Мой новый статус
В главе 28, рассказывающей о событиях конца 1974 года и начала 1975-го, я уже упоминал о приглашении на беседу с британскими контрразведчиками, которые задавали мне вопросы на разные темы, и мои ответы неизбежно накапливались в моем досье. В апреле 1977 года мистер Бакстон, с которым я в тот раз беседовал, позвонил в институт и пригласил меня для обсуждения проблем, представляющих «взаимный интерес». Встреча опять происходила в здании министерства обороны и в той же комнате № 055, явно оборудованной звукозаписывающими устройствами. Как и в прошлый раз, на встрече присутствовал и второй собеседник, который не представился по имени или должности. Поскольку меня просили о конфиденциальности, то я не записал тогда ни точной даты, ни характера заданных вопросов. Память многих подробностей не сохранила. Собеседники знали теперь обо мне значительно больше. Одного дня для беседы не хватило, и на следующий день я провел там еще около пяти часов. Разговор был достаточно дружелюбным, узнавали что-то обе стороны. Я вопросов не задавал, но иногда проявлял догадливость насчет тех людей, которые либо по собственной инициативе, либо в таких же конфиденциальных беседах пополняли и мое досье. По характеру вопросов обычно нетрудно догадаться, откуда поступала информация. Около половины источников были, судя по теме допроса, русскими, остальные британцами или американцами. Легко узнавалась эмигрантская среда. Один мой московский знакомый, эмигрировавший в 1972 году и ныне живущий в США, судя по заданным мне вопросам, прислал в британские спецслужбы копию своей статьи «Странная позиция Жореса Медведева», которую он безуспешно пытался напечатать в лондонских газетах. Мне рукописную копию этой статьи, написанной на приличном английском, который автор знал плохо, прислали около года назад из воскресной газеты, отказавшейся ее публиковать. В статье был намек на то, что моя позиция по проблемам разрядки и споры между Роем и Сахаровым, Солженицыным и Максимовым входят в какой-то сценарий властей. Два доноса явно пришли из Москвы и касались действий и заявлений Роя. В Советском Союзе спецслужбы меня никогда не допрашивали, но технология допросов, очевидно, везде одинакова. Среди множества банальных вопросов в ходе беседы неожиданно встраиваются какие-то ключевые, ответ на которые и важен для «следствия».
Первые вопросы неизбежно оказались связанными с публикациями об Уральской ядерной катастрофе, которые обсуждались и в британской прессе. Газетные вырезки на эту тему, получаемые через бюро газетных вырезок, очевидно, оседали и в моем досье. Я рассказал о работах группы Клечковского и миассовских семинарах Тимофеева-Ресовского и, ожидая, что об этом меня могут спросить, принес ксерокопии некоторых статей по радиоэкологии из советских академических журналов. Затем последовало обсуждение взрывов в московском метро и на улицах. Прошло четыре месяца после этого теракта, но ни подозреваемых, ни арестованных все еще не было. Это обеспечивало версии А. Д. Сахарова о намеренной провокации властей – версии, поддержанной и западной, в основном американской, прессой, – определенную монополию. Я рассказал о деталях, которые знал из писем Роя, и попытался объяснить, что подобный особый предлог для политических репрессий спецслужбам в СССР совершенно не нужен. Столь затянувшееся расследование дискредитирует в большей степени сами спецслужбы, а не политическую оппозицию.
Как и в январе 1975 года, так и теперь можно было понять, что доносы на меня шли в британскую контрразведку главным образом от разных групп НТС вместе с копиями публикаций журнала и издательства «Посев». Поступали в досье и вырезки из эмигрантских газет. В журнале «Посев» за два прошедших года было опубликовано несколько материалов с критикой братьев Медведевых, на которые я не обращал внимания. У меня к НТС имелось устойчиво отрицательное отношение еще до приезда в Англию, и я игнорировал всю эту систему, активную в основном в ФРГ. Еще в сентябре 1973 года Роман Гуль, редактор «Нового журнала», прислал мне выпуск эмигрантского парижского журнала «Народная правда» за 1949 год со статьей Д. Далина «Кризис солидаризма», где приводились выдержки из Программы НТС 1944 года. В Программе содержалась схема построения новой России после поражения большевистской диктатуры:
«Отбор ведущего слоя, в конечном счете, производится не столько путем выдвижения людей на выборах, сколько на основании проверки пригодности людей на практической работе… Глава государства осуществляет и верховное водительство ведущего слоя нации… Правительство не ответственно перед Государственной Думой…. В состав Российской Нации не входят иностранцы, хотя бы они и постоянно проживали в России, и евреи… Евреям предоставляется право или свободно покинуть пределы России, однако, без вывоза капиталов, или же поселиться на территории Российского Союзного Государства в специально отведенной для них области…» (Народная Правда. Париж. 1949. № 6. С. 23.)
Редактором этого журнала был в то время сам Роман Гуль.
Моя научная работа британских контрразведчиков не интересовала.
Так или иначе, но двухдневная беседа с ними сняла какие-то ограничения и открыла возможность для нового статуса моей семьи в Соединенном Королевстве. В июне я получил письмо из иммиграционного отдела министерства внутренних дел с неразборчивой подписью, в котором говорилось о новых возможностях (даю в переводе на русский):
«…ограничительные условия вашего пребывания в Соединенном Королевстве отменены. Вам больше не нужно сообщать в полицию об изменении адреса или работы… Вы теперь свободны оставаться постоянно в Соединенном Королевстве, и вам не нужно разрешений от британских департаментов на изменение места работы по найму в Великобритании и на занятие бизнесом… Вы можете покидать Соединенное Королевство в любое время и возвращаться без виз…»
Одновременно с этим я получил анкету для оформления нового проездного документа. Вместо одногодичных удостоверений личности мне полагался теперь Travel Document, предусмотренный Международной конвенцией от 28 сентября 1954 года для поездок во все страны. Двухгодичный срок действия этого документа мог продлеваться. Двадцать чистых страниц отводилось для виз и штампов прибытия и убытия. В июле 1977 года мне проставили в нем многократную визу на въезд в США. Еще в начале года я получил приглашение принять участие в очередной ежегодной конференции Американского геронтологического общества, которая проводилась с 18 по 22 ноября в Сан-Франциско. Я сразу ответил согласием и был рад снова побывать в Калифорнии и встретить старых друзей.
Книга Роя об Октябрьской революции
Я уже писал в главе 34 про очерк Роя об исторической неизбежности революции в России в 1917 году, который был опубликован в Италии в 1976-м в виде небольшой книги. В этой работе анализировались события, происходившие в течение ста дней после 25 октября 1917 года. В связи с юбилеем революции римское издательство «Riuniti» заказало продолжение. В новом большом очерке, выпущенном тем же издательством как продолжение первой книги, Рой рассматривал события начала 1918 года. В совокупности оба очерка представляли теперь уже полноценную книгу, которую с некоторыми дополнениями можно было предложить для перевода на другие языки. Скромный объем лишь ускорял возможность публикации. По ключевой теме века «Русская революция 1917 года», как оказалось, в западных исторических изданиях не было ни одного труда советского автора. Это крупнейшее событие XX века отражалось на русском и на всех языках народов СССР во множестве трудов, иногда в многотомных иллюстрированных изданиях, но их не переводили и не печатали в США и в Западной Европе, так как эти труды представляли собой очень грубую фальсификацию истории, зачастую с подделкой фотографий, с которых удалялись ретушированием те или иные личности. Фотоальбомы таких фальсификаций периодически публикуются фотографами-историками, среди которых наиболее известен Дэвид Кинг (David King). История Советского государства оказалась еще более явно разделенной на советскую и западную версии, чем это было до 1965 года с генетикой. При этом книги по истории Октябрьской революции и Гражданской войны, которые во множестве публиковались в СССР и до 1929 года, были запрещены после высылки из СССР Троцкого и арестов троцкистов. Однако и новые книги на эту тему, изданные до 1937 года, снова запрещались и изымались из библиотек после арестов и расстрелов Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина, Тухачевского, Якира, Блюхера и многих других героев революции и Гражданской войны. Труды о революции, выходившие в СССР до 1956 года, постигла та же участь после разоблачения культа Сталина. Книга Роя оказалась первой работой советского автора, свободной от всех подобных ограничений.
Написание этой книги, сначала в виде очерков, было отчасти связано с тем, что ее автор, закончивший в 1951 году историко-философский факультет ЛГУ и преподававший десять лет историю в школе, узнавал много нового об Октябрьской революции и Гражданской войне из книг (в том числе воспоминаний участников тех событий), вышедших на русском языке в США, Франции и Германии, которые я ему посылал в течение нескольких лет. Поскольку объем новой книги Роя был небольшим, около 250 страниц, мне удалось быстро заключить контракты с американским, немецким и французским издателями. Уже в следующем году во Франции под названием «La Révolution d’October», а вскоре в Германии («October 1917») и затем в США и Великобритании («The October Revolution») она увидела свет. Верстку английского перевода для издательства Колумбийского университета я вычитывал сам в Лондоне. К тому времени я получил от Роя и нашел в лондонских коллекциях много интересных фотографий 1917 года, которые были включены в книгу. Предисловие написал Гаррисон Солсбери. На другие языки книга впоследствии переводилась уже с английского издания.
Приглашение в Ок-Ридж и в другие атомные центры
Найденные мною в советских научных журналах сведения об экологических исследованиях, проведенных в зоне сильного загрязнения радиоизотопами, можно было по видовому составу животных и растений достаточно легко отнести к районам Южного Урала. В разных исследованиях этой серии были уже упомянуты с их латинскими названиями около 200 видов растений и животных, и некоторые эти виды встречались в определенных комбинациях только там. Загрязнение радиоизотопами большой территории Урала между Свердловском и Челябинском подтверждалось и свидетельством профессора Льва Тумермана, опубликованным в декабре 1976 в Израиле и перепечатанного в британских газетах. Наибольшее число публикаций по радиоэкологии из данной серии принадлежало А. И. Ильенко с сотрудниками, которые начали исследования в этой зоне лишь в 1969 году. В одной из статей, опубликованных в «Зоологическом журнале» в 1972 году, остались, по-видимому по недосмотру проверочных комиссий или цензуры, слова о том, что «животные для данных исследований вылавливались в заповеднике в Челябинской области, где они находились в радиоактивной среде в течение 14 лет», то есть с 1957 года. То, что главный советский центр по производству плутония для атомных зарядов находится в закрытом городе под названием Челябинск-40, уже давно не было секретом. Именно над этим районом пролетал 1 мая 1960 года американский разведывательный самолет U-2, пилотируемый Гэри Пауэрсом (Gary Powers). Это был не первый полет с целью фотографирования секретных объектов. В 1970-х годах такая фотосъемка без особых проблем осуществлялась уже со спутников.
Однако во всех других публикациях этой серии упоминаний о географической локализации наблюдений, вопреки традициям экологических работ, не было. В Советском Союзе публикация любой статьи, в которой упоминаются радиоактивные изотопы, разрешалась в то время лишь при представлении авторами в редакцию особого акта экспертной комиссии, свидетельствовавшего о том, что в статье «нет данных секретного характера».
Собранные материалы позволили мне опубликовать в New Scientist еще одну статью под названием «Facts behind the Soviet Nuclear Disaster» (30.06.1977. Vol. 74. P. 761–764).
В этой статье я привел карту возможной локализации радиоактивных загрязнений: к востоку от города Кыштым через всю Челябинскую и часть Курганской областей на площади около 10 000 кв. км.
В некоторых местах, очевидно близко к эпицентру взрыва, загрязнение оказалось очень высоким, что позволило генетикам группы академика Н. П. Дубинина изучить возможный отбор более радиорезистентных генетических популяций среди одноклеточных почвенных водорослей.
Моя новая статья не могла вызвать каких-либо опровержений, подобных тем, что появились в ноябре прошлого года после первой статьи в этом же журнале. В широкой прессе никаких комментариев на этот раз не было. Но эта проблема, безусловно, обсуждалась уже в более профессиональных кругах. Приводимые в новой статье факты можно было легко проверить.
В конце июля мне в институт позвонил Стэнли Ауэрбах (Stanley I. Auerbach), представившийся директором отдела радиоэкологии знаменитой Окриджской национальной лаборатории в Теннеси, одной из главных в американском атомном проекте. Эту лабораторию я знал и с другой стороны – там уже давно работала группа по изучению молекулярных аспектов старения. Ауэрбах поинтересовался возможностью моего приезда в США и проведения семинара в его отделе по материалам о Кыштымской аварии.
Термин «катастрофа» он пока не решался произносить и считал, насколько я мог понять из разговора, что загрязнение радиоизотопами какого-то района – несомненный факт, но общая площадь его загрязнения в моей публикации сильно преувеличена. Я ответил, что планирую приехать в США на конференцию Геронтологического общества в конце ноября и буду рад включить Ок-Ридж в свою программу перед конференцией в Сан-Франциско. Примерную дату визита наметили на 7–11 ноября. Вскоре из Ок-Риджа пришло письмо, в котором говорилось, что особенности их лаборатории требуют оформления временного пропуска и для его подготовки мне следует прислать ряд анкетных данных. Перечень необходимых сведений оказался на удивление кратким. К ним надо было приложить и недавнее мое фото. В письме от 1 сентября Ауэрбах сообщил, что мой доклад о «ядерной катастрофе» (он поставил это название в кавычки) назначен на 9 ноября и весь остаток этого дня будет посвящен обсуждению различных проблем с сотрудниками его отдела. На 8 ноября была намечена встреча с работниками отдела биологии и обсуждение проблем старения.
В США несколько национальных лабораторий, фактически крупных институтов в разных штатах, с 1943–1944 годов участвовали в атомных проектах. Кроме того, более мелкие лаборатории и центры этого же профиля существовали и при университетах, государственных и частных. Между ними происходил, очевидно, постоянный обмен информацией. С. Ауэрбах, по-видимому, сообщил своим коллегам о моем согласии подготовить доклад и дискуссию по Кыштымской аварии, так как вскоре я получил еще несколько приглашений для докладов и семинаров на эту же тему. Первым из них было письмо от директора отдела биологии Брукхэйвенской национальной лаборатории (Brookhaven National Laboratory) Ричарда Сетлова (Richard Setlow). Он написал, что «сотрудники нескольких отделов лаборатории занимаются изучением действия радиации на биологические системы и оценкой прошлых и потенциально возможных ядерных катастроф» и они «были бы очень рады», если бы я смог приехать в Брукхейвене для проведения семинара. При этом он приглашал меня остановиться в его доме.
В письме из Аргоннской национальной лаборатории (Argonne National Laboratory) от 18 августа прямо ссылались на сообщение от Ауэрбаха о моем визите в Ок-Ридж и предлагали посетить Иллинойс на пути из Теннесси в Калифорнию для обсуждения в Аргонне тех же проблем.
Уже в сентябре я получил еще одно приглашение, на этот раз из Центра по изучению окружающей среды (Center for Environmental Studies) Принстонского университета в Нью-Джерси. Там хотели провести семинар «с обзором радиоэкологических исследований и советской ядерной программы (включая Уральскую катастрофу)».
Для столь ответственной поездки и встреч с профессионалами мне следовало найти новые факты, причем такие, которые американские радиоэкологи смогли бы проверить не только по публикациям в советских журналах.
Радиоактивные перелетные птицы
К докладам в столь знаменитых атомных национальных центрах США надо было тщательно подготовиться. Я не был профессионалом ни в области хранения радиоактивных отходов, ни в области радиоэкологии. Мое преимущество состояло лишь в том, что я лучше, чем американские коллеги, знал именно советскую радиоэкологию и мог свободно читать русские академические журналы, которые западные ученые явно игнорировали. Экологических исследований в зоне Уральской катастрофы оказалось очень много, они лишь сравнительно недавно были начаты, в большинстве случаев в 1969–1971 годах, и включали разнообразные группы исследователей. Это означало, что они лишь с этого времени были вообще разрешены. (Впоследствии я узнал, что решение Совета министров РСФСР о создании Восточно-Уральского государственного экологического заповедника было принято в апреле 1966 года.) Но многие детали о самом радиоактивном загрязнении оставались засекреченными. Группы ученых из многих институтов Академии наук получили, таким образом, допуск на эту территорию не вскоре после ее аварийного загрязнения, а спустя много лет. Кроме того, они могли исследовать растения и животных, но им не разрешалось осуществлять дозиметрию самой территории. (От радиоактивности, выброшенной в воздух взрывом хранилища отходов и разносимой по территории ветром, распределение аэрозоля осаждением на поверхности неизбежно получается неравномерным, очень высоким в «головной» части и вдоль центральной оси и в местах выпадения осадков.) Поэтому данные радиоактивного загрязнения почвы, приводимые разными группами исследователей, им кто-то сообщал заранее. Цифры часто оказывались одинаковыми в различных публикациях и датировались 1965 годом, когда устанавливались границы заповедника. По составу радиоизотопов также наблюдалось сходство во всех работах, хотя они выполнялись сотрудниками нескольких институтов и публиковались в разных журналах. В лесном биоценозе загрязнение верхнего слоя почвы доходило до 3–4 милликюри на 1 кв. м, это означало 30 кюри на гектар и 3000 кюри на 1 кв. км – колоссальная доза, при которой, как я уже упоминал, хвойные деревья вымирали на большой территории и замещались лиственными породами и кустарниками. Страдали от хронического облучения популяции мышей и других грызунов. Почвоведы обнаруживали гибель различных популяций насекомых, личинки которых развиваются в верхнем слое почвы. Такой сильно загрязненный радиоактивностью район мало подходил для изучения пищевых цепей в лесном биоценозе, так как пищевые цепи нарушались из-за гибели радиочувствительных растительных и животных видов. Этот вывод становился постепенно ясным и для исследователей. Со временем определились две проблемы, для решения которых именно столь загрязненная радиоизотопами территория имела уникальные преимущества. Работа над одной из них могла дать ответ на вопрос: не происходит ли в популяциях животных и растений, долго живущих в радиоактивной среде, генетический отбор более радиорезистентных разновидностей? Второй проблемой, для которой загрязненный регион имел уникальную возможность решения, было, безусловно, определение степени консерватизма перелетных птиц, улетающих на зиму в теплые края.
Гуси, утки, кряквы, чирки и нырки, а может быть, кое-где журавли и лебеди улетали в октябре на юг с многочисленных озер Южного Урала. Челябинскую область выбрали в 1946 году для строительства первого промышленного военного реактора и завода по производству плутония именно благодаря обилию здесь крупных озер, так как урановый реактор требует для охлаждения тысяч тонн воды в час. Вода, охлаждающая реактор, а к 1957 году было уже три реактора, также сбрасывалась в озера вокруг атомного производства. Теперь радиоактивные водоплавающие птицы, на многие годы заполучившие в свои кости стронций-90, аналог кальция, улетая каждый год на зимовку (преимущественно в Болгарию, Закавказье, Иран, Турцию, Грецию, Югославию, достигая и Италии), смешивались повсюду с другими стаями птиц. Весной они летят назад, где-то по пути останавливаются и возвращаются в те же места, где происходила их репродукция в прошлом сезоне. Орнитологи всегда изучали такие миграции с помощью кольцевания птиц. Стронций-90 обеспечивал более надежную универсальную метку, так как все особи, проводившие свой брачный период, например, на двух озерах, упоминаемых Ровинским (см. предыдущую главу), а также их выросшее здесь потомство должны иметь в своих костях определенную специфическую концентрацию стронция-90, которая оставалась постоянной в их пище в течение многих лет.
Я уже говорил, что А. И. Ильенко выбрал в 1969 году одно из озер Ровинского для изучения стронция-90 в рыбных популяциях. Мелкие рыбешки питались здесь планктоном, их в свою очередь поедали более крупные рыбы, и эта пищевая цепочка завершалась щуками (иногда весом от 20 до 30 кг), которые накапливали много стронция-90 в костях и цезия-137 в мышцах. Но на таких крупных озерах обычно вдоль берегов и мелководий всегда живут и водоплавающие птицы. Авторы публикаций сообщали, что на территории заповедника была запрещена охота и рыбная ловля. В 1972 году к работе А. И. Ильенко в этом регионе присоединился орнитолог И. Ф. Рябцев, сотрудник Сибирского филиала Института экологии. Они провели на втором, более крупном из озер, ранее изученных Ровинским, отстрел пяти видов водоплавающих птиц и определили в их скелете содержание стронция-90. Озеро было непроточным, и концентрация радиоактивности в нем не менялась в течение многих лет. На зиму все птицы улетали на юг. На следующий год весной, когда таял лед, они возвращались. Замысел исследователей был очень прост. Если среди отстреливаемых птиц появлялась чистая, без стронция-90 в костях, значит, она новая, не жившая здесь в прошлом году. Те же особи, в костях которых обнаруживался стронций-90 в определенной концентрации, были возвращенцами, для них именно это озеро, может быть одно из тысяч на Урале, было родным.
Результаты этой, безусловно, очень интересной работы «О гнездовом консерватизме некоторых водоплавающих птиц» публиковались в «Зоологическом журнале» АН СССР совсем недавно, в 1974 году (Т. 53. № 2). У самок кряквы, серой утки и других видов консерватизм был почти абсолютным. Среди 33 забитых самок 32 оказались со стронцием-90 нужной концентрации. У самцов такой преданности не было. Среди 70 забитых самцов 30 оказались чистыми.
Кроме водоплавающих орнитологи изучали в этом же регионе и около 20 других видов птиц, включая неперелетных (полевой воробей, сова и другие). Но я выписал все латинские названия и подготовил для New Scientist еще одну короткую статью – «Winged messengers of disaster» («Крылатые свидетели катастрофы») и в ней предложил сомневающимся обратиться к орнитологам, знающим, где за южными границами СССР зимуют уральские перелетные птицы. Это более ста разных видов, судя по орнитологическому атласу. В их костях можно обнаружить стронций-90. Может быть, уток или крякв было слишком много, чтобы проследить, куда они улетают, но за более крупными птицами, гусями и журавлями, а их в богатой озерами Челябинской области около миллиона, проследить можно, тем более что и в Южную Европу они прилетают на большие озера. В публикациях советских авторов концентрация этого изотопа приводилась лишь в условных, а не в физических величинах. Это, как я предполагал, объяснялось слишком высокими ее значениями, не объяснимыми для опытов с экспериментальной меткой. У птиц кроветворение идет очень интенсивно, и они намного чувствительнее к радиации, чем млекопитающие. New Scientist – еженедельный журнал, и я надеялся, что моя статья может появиться еще до моего отлета в США.
Таинственное озеро
Я уже приводил в предыдущей главе опубликованные в 1970 году данные А. И. Ильенко о загрязнении рыбных популяций в непроточном озере, динамику радиоизотопов в котором еще раньше изучал Ф. Я. Ровинский. Из таблиц Ровинского следовало, что в течение первых 35 месяцев после загрязнения концентрация радиоактивности в воде снижалась за счет ее перехода в донные отложения и ил и в последующие 40 месяцев оставалась на одном и том же уровне. Концентрация стронция-90 в воде этого озера, измерявшаяся Ильенко, составляла 0,2 микрокюри на литр, концентрация цезия – 0,025 микрокюри на литр. Через два года А. И. Ильенко опубликовал еще одну, более обстоятельную работу (Вопросы ихтиологии. 1972. Т. 12. № 1. С. 174–178) об исследовании рыбных популяций в другом, не названном, но теперь уже проточном озере. Ильенко изучал концентрацию только цезия-137 в пище и мышцах плотвы и в мышцах щуки, выстраивая пищевую цепочку: вода – пища плотвы – плотва – щуки. Наблюдения продолжались два года. Поскольку щуки питались плотвой, то именно щуки имели максимальную радиоактивность в мышцах. Но она резко варьировала по сезонам: в апреле 1970-го – 7 микрокюри на 1 кг, в августе – почти 30 микрокюри на 1 кг. В свою очередь все эти величины зависели от концентрации радиоактивного цезия в воде озера. В июне 1969 в воде озера обнаруживалось лишь 0,01 микрокюри на литр, в декабре 1969 концентрация подскакивала до 0,04, к апрелю 1970-го снизилась до 0,005 и снова поднялась к августу до 0,03, то есть выросла в 6 раз. Автор статьи не пытался объяснить причины таких колебаний в концентрации цезия-137. Озеро проточное, и в нем динамика другая. Но эти же колебания отражались, хотя и не столь резко, в пищевой цепи, прежде всего в корме плотвы.
Озеро было явно большим, в 1969–1970 годах группа Ильенко выловила для этих опытов 300 щук, и это без нарушения баланса популяционного равновесия. В проточных промысловых озерах Южного Урала вылов всех пород рыб составлял, согласно справочникам, от 16 до 25 кг на гектар в год. Размер озера, в котором изучались вариации цезия, безусловно, измерялся квадратными километрами. Резкие повышения радиоактивности воды, особенно от сентября к декабрю, можно было объяснить лишь тем, что в озеро и в 1969-м, и в 1970 году производился промышленный сброс радиоактивных отходов и это были миллионы кюри. Но куда радиоактивная вода из этого озера уходила? В какую реку? На крупномасштабных картах Челябинской области было видно, что из озерного края, на территории которого был построен атомный центр с тремя реакторами и радиохимическим плутониевым заводом по переработке выгоревшего ядерного топлива, вытекала лишь одна небольшая и неглубокая река Теча длиною около 250 км. Она отводила воду из озер Иртяш (около 50 кв. км) и Кызылташ (около 30 кв. км). Я приготовил цветные фотографии и слайды с крупномасштабных карт Южного Урала для лекций в США. Одно небольшое круглое озеро, наверное около 100 га, без названия, выглядело точкой на предполагаемой территории атомного центра. Сам атомный город, без названия, но с 50 тысячами жителей, на картах не был обозначен.
Через два года фотографиями со спутников это небольшое озеро было идентифицировано как озеро Карачай, ныне легендарное тем, что в нем содержится 120 миллионов кюри радиоактивных долгоживущих изотопов, среди которых цезия-137 в три раза больше, чем стронция-90. Этих изотопов там значительно больше, чем во всех радиоактивных загрязнениях на Земле, вместе взятых, включая Чернобыль, Фукусиму и полигоны для испытаний атомных бомб. Перелетные водоплавающие птицы, которые садились в прошлом или садятся в настоящее время на водную поверхность Карачая, могут получить летальную дозу облучения за один час. До мест своей зимовки они не долетают. В настоящее время все желающие могут прочитать про озеро Карачай во многих интернетных источниках.
ЦРУ протягивает руку помощи
Эндрю Уилсон, заместитель редактора воскресной газеты The Observer, который первым обратил внимание на мою публикацию об Уральской катастрофе в ноябре 1976 года, посоветовал мне написать запрос в Центральное разведывательное управление США и, ссылаясь на недавно принятый там Акт о свободе информации, узнать, есть ли у них об этом какие-либо документы. Не слишком полагаясь на успех, я все же сделал такой запрос, отправив его 22 сентября в Вашингтон заказным письмом. В письмо я вложил оттиски двух статей на эту тему из New Scientist, чтобы показать, о чем идет речь. Как объяснил мне Эндрю, к запросу следовало приложить чек на 25 долларов для покрытия минимальных первоначальных расходов. В дальнейшем мне могли предъявить дополнительные счета – работа по рассекречиванию требует расходов. Быстрый ответ датировался 14 октября. Даю отрывки в переводе:
«Центральное разведывательное управление в настоящее время проводит обзор некоторых документов по этому событию и решает вопрос о том, какие из них мы можем предоставить вниманию общественности. Когда процесс рассекречивания будет закончен, мы будем рады прислать Вам копии. Так как некоторые документы появились именно в связи с Вашими публикациями, мы будем рады обеспечить Вас этой информацией бесплатно…
Джин Уилсон (Gene Wilson), координатор».
Четыре документа пришли ко мне спустя всего лишь два дня. Но это были почти пустые листы, на одном из которых, под номером 48, говорилось о том, что в СССР произошла какая-то авария «типа Уиндскейлской». Еще через два дня пришел отцензурированный документ. Даю в переводе:
«Предмет: Авария на атомной станции в Касли
Дата информации 1957–1958. Дата рассылки 4 марта 1959.
Зимой 1957 произошла авария на атомном заводе в Касли… Все магазины в Каменске-Уральском, которые продают молоко, мясо и другие продукты, были закрыты. Для снабжения города продукты питания через два дня стали привозить на грузовиках и по железной дороге. Их продавали непосредственно с грузовиков, что привело к образованию очередей, напомнивших период войны… Население Каменска-Уральского было напугано слухами о появлении каких-то заболеваний. Кое-кто из руководящих лиц вызывали общественное возмущение, выходя на улицу только с небольшими счетчиками радиации, которые были недоступны для всех…»
На следующий день в новом фирменном конверте ЦРУ я обнаружил более подробный документ, поступивший в США в 1960-м и распространенный по системе ЦРУ 16 февраля 1961 года. Первые два абзаца были зачернены, их не рассекретили. Текст начинался со стр. 3. В нем сообщались сведения, полученные от неназванного источника из Кыштыма:
«Весной 1958 года… от нескольких людей он слышал, что обширные районы Челябинской области были загрязнены радиоактивными отходами из-за аварии на атомном заводе где-то рядом с Кыштымом, городом в 70 км к северо-западу от Челябинска… Продовольствие, которое привозят крестьяне на челябинский рынок, проверяется на радиоактивность санитарной службой… Проверяются продукты, поступающие в школы и на заводы… Некоторые загрязненные деревни недалеко от Кыштыма, по свидетельству источника, были сожжены, и их жители переселены в новые поселки, построенные правительством. Жителям не разрешили брать с собой никаких вещей, и их увозили только в той одежде, которая была на них…
…река Теча, которая вытекает из озера Кызылташ… стала очень радиоактивной…
В августе 1960… рабочих и служащих послали на сельскохозяйственные работы в район около 50 км севернее Челябинска… Надиров мост через реку Теча был увешан плакатами “Пить воду строго воспрещается. Вода загрязнена…” Во время работы в совхозе служащим запрещалось подходить к реке… Берег был отгорожен проволочным забором с плакатами “Проход воспрещается”…
…атомный объект в Кыштымском районе был известен как почтовый ящик 40».
Все ясно, подумал я, американская разведка работает хорошо и на «местном» уровне. Собирает даже слухи. Добытую информацию в прессу ради сенсаций не дает, чтобы не раскрыть свои источники. На институтском ксероксе я скопировал эти тексты на прозрачные листы для демонстрации через проекционный аппарат и добавил их к набору иллюстраций[12].
В Нью-Йорк я вылетел в понедельник 23 октября ночным рейсом с промежуточной посадкой в Манчестере. Полет оказывался на час или полтора дольше, но почти в два раза дешевле. В понедельник самолеты в Нью-Йорк улетали наполовину пустыми, деловые люди не теряют в воздухе рабочих дней. Благодаря множеству свободных кресел я смог прилечь и вытянуть ноги. Стюардесса принесла небольшую подушку и одеяло. Самолет приземлился в аэропорту имени Кеннеди около двух часов дня, и я сразу поехал в отель «Рузвельт». Как постоянному клиенту мне теперь полагалась скидка 25 % на оплату номера.