроку, он отбывал его в колымских лагерях. Редко кто возвращался оттуда живым. В 1943-м, в связи с инвалидностью, Домбровского перевели на положение ссыльного, но снова арестовали в 1949-м, опять в Алма-Ате, по обвинению в космополитизме, и осудили на десять лет, которые он отбывал в одном из сибирских лагерей. Домбровского освободили в 1955-м и реабилитировали в 1956-м.
После этого он с женой Кларой Турумовой смог вернуться в Москву. Роман «Хранитель древностей», отчасти автобиографический, публиковался в «Новом мире» в 1964 году, но не стал сенсацией и замалчивался литературной критикой. Он не выходил отдельной книгой. Тема репрессий уже не поощрялась властями. А в романе описывались репрессии сталинского периода, но все события происходили в 1934–1936 годах в Казахстане. Многие сюжетные линии предполагали продолжение, что было очевидно и Александру Твардовскому, который заключил с автором новый договор на вторую часть и обеспечил его авансом. В 1969 году «Новый мир» анонсировал «Факультет» в плане выпуска. Но продолжение романа, действие которого затрагивало теперь 1937 и 1938 годы, заняло слишком много лет и оказалось острее и оригинальнее.
Во время поездки в США в октябре – ноябре я рассказал о романе Домбровского Ашбелю Грину (Ashbel Green), старшему редактору отдела переводов и вице-президенту издательства «Альфред Кнопф» в Нью-Йорке, который обеспечивал в 1971–1974 годах издание книг Роя и моих. Я также сообщил ему, что Майкл Гленни готов переводить новую книгу. Грин быстро навел справки и объяснил, что «Хранитель древностей», издававшийся на английском в 1969 году, действительно пользовался в США успехом, но умеренным. Читающая публика и издательства Домбровского уже подзабыли. Поэтому сейчас нельзя ссылаться на славу автора. Возбудить интерес у читателей могли лишь художественные и идейные достоинства самого романа. Грин был готов к заключению устного контракта с автором через Роя и его альманах, но только после получения дополнительных материалов. Он тут же написал, что ему нужно для принятия решения:
а) конспект всего романа с точным указанием объема рукописи;
б) пробный перевод одной главы и
в) объективный отзыв о книге, о ее достоинствах и недостатках, с упоминанием о возможности сократить текст без нарушения авторского замысла.
С этими предложениями А. Грин вскоре обратился от имени издательства к М. Гленни. Гленни попросил меня прислать ему полную фотокопию романа и сообщил, что сможет начать перевод весной 1977 года.
В это время в Москве в Институте истории АН СССР работал, находясь в годичной командировке, профессор Принстонского университета Стивен Ф. Коэн, автор книги о Николае Бухарине, изданной в 1974 году в США. Я с ним уже был хорошо знаком. Он часто встречался с Роем и обеспечивал нас дипломатической перепиской через атташе по культуре американского посольства. Я послал Стиву из США письмо для Роя, сообщив о переговорах в издательстве. С романом Домбровского предстояла большая работа, не столько для меня, сколько для Гленни, и он хотел бы получить в качестве гарантии письмо от самого Домбровского, с которым был хорошо знаком. В письме-аэрограмме[11] от 12 декабря, пришедшем в Лондон из Вены, Рой написал:
«…Домбровский разрешил публиковать в альманахе отрывки. Он, собственно, и всю книгу хочет опубликовать за границей. Но, во-первых, он не хочет сокращать. Во-вторых, он не дает доверенность. Бывшие лагерники всегда боятся составлять письменные документы. У них бывают приступы лагерного страха, когда думают только о себе, это я наблюдал у многих, в иное время достойных людей… Но он клянется, что не будет протестовать по поводу издания».
Копию этого письма я послал Гленни. Вскоре он заключил контракт на перевод с издательством «Альфред Кнопф». Я планировал публиковать отрывки из романа Домбровского в третьем выпуске альманаха «Двадцатый век» в конце 1977 года.
23 марта 1977 года мне позвонил из Нью-Йорка А. Грин и сообщил о телеграмме из Парижа от директора «YMCA-Press» Ивана Морозова. Морозов требовал от американского издательства расторгнуть все контракты по книге Домбровского, так как автор предоставил именно «YMCA-Press» исключительные права на издание «Факультета», полную рукопись которого им привезла из Италии надежная посредница, имя ее он не сообщал. Я объяснил Грину, что у «YMCA-Press» не может быть никакой письменной доверенности от автора. Вскоре я получил копию письма Грина Морозову. Даю отрывок в переводе:
«Отвечая на Вашу телеграмму от 22 марта 1977, я хочу сообщить, что Кнопф и Жорес Медведев обсуждали во время визита Медведева в Нью-Йорк возможность перевода романа Юрия Домбровского. Мы убедились, что Рой Медведев, брат Жореса, находился в прямом контакте с Юрием Домбровским и что автор действительно просил его осуществить публикацию романа.
Ваша телеграмма сообщает, что Медведев не может быть представителем Домбровского. Но имеете ли Вы полномочия от автора на публикацию этой книги на Западе? Если Вы пришлете мне копию такого документа, мы будем рады прекратить наше участие в этом деле».
В конце марта 1977 года мне предстояла поездка в Германию, в Гессен, на симпозиум по проблемам старения. Сначала я поехал в Париж, чтобы зайти в «YMCA-Press» и убедиться в наличии у них доверенности Домбровского. Такой доверенности не оказалось, но устное согласие автора на публикацию, очевидно, было дано. Конкурировать и спорить с «YMCA-Press» я не хотел. Как я понял позднее из телефонных разговоров с Гленни, весь этот конфликт возник, возможно, в связи с тем, что он, начав перевод романа на английский, решил вступить в личный тайный контакт с автором, которого считал своим другом, чтобы согласовать некоторые сокращения. Это было, по его мнению, важно для успеха романа в США. Многие детали событий и жизни в Алма-Ате в 1937–1938 годах были для американских читателей просто непонятны. Домбровский не хотел никаких сокращений и побоялся вести с Гленни какую-либо переписку. Гленни мог бы, конечно, сделать сокращения без согласования с автором. Он явно не вполне понимал реальностей жизни в СССР, хотя, как я писал раньше (глава 34), изучал русский язык в конце войны в особой школе британской военной разведки. Ему не следовало контактировать непосредственно с автором, независимо от меня или Роя.
До отъезда в Париж я отправил аэрограмму для Роя Стиву Коэну в Москву через американское посольство в Вене, описав Рою ситуацию и попросив совета. Тоже аэрограммой, от 31 марта, но пришедшей из Хельсинки, Рой сообщил:
«С Домбровским встречаться я не буду, это лишняя трата времени. Он панически боится писать любые поручения, распоряжения, записки… Когда вернется секретарша Эренбурга (она все еще где-то в Италии), я с ней поговорю… О Гленни Домбровский всегда говорил с уважением и хотел видеть его своим переводчиком…»
Секретаршей Эренбурга с 1956 года и до самой смерти писателя в 1967-м была Наталья Ивановна Столярова. Рой с ней познакомился во время нескольких посещений знаменитого писателя, а Эренбург познакомился со Столяровой, когда жил в Париже, – его дочь Ирина была ее подругой. После смерти Эренбурга Столярова стала доверенным секретарем Солженицына. Именно она познакомила его с жившими во Франции сыном и внуком известного русского писателя Леонида Андреева, которые обеспечили тайную переправку за границу микрофильмов произведений Солженицына. Я познакомился с Натальей Ивановной в 1968 году. Она имела двойное – советское и французское – гражданство (родилась в 1912 году в Генуе, окончила школу в Париже и училась в Сорбонне, в СССР переехала в конце декабря 1934 года), поэтому могла свободно ездить за границу. В 1973–1977 годах она проводила по нескольку месяцев в Италии, Франции и Швейцарии, где жила ее сестра. Столярова могла даже посещать Солженицына в Вермонте.
Если Домбровский действительно именно ей поручил отдать рукопись романа в «YMCA-Press», то мне можно было оставить все заботы о дальнейшей судьбе его книги. Это издательство считалось наиболее крупным русским издательством в Западной Европе, оно получало поддержку зарубежной Православной церкви и сотрудничало с западными радиостанциями, вещавшими на русском языке. Одновременно я решил отказаться и от составления и публикации в Лондоне третьего и четвертого выпусков альманаха «Двадцатый век». Для меня это была слишком большая трата времени и средств, а в результате я получал лишь конфликты с авторами и с другими издательствами. Профессиональных писателей, таких как Домбровский, Аксенов или Войнович, в первую очередь интересовали авансы и гонорары как единственный источник дохода, а не сам факт публикаций. Рой, безусловно, совершил просчет, пытаясь включить в тематику альманаха художественные произведения профессиональных писателей. Успех такого проекта требовал больших финансовых субсидий. Мне он был не по силам и не интересен. Рой в Москве тоже прекратил выпуск самиздатной версии альманаха. У него тоже не было для этого финансовых ресурсов. Аналогичные проблемы возникали и с другими профессиональными писателями, которые конфиденциально вели дела сразу с несколькими зарубежными русскими издателями, а при возникновении каких-либо проблем старались настаивать на том, что публикации происходили «без их ведома и согласия». Это спасало их от исключения из Союза советских писателей, членством в котором они все же дорожили. Мы с Роем решили ограничиться лишь публикацией собственных работ.
В заключение этой истории следует сказать, что роман Домбровского «Факультет ненужных вещей» был опубликован в Париже издательством «YMCA-Press» в апреле 1978 года, незадолго до смерти его автора (29 мая 1978 года). Домбровский, однако, успел получить книгу и показывал ее близким друзьям. Французский перевод, сделанный Жаном Катала, вышел в 1979 году и имел большой успех. Он получил в Париже престижную премию лучшей иностранной книги года. В Советском Союзе этот роман на основе старого договора был опубликован в «Новом мире» лишь через десять лет, в 1988 году, и переиздавался несколько раз отдельной книгой до недавнего времени. Однако остановленное телеграммой Морозова издание книги на английском языке долго не возобновлялось. Лишь через восемнадцать лет эта книга («The Faculty of Useless Knowledge») была издана в Нью-Йорке и Лондоне издательством «Harvill Press». Переводил роман Алан Миерс (Alan Myers), который тоже его сократил.
Майкл Гленни умер в августе 1990 года в возрасте 63 лет от инфаркта в Москве, куда приехал в качестве гостя Бориса Ельцина. Гленни был переводчиком на английский первой книги воспоминаний Бориса Ельцина «Исповедь на заданную тему». Английское издание, переводившееся с рукописи и опубликованное в марте 1990 года, немного раньше русского, в Свердловске, имело заголовок «Against the Grain» («Против желания»). Оно оказалось больше и содержательнее русского. Книга издавалась престижным американо-британским издательством «Simon & Schuster» и широко рекламировалась. С этого издания и началось особое внимание к Ельцину в западной прессе.
«Факультет ненужных вещей» несколько раз и большими тиражами выходил в Алма-Ате. Этот роман вошел в десятку лучших русских романов XX века наряду с «Доктором Живаго» Б. Пастернака, «Жизнь и судьба» В. Гроссмана и «В круге первом» А. Солженицына. Все они были отвергнуты советскими издательствами и вышли впервые за рубежом.
Рой не прерывал отношений с Домбровским, хотя понимал, что писатель вел с ним не вполне честную игру. Рой прекрасно знал, что психика людей, испытавших столько страданий, повреждается часто необратимо. В настоящее время в Википедии существует версия, будто бы Домбровский умер от побоев уголовников, напавших на него в фойе ресторана ЦДЛ по заданию КГБ именно в связи с публикацией романа в Париже. В 1978 году такой версии не было. Как не было ее и в некрологах, опубликованных в эмигрантской прессе. Она возникла с появлением Интернета и может быть вымышленной. Похороны Домбровского организовал Союз советских писателей с отпеванием по православному обряду (согласно его предсмертной просьбе) в церкви при Кузьминском кладбище. Рой присутствовал на похоронах и рассказывал мне о них по телефону.
Озера в зоне Уральской ядерной катастрофы
В январе 1977 года я начал работать над книгой по истории советской науки, договор на которую мне предложило в конце 1976 года большое нью-йоркское издательство «W.W. Norton & Company, Inc.». Соиздателем в Великобритании стало «Oxford University Press». Это была первая книга, которую я решил писать сразу на английском языке. Работа шла медленно, так как каждый абзац приходилось проверять на правильность построения фраз, сравнивать их с текстами английских авторов. Содержание книги отражало план моих лекций в США на ту же тему в 1976 году. Формирование советской науки рассматривалось по историческим периодам: 1917–1921, 1922–1928 (период наибольших успехов и международного сотрудничества), 1929–1936 (политическая трансформация и изоляция), 1937–1940 (репрессии и развал) и т. д., до гигантских проектов 1966–1977 годов, финансируемых нефтедолларами. К этому плану добавлялись отдельные главы о разработке советских атомных проектов и об Уральской ядерной катастрофе в сентябре 1957 года.
По последней теме никакой литературы не существовало. Следовало проводить детективную работу, характер которой я объяснил в предыдущей главе. В советских научных журналах за последние 10–15 лет надо было выискивать какие-либо необъяснимо странные исследования по распределению в экосистемах радиоактивных изотопов и обобщать их на основании здравого смысла, составляя также списки авторов и мест их работы. В Британской библиотеке, в разных ее отделениях, все советские научные журналы за послевоенный период располагались в алфавитном порядке на полках в открытом доступе, что облегчало работу. В одну из февральских суббот я поехал в отделение Британской библиотеки в районе Холборн в центре Лондона. Фонд этого отделения состоял из литературы по физике и химии. На одной из полок были выставлены все тома и выпуски советского журнала «Атомная энергия». Я начал их просмотр с выпусков 1958 года. До 1965 года я дошел без каких-либо открытий. Но в № 4 18-го тома за 1965 год мое внимание неожиданно привлекла статья Ф. Я. Ровинского, сотрудника Лаборатории мониторинга природных сред Госкомгидромета, «Способ расчета концентрации радиоактивной примеси в воде и в донном слое непроточных водоемов». У Ровинского была собственная теория и формула возможного распределения изотопов в водоеме во времени, основанная на том, что они постепенно в течение нескольких лет переходят в илистые отложения, очищая воду. В какой-то период наступает равновесие. Он проверял свою формулу данными каких-то чужих отчетов об однократном загрязнении радиоактивностью, в основном стронцием-90, непроточных озер. Суммировались результаты измерений распределения стронция в двух озерах в течение 65 месяцев. Равновесие наступало на 30-м месяце. Последние измерения проводились в 1963 году. Следовательно, измерения начинались в 1957–1958 годах, когда и произошло «однократное загрязнение». В статье говорилось, что «экспериментальными водоемами являлись озера автотрофного типа площадью 11,3 кв. км (первый водоем) и 4,5 кв. км (второй водоем)… Они имеют мощные иловые отложения…»
Столь большие размеры озер делали их географически значимыми. Экспериментально загрязнять их смесью радиоизотопов было бы нелепо – крупные озера обеспечивают местное население рыбой. Но названий озер автор не приводил. Гидрохимический состав воды сильно различался, в воде первого оказалось намного больше кальция, во втором – калия, магния и хлора. Они образовались, следовательно, на разных геологических породах и не были расположены рядом. При этом, по данным графиков распределения радиоактивности между водой и илом во времени, оба озера были загрязнены радиоактивностью одновременно. Сведений о реальном уровне радиоактивности в воде или в иле в микро– или в милликюри автор не приводил. Непроточные озера такого типа с «мощными», по словам автора, «илистыми отложениями… и с хорошими условиями для развития биомассы и хорошей освещенностью толщи воды» обычно богаты рыбой. По-видимому, в этом районе существовал раньше рыбный промысел. Но рыбные популяции тоже неизбежно загрязнялись радиоизотопами, и не исключено, что на это могли обратить внимание радиоэкологи.
В следующую субботу, уже в другом отделении Британской библиотеки, я стал просматривать советский академический журнал «Вопросы ихтиологии». После двух или трех часов чтения оглавлений и резюме я обнаружил «Краткое сообщение», всего в две страницы, в шестом выпуске десятого тома, вышедшего в 1970 году. В публикации А. И. Ильенко «Накопление стронция-90 и цезия-137 пресноводными рыбами» сообщалось, что автор в 1968 и 1969 годах изучал популяции рыб в неназванном озере, при этом он ссылается на статью Ровинского в журнале «Атомная энергия». Озеро было большим, так как только крупных щук, выловленных для исследования, было 32. Концентрация стронция-90 в озере достигала 0,2 микрокюри на литр воды, то есть была в тысячи раз выше предельно допустимого для питьевой воды уровня; концентрация цезия-137 оказалась почти в десять раз ниже, чем стронция, – 0,025 микрокюри на литр. Даже если это было меньшее из озер, на которых проверял свою формулу Ровинский, то при глубине даже 10 м в нем могло быть около 45 миллиардов литров воды и около 4000 кюри растворенного в этой воде стронция-90, и это через 13 лет после «однократного загрязнения». Илистые отложения озера, судя по графикам Ровинского, могли накопить намного больше этого изотопа. Таких количеств радиоактивных элементов не могло быть в модельных экспериментах. Порядок величин загрязнений оказывался близким к тем, что наблюдались при изучении лесных биоценозов, о которых я упоминал в предыдущей главе. Но одновременно с этим возникал неизбежный вопрос: почему при загрязнении территории продуктами переработки реакторного топлива стронция-90 в среде оказывалось почти в 10 раз больше, чем цезия-137? В отработанном реакторном топливе радиоактивного цезия немного больше, чем радиоактивного стронция. При аварии реактора в Уиндскейле в Великобритании в 1957 году в окружающую среду попало много цезия-137 и очень мало стронция-90. Куда делась большая часть радиоактивного цезия при взрыве хранилища ядерных отходов на Южном Урале? Ответ на этот вопрос я очень долго не мог найти или хотя бы предположить.
Юбилейный 1977-й
Юбилейный год начался с беспрецедентных в истории Советского Союза террористических актов в Москве, совершенных в течение одного часа 8 января. Первый взрыв, с наибольшим числом жертв, произошел в переполненном вагоне метро в час пик (17.33) на перегоне между станциями «Измайловская» и «Первомайская». Второй и третий взрывы прогремели в центре города. Преступление было хотя и не скоро, но раскрыто, и о нем к настоящему времени есть множество публикаций, которые я здесь анализировать не буду. Важно лишь отметить, что между Роем и многими другими московскими диссидентами сразу возникли серьезные разногласия в объяснении этого события. А. Д. Сахаров уже 11 января заявил иностранным журналистам, что взрывы в метро и на улицах могли быть провокацией властей для усиления политических репрессий. Рой в письмах мне в Лондон, отправленных по конфиденциальным каналам в конце января, излагал другую версию:
«…Было три взрыва. Первый в метро на перегоне близ станции “Первомайская”. Там мужчина, по описаниям молодой, не старше 20 лет, чернявый с усиками, оставил сумку и выскочил перед закрытием дверей на предыдущей станции. Так что взрывное устройство было на 1–2 минуты. Второй взрыв, это был пакет, положенный в урну для мусора на людной улице 25 Октября. Третий взрыв – в вестибюле одного из учреждений в центре. Общее число жертв – убитых 14, раненых до 70. Выезжали на станцию “Первомайская” Брежнев и Андропов. Брежнев был очень разгневан, ругал КГБ, мол, деньги получаете огромные, а юбилейный год начинается со взрывов (не было взрывов в Москве с 1943 г.). Были составлены портреты-роботы подозреваемых, мужчины и женщины… Это на прошлой неделе. Видимо, на этой неделе следствие продвинулось вперед, поэтому и вызвали Сахарова за клевету. Экспертиза показала, что взрывные устройства и взрывчатка самые примитивные, можно изготовить в любой мастерской… Сначала два дня была всерьез версия о “сионистах”. Но Израиль предложил прислать лучших экспертов по терроризму… Усилен контроль на железных дорогах южного направления… какие-то следы ведут на Кавказ».
Независимо от этих терактов, КГБ явно получил с конца 1976 года более широкие полномочия, и Москву очищали от диссидентов и правозащитников, но в основном путем принуждения к эмиграции. В феврале 1977-го арестовали членов Московской Хельсинкской группы Юрия Орлова и Александра Гинзбурга. Еще в 1976 году Госбанк СССР отменил практику подарочных переводов из западных стран, которые выдавались получателям в виде сертификатных рублей, принимаемых в валютных магазинах «Березка». Теперь переводы из-за рубежа выдавали только в рублях по официальному курсу, который снижал покупательную способность валют в несколько раз. Это создало множество проблем для тысяч человек, главным образом для тех, кто подал заявление на эмиграцию, а также для некоторых организаций, которые получали финансовую поддержку от родных, друзей или различных фондов. Советским дипломатам и другим работникам советских загранучреждений валюту обменивали на особые чеки, заменившие сертификатные рубли. «Березка» обслуживала теперь лишь иностранцев, туристов, приглашенных, работников посольств, загранработников и корреспондентов. Попытки провозить в СССР непосредственно валюту для неофициального обмена на рубли привели в 1977 году к нескольким достаточно громким судебным процессам, в которых вместо политических обвинений предъявлялись обвинения в незаконных валютных операциях. Эти ограничительные меры лишили и меня возможности оказывать прямую финансовую помощь Рою из его же собственных гонораров, а также нашему Саше и другим родным и друзьям. Мы старались решить проблему с помощью посылок с книгами, вещами, канцтоварами и лекарствами. Но в январе 1977 года стало ясно, что Рите надо опять ехать на родину. У нее и Димы основными проездными документами оставались советские паспорта, но с особой, заграничной регистрацией. Они годились для поездок и получения визы в любую страну, кроме СССР, то есть той страны, которая их выдавала. Для поездки в Советский Союз Рите следовало получить через ОВИР МВД приглашение от родственников, которые могли гарантировать ей внутреннюю прописку. На этот раз такое приглашение оформила Галя, жена Роя. Она не меняла фамилию при регистрации брака, оставаясь Гайдиной. В Институте эндокринологии АМН СССР, где она работала, многие не знали, что она была женой Роя Медведева. Однако и ей вскоре пришлось узнать, что практикуемая в СССР система заложничества в отношении близких родственников, а иногда и близких друзей политических диссидентов лишала ее многих возможностей, даже в научной работе. Вокруг известных критиков советской политической системы КГБ устанавливал особый карантин, обеспечивая его агентурной слежкой, подслушиванием телефонных и квартирных разговоров и перлюстрацией не только международной, но и внутренней корреспонденции, часть которой перехватывалась и, не доходя до адресата, изучалась в других местах.
В этих условиях все организованные оппозиционные группы, находившиеся в Москве, – Хельсинкская, «Хроника», «Эмнести», Комитет по правам и фонды помощи, ведущие обширную открытую переписку, отчетность, имеющие картотеки, иногда с финансовой документацией, неизбежно оказывались в роли источников информации для КГБ о настроениях в провинции. В 1977 году несколько таких картотек с множеством адресов, в частности Фонда помощи политзаключенным, конфисковывались оперативниками КГБ. В результате были арестованы, например, несколько активистов самиздатного журнала «Евреи в СССР», английская версия которого выходила и в Лондоне.
Вторая поездка Риты на родину
Вылет в Москву рейсом «British Airway» был намечен на 22 апреля, возвращение в Лондон – на 10 июня. На московской таможне, естественно, тщательно обыскали весь багаж и личные вещи Риты, пересчитали ввозимую иностранную валюту, указанную в декларации. Любые новые вещи – подарки для сына и родственников – не облагались пошлиной только в одном экземпляре, за второй уже полагалось платить. Но мы эти правила знали, поэтому пошлину платить не пришлось. Риск возможных провокаций был велик, но с нашей осторожностью реализовать их было трудно. По всем параметрам, которые где-то, наверное, суммировались и обобщались, визит Риты был абсолютно семейным, не имевшим политических целей. Ее письма из Москвы или из Калинина шли обычной почтой через почтовые ящики. Первая открытка из Калинина датировалась 24 апреля, письмо из Москвы – 27 апреля:
«Были вчера с Сашей на Таганке. До чего же они молодцы! “Мастер и Маргарита” – это что-то необычайное. Четыре часа идет спектакль, оч. динамичный, оч. умный… Смотрела и все время думала о тебе и о Димочке, представляя, как бы вы радовались этому чуду…»
В Обнинске Рита навестила Тимофеева-Ресовского, привезла ему в подарок, как и в 1975-м, шоколад. Он был очень рад ее неожиданному визиту. К нему по-прежнему можно было приходить без предупреждения. Он сам открывал дверь и старых друзей узнавал по голосу и общим очертаниям. Николай Владимирович жил одиноко, но гости приходили к нему почти каждый день. Его сын, доцент университета, живший и работавший в Свердловске, часто приезжал и нанял отцу домработницу. От Тимофеева-Ресовского поступила ко мне особая просьба – прислать из Англии новый бестселлер «Life after Life» («Жизнь после жизни»), сенсацию, которую я не заметил. Я, узнав об этом по телефону, сразу пошел в книжный магазин, купил три экземпляра, один отправил экспресс-почтой в Обнинск, другой Рою, третий оставил себе. В продаже был уже 19-й тираж, хотя книга вышла лишь около года назад. Это означало миллионы экземпляров. В аннотации на обложке говорилось, что автор, американский психолог Раймонд Моуди (Raymond A. Moody), «описал реальные воспоминания тех людей, которые были уже объявлены клинически мертвыми, описания эти столь сходные, столь яркие и столь неопровержимо позитивные, что они могут изменить взгляды всего человечества на жизнь, смерть и бессмертие души».
Николай Владимирович не верил в конкретного бога и в существование души, независимой от мозга. Но он верил в какой-то высший разум, высшие силы и часто спорил на эту тему. «К сожалению, проверить экспериментально, сохраняется ли твоя душа, никакой другой возможности, кроме смерти, не существует» – эта его фраза запомнилась многим. Книга Моуди могла повлиять на эту интересующую всех тему.
Доктор Моуди сразу же стал знаменитостью, и у него появилось много последователей. Его записи были документальными. (На русский эта книга была переведена в 1980 году.)
В письме о поездке в Обнинск Рита сообщала:
«В электричке встретила А. Н. Летову. Она теперь работает в новом ин-те, недавно организованном на базе Гулякинской группы. Гулякин умер, и возглавляет все это как будто Катя Юдинцева. Вот никогда не поверила бы! Но все еще пока в стадии становления…» (Летова была сотрудницей нашего отдела в ИМР в Обнинске.)
Это была для меня важная новость. Под Гулякинской группой подразумевался коллектив засекреченной лаборатории биофизики Тимирязевской сельскохозяйственной академии, созданной профессором В. М. Клечковским, моим шефом и другом, умершим в 1972 году. Эта лаборатория уже почти двадцать лет изучала экологические и сельскохозяйственные последствия Уральской ядерной катастрофы. Профессор И. В. Гулякин, которого я хорошо знал, преподавал на кафедре агрохимии ТСХА и руководил некоторыми исследованиями в лаборатории биофизики. Катя Юдинцева училась в ТСХА в одной группе с Ритой. Я ее тоже хорошо помнил. Переезд этой лаборатории в Обнинск и ее преобразование в институт означали, что проблема загрязненного радиоактивностью уральского региона получила государственный приоритет. (Институту сельскохозяйственной радиобиологии и радиоэкологии было впоследствии присвоено имя В. М. Клечковского.) Таким образом, письмо Риты добавляло новый институт в список учреждений, за публикациями которых мне надо было следить в поисках материалов по изучению зоны Уральского радиоактивного загрязнения.
В письме от 11 мая Рита рассказала о Дне Победы:
«В Москве мы с Сашей просто ходили по городу, а вечером были в театре Моссовета. Смотрели “Василия Теркина”. Очень хорошо и очень кстати. Спектакль кончился рано, и мы посмотрели еще салют на пл. Маяковского… О делах Роя ты, наверное, знаешь. Решила я забрать у них Нордика и отвезти его в Калинин…»
В Калинине жил брат Риты Валентин, инженер-химик, имевший четверых детей, все школьники, и работавший начальником цеха на химкомбинате с каким-то вредным для здоровья производством. Он недавно получил для своей семьи трехкомнатную квартиру, но в поселке химкомбината, за городом. В городе, также в трехкомнатной квартире, жила младшая сестра Риты Рая с сыном и дочерью. Она давно была в разводе с мужем. У нее жил и Саша, деля комнату с Андреем, двоюродным братом. К ним и планировала Рита определить нашего любимого эрдельтерьера Норда. У Роя Норд мало гулял и выглядел нездоровым и заросшим. Сашу Норд тоже признавал как хозяина.
В Москве Рита навещала Дудинцевых, Лакшиных, Турчиных (Валентин и Таня нерадостно готовились к эмиграции, срывая старшего сына с учебы на первом курсе МГУ) и Акопянов, наших с Роем школьных друзей по Тбилиси, живших с 1951 года в Москве. У всех были сложные проблемы. Владимир Павлович Эфроимсон, генетик и мой друг и соратник по борьбе с Т. Д. Лысенко, находился в депрессии после смерти жены Марии Григорьевны и не хотел ни с кем встречаться.
Письма от Риты и Роя приходили часто, но хороших новостей не приносили. Многие наши планы помощи Саше, Рою, друзьям и родственникам, основанные на реалиях, существовавших до конца 1975 года, оказались невыполнимыми из-за множества новых ограничений. Даже юридическая служба СССР, занимавшаяся проблемами иностранцев, Инюрколлегия, отказывалась обслуживать бывших советских граждан и лиц без гражданства, хотя официально адвокаты Инюрколлегии работали на коммерческой основе.
Перед вылетом в Лондон таможенницы снова подвергли Риту тщательному досмотру в особой комнате. Рассматривали каждую вещь, открывали каждый футляр, проверяли волосы. Одна из таможенниц подняла с пола упавшую бумажку и очень обрадовалась. В ее руке оказалась квитанция Ювелирторга на покупку какого-то золотого изделия. Это была явная инсценировка. «Почему вы не вписали золотую вещь в декларацию, как требуется по закону?» – «У меня нет золотых вещей», – ответила Рита. «Мы должны проверить ваш багаж», – заявила таможенница. «Проверяйте, если хотите, но багаж уже проверяли перед регистрацией». К тому времени багаж, наверное, уже погрузили в самолет, но не исключено, что его и после регистрации проверили еще раз.
Таможенница вышла, очевидно, чтобы позвонить в разные инстанции. Разгрузка британского рейса могла создать много проблем и требовала, наверное, не только распоряжения свыше, но и согласования с британской авиакомпанией. Объяснять британцам столь незначительную причину было, видимо, неловко. Экипаж самолета, уже задержанного на 15–20 минут, знал, что один из пассажиров находится на таможне. Прошло еще 30 минут, но директивы сверху не поступило. Там наверняка и готовили весь сценарий, полагая, что это будет рейс «Аэрофлота». Но британские летчики не собирались улетать без пассажира. Не исключено, что и у них к этому времени имелась своя инструкция. В конце концов советская таможня сдалась и пропустила задержанную пассажирку.
Через полтора часа полета пилот объявил по-английски и по-русски: «Наш самолет пересек государственную границу Советского Союза». Пассажиры ответили дружными аплодисментами.