Новые гистоны, новый лаборант
Применение новых методов электрофореза гистоновых белков в полиакриламидных гелях, которые были разработаны Любомиром Гниликой в Нашвиле, позволило нам разделить открытую ранее субфракцию лизинбогатого гистона F1 (по новой классификации гистонов она теперь стала Н1) на два варианта, которые мы обозначили символами Н1 и Н1. Разные органы мышей различались по соотношению этих вариантов, и доля одного из них была явно больше у старых животных и в гепатомах. Возрастные изменения на этом уровне могли свидетельствовать о морфогенетическом (программном) контроле процесса старения, во всяком случае у мышей, имеющих эволюционно сокращенную продолжительность жизни. Скорость старения – это приспособительный признак, коррелирующий с процессами репродукции. Природа и естественный отбор награждают долголетием лишь животных с медленными процессами роста и развития особей нового поколения, имеющих многолетний выход на стадию полового созревания.
Моя лаборантка Лиля, русская австралийского происхождения, перешла в 1977 году в аспирантуру и стала работать самостоятельно по теме диссертации и на культурах тканей. На освободившееся место можно было пригласить нового лаборанта. О наличии вакансий в институтах и университетах сообщается в разделе объявлений на последних страницах журналов Nature и New Scientist. Через две недели после подачи нашим институтом такого объявления в отдел кадров поступило около ста заявлений. Все еще высокая безработица создавала наибольшие проблемы именно для молодых специалистов. Я не имел на этой стадии доступа к личным делам, но в объявлении о вакансии подчеркивалось, что у претендентов должен быть опыт работы по биохимии. Судить о пригодности такого опыта мог, естественно, только сам экспериментатор. Первичный отбор по документам вели в отделе кадров и после этого пригласили для предварительного собеседования десять человек. Из этих десяти кадровики выбрали трех, передав их документы в наш отдел. Теперь им предстояло собеседование со мной, с заведующим отделом и с инженером отдела, проверявшим кандидатов на знание приборов.
Из трех кандидатов я выбрал молодого, явно очень способного человека, недавно закончившего Кембриджский университет со специализацией по биохимии. Мой выбор, как я полагал, решающий, сообщили кадровикам. Кого выбрали заведующий отделом и инженер, я не спрашивал. В Англии, по традиции, не принято вмешиваться в подобные дела. Через две или три недели в моей группе появился новый сотрудник. Им оказалась девушка лет двадцати, не имевшая ни университетского образования, ни опыта работы с животными, ни в биохимии. У нее был небольшой стаж работы в какой-то диагностической лаборатории госпиталя. Такое пренебрежение моим мнением вызвало первый конфликт с британскими кадровиками. Я настаивал на изменении решения. Неопытный и неквалифицированный лаборант мог стать обузой, а не подмогой в работе. После нескольких бесед с инженером отдела и кадровиками причина принятого решения прояснилась. Выбранный мною молодой и квалифицированный выпускник Кембриджа, а туда принимают только лучших и после отборочных экзаменов, родился в Югославии, то есть в коммунистической стране. Он уже получил британское гражданство, но в государственные учреждения, к которым относился и наш институт, разрешалось, по каким-то секретным инструкциям, принимать на постоянную работу лишь тех, кто родился в Соединенном Королевстве или в его бывших колониях, входивших теперь в Британское содружество наций. Отсутствие опыта у новой сотрудницы оказалось достоинством. Ей могли предложить должность не лаборанта, а младшего лаборанта, то есть с меньшей зарплатой. Экономия бюджетных средств. Права оспаривать такие аргументы у меня не было. Но у новой сотрудницы вскоре обнаружилась аллергия на лабораторных мышей и особенно крыс. Работать с этими животными, а тем более препарировать их органы она не могла.
Венецианский биеннале
В начале декабря, как я уже сообщал ранее, мне предстояла поездка в Венецию для участия в одной из программ Венецианского фестиваля авангардного искусства, организуемого раз в два года, обычно с 15 ноября по 15 декабря. В первую неделю декабря в одном из дворцов Венеции собирался «круглый стол» для обсуждения проблем советских и восточноевропейских диссидентов. Венецианские форумы мирового искусства, начатые еще в прошлом веке, стали столь популярны, что Советский Союз принимал в них участие с 1926 года. В начале XX века именно русское революционное искусство действительно лидировало как авангард мирового. В живописи выдвинулись Марк Шагал, Борис Кустодиев, Василий Кандинский, Наталья Гончарова, Казимир Малевич и многие другие. Возникло новое искусство агитационного плаката. Владимир Маяковский стал представителем революционного авангарда в поэзии, Сергей Эйзенштейн – в кинематографии. В литературе выделялись Евгений Замятин, Борис Пильняк, а несколько позже и Михаил Булгаков. Независимость искусства в нашей стране от текущей политики была ликвидирована в период коллективизации и индустриализации. С запретом на творческие поездки за границу и появлением в Европе фашистских диктатур прекратилось и участие СССР в международных фестивалях. Вторая мировая война прервала проведение каких-либо международных мероприятий, в том числе и Венецианского биеннале. Они возобновились в 1948 году. В 1956 году Советский Союз вновь открыл свой павильон в Венеции.
Сообщение президента биеннале Карло Рипа ди Меаны о том, что фестиваль в 1977 году будет посвящен диссидентам Восточной Европы, вызвало протест со стороны посла СССР в Риме и некоторых других посольств, объявивших это вмешательством политики в культуру. Но ди Меана активно защищал свое решение, утверждая, что искусство нередко создает проблемы для политиков не только на Востоке, но и на Западе. Растущая эмиграция деятелей науки и искусства из СССР и Восточной Европы и появление самиздата свидетельствуют об отсутствии там свободы творчества, и это нельзя игнорировать, так как искусство и наука не имеют границ.
Письмо с приглашением от Рипа ди Меаны было на английском, а полная программа фестиваля на итальянском. Но по упоминаемым в ней именам и терминам я все же смог определить главные ее пункты. Первым пунктом был кинофестиваль с международным жюри. Самиздат в этом виде искусства вряд ли возможен. Все фильмы из СССР и Восточной Европы были продукцией государственных киностудий, но такие советские режиссеры, как Сергей Параджанов и Андрей Тарковский, считались диссидентами. Параджанов, новаторский фильм которого «Тени забытых предков» на тему украинской истории я смотрел, наверное, десять лет назад, находился в 1977 году в заключении. Фильм Тарковского «Сталкер» я посмотрел лишь недавно в лондонском киноклубе. Он не произвел на меня большого впечатления. Польские, чехословацкие и венгерские режиссеры, упоминавшиеся в программе, не были мне известны.
Значительно больший интерес представляла для меня организуемая выставка книг самиздата и их переводов и изданий на разных языках.
Третьей главной темой фестиваля планировалось изобразительное искусство, живопись и скульптура, и симпозиум по проблемам авангарда, национальных традиций и соцреализма. Для меня во всех этих пунктах программы интерес представляло то, что я смогу увидеть Мстислава Ростроповича, его концерт значился в программе, и Эрнста Неизвестного, имя которого тоже там упоминалось. С Эрнстом Неизвестным я еще не был знаком, но Рой подружился с ним в Москве как раз в тот период, когда скульптор работал над созданием надгробного памятника Хрущеву. Изображение этого памятника на Новодевичьем кладбище мы с Роем выбрали для обложки книги «Хрущев. Годы у власти», и цветной негатив я получил в Лондоне от Э. Неизвестного, который в 1976 году эмигрировал из СССР и жил тогда в Цюрихе. В начале 1977-го он переехал в Нью-Йорк.
В программе биеннале упоминался и Юрий Любимов, режиссер Театра на Таганке. Наука и литература объединялись в один «круглый стол». Здесь в программе стояли имена А. Сахарова, А. Солженицына, А. Синявского, В. Буковского, Р. Медведева, Ж. Медведева, В. Турчина, Л. Плюща, В. Некрасова, А. Амальрика, В. Ерофеева, Е. Эткинда, И. Пеликана, М. Джиласа, Э. Гольдштюкера, В. Гавела, Л. Колаковского и еще многих других. Какой-то общей темы для дискуссии не было. Предполагалось, что в ней примут участие и итальянские писатели, философы, журналисты, а также некоторые советологи из других стран.
Декабрь, конечно, не лучшее время для посещения Венеции. Ветер с моря поднял уровень воды, и площадь Святого Марка оказалась затопленной. Туристы ходили по деревянным настилам вдоль домов. В одном из дворцов дожей находился оргкомитет биеннале. Солженицына здесь не ждали, он на письмо ди Меаны не ответил. Не смог приехать и Эрнст Неизвестный. Любимов и Тарковский не получили разрешения на поездку в Венецию от советских властей. Большим разочарованием для всех стало отсутствие Ростроповича. Его концерты планировались на год вперед, и приглашение от Рипа ди Меаны пришло к импресарио великого музыканта слишком поздно. Но для участия в «круглом столе» приехало очень много диссидентов и эмигрантов, в основном из Франции и США. Программы дискуссии и заранее подготовленных выступлений не было. Оргкомитет намечал лишь общее направление, полагая, что какие-то идеи возникнут спонтанно, в ходе прений. Вокруг большого овального стола собралось, наверное, около сорока человек. Встречу открыл Рипа ди Меана. Всем участникам обеспечили синхронный перевод. Среди итальянских организаторов доминировал Джузеппе Боффа (Giuseppe Boffa), хорошо говоривший по-русски. Герой сопротивления, историк, журналист и писатель, он был признанным авторитетом в Италии по всем советским проблемам. Но он был и членом Коммунистической партии Италии, другом Тольятти и корреспондентом газеты L’Unita в Москве. Владимир Максимов произнес резкую речь, оскорблявшую Боффа, а также Андрея Синявского, недавно покинувшего редколлегию «Континента» и создававшего новый русский журнал в Париже. Леонид Плющ, взявши слово, стал критиковать братьев Медведевых. Затем выступил писатель Марк Поповский, недавно эмигрировавший в США. Он привез в Нью-Йорк новую книгу «Дело академика Вавилова», основанную на архивах КГБ 1940–1941 годов, которую пока никто не брался переводить на английский. Поповский почему-то обвинял в этом меня, предполагая, что именно мне посылали ее на рецензию. Дискуссия быстро переросла в жалобы писателей, недовольных отсутствием интереса к их книгам, и в обычные споры среди эмигрантов. Синявский, которого критиковали больше всех – недовольство вызывали его книги «Прогулки с Пушкиным» и «В тени Гоголя», – покинул заседание после перерыва на кофе. Объединение диссидентов в авторитетную оппозицию режимам Восточной Европы, на что, вероятно, рассчитывали организаторы, быстро становилось иллюзией. На следующий день «круглый стол» уже не собирался. В перерывах я поговорил с Виктором Некрасовым, с которым познакомился в Киеве в 1967 году во время симпозиума в Институте геронтологии. Я жил тогда неделю в гостинице «Днепр», недалеко от элитного дома на Крещатике, где жил Некрасов. Он был одним из авторов «Нового мира», и его телефон в Киеве сообщил мне В. Я. Лакшин. В. Некрасов, повесть которого «В окопах Сталинграда», опубликованная в 1946 году, получила всемирную славу и переводилась на множество языков, уехал в 1974 году во Францию на три месяца по приглашению, но, не вернувшись к 1977 году, все еще не потерял советского гражданства. Он был слишком популярен на родине, особенно в Киеве. В 1976 году я встречался с ним в Париже, где семья его снимала маленькую квартиру в плохом и шумном квартале. Ему тогда было 65 лет, и выглядел он нездоровым. В 1977 году в № 12 и 13 «Континента» закончилась публикация начатых еще в 1976 году довольно подробных заметок Некрасова «Взгляд в нечто» о собственной эмигрантской жизни и о прогулках по Парижу. Но ностальгия по Киеву и даже по Москве и «Новому миру» была очень заметной. Не зная французского, Некрасов оставался во Франции туристом. В заметках он не скрывал, что семья его сильно нуждалась. За работу заместителя редактора «Континента» Виктор Платонович получал 3000 франков в месяц (около 500 долларов), слишком мало для Парижа и недостаточно для поездок в другие страны. Трудности возникали и в отношениях с Владимиром Максимовым.
Я провел в Венеции еще два дня, встречаясь с Витторио Страдой, Пьером Остеллино и Джузеппе Боффой, которые помогали Рою в издании книг в Италии. П. Остеллино лишь недавно опубликовал свои интервью и диалоги с Роем в виде небольшой книги на итальянском (Intervista sul dissenso in URSS. Laterza & Figli, Roma – Bari, 1977).
«Круглый стол» в Венеции и встреча с Некрасовым заставили меня задуматься, почему именно писатели оказались в эмиграции в наиболее трудном положении. Они явно не понимали, что положение писателей в СССР, как и в старой России, было иным, чем в западных странах. Литература в СССР, как и вся печатная продукция, щедро субсидировалась государством. Любой литературный журнал и любое издательство существовали за счет государственного бюджета. Чем большим оказывался тираж, тем выше была и бюджетная субсидия. Любые книги, прошедшие цензуру, печатало государство, и они стоили очень дешево, были доступны всем. Не только газеты и журналы, но и романы считались пропагандой. Дешевизна книг распространялась и на зарубежную классику и переводную научную литературу. Авторские гонорары тоже начислялись из бюджета, а не из коммерческой прибыли. В западных странах писатель, как и рабочий, создавал прежде всего прибавочную стоимость для частного издателя. Книги были потребительским товаром и стоили дорого, в десять или двадцать раз дороже их советских аналогов. Это был товар для среднего класса. Научные издания субсидировались университетами и шли в основном в библиотеки. Тиражи книг определялись спросом, гонорар зависел от тиражей. Читательского спроса на советскую тематику ни в Англии, ни в США не было. Многих сюжетов и ситуаций читатели просто не понимали. Перевод почти никогда не имел литературных качеств оригинала. Жанр триллеров, ставший главным в борьбе авторов за книжный рынок, не был освоен советскими писателями, продолжавшими традиции прошлого века. Советская литература, в отличие от советской музыки, балета или спорта, не стала международным явлением.
Биеннале 1977 года признали неудачей. Звезд и знаменитостей для привлечения туристов не было. Фильмы и живопись оказались средними. Шедевров не появилось. Без государственной поддержки национальных делегаций участники не получили и щедрого приема от местных властей. Главная цель традиционного фестиваля на самом деле состояла не в том, чтобы поддержать диссидентов и оппозицию, а в том, чтобы привлечь в Венецию туристов в несезон, когда они не едут туда по собственной инициативе ради красот и музеев самого города. Гостиницы не заполнились, рестораны пустовали, гондолы и пассажирские катера стояли у причалов. Причины провала, наверное, горячо обсуждались городскими властями. Карло Рипа ди Меана вскоре подал в отставку с поста президента-организатора. Социалистическая партия Италии, членом которой он состоял, направила его на спокойную работу в Европейском парламенте.
Семейные новости и проблемы
В конце 1977 года из Калинина пришла хорошая новость от сына: он женится. Вскоре мы получили и фотографию его невесты Людмилы. Рита собралась лететь в Москву в январе с подарками для новобрачных, однако в посольстве СССР в Лондоне отказались проставить в ее советском загранпаспорте возвратную визу. Поездку отложили на весну, решив, по совету друзей, оформлять ее как туристическую через турагентство британской компартии «Progressive Tours». События разворачивались быстро, и в конце декабря Рой, приглашенный на свадьбу, прислал нам отчет, полный оптимизма. Но возникли и проблемы, главной из которых стал, естественно, вопрос о квартире. В 1978 году мы уже ждали внука или внучку. Пока молодым выделили комнату в трехкомнатной квартире родителей Людмилы. Ее отец, военный летчик, майор, был уже пенсионером. Саша, неудачно пытавшийся в прошлом году поступить в медицинский институт – его не допустили к экзаменам в результате какого-то телефонного распоряжения, – учился на вечернем отделении экономического факультета Калининского университета. Поменяв несколько работ, он устроился мастером по куклам в местном театре. Кукольные театры как раз в то время стали появляться в республиканских столицах и в крупных областных городах, приобретая популярность у населения. Это явление, как я понимаю лишь сейчас, было социальным и стихийным. Жесткие цензурные ограничения, от которых задыхались и деградировали кинематография, театр, драматургия, проза и поэзия, не могли распространяться на кукольные театры и театры миниатюр и сатиры. Кукольный театр Сергея Образцова в Москве и Театр миниатюр Аркадия Райкина в Ленинграде стали исключительно популярными. Воспроизводить и модифицировать оригинальные постановки театра Образцова в других городах было легче, чем копировать или имитировать неповторимое сатирическое творчество Аркадия Райкина. Главным хобби Саши была резьба по дереву, теперь он стал профессионально делать кукол. Работа была творческой, но низкооплачиваемой. Рита начала планировать поездку в СССР на весну 1978 года. Мы хотели оказать молодой семье всю возможную помощь. Наши новые родственники при этом сразу попали в положение заложников с ограничением прав, о чем они пока не догадывались.
Общая политическая обстановка в Советском Союзе значительно ухудшилась, частично из-за обострения отношений с США, но в большей степени из-за кризиса в самом советском руководстве, вызванного отсутствием конституционных механизмов преемственности власти. Сформировавшаяся после смещения Хрущева осенью 1964 года руководящая элита, оформленная в Политбюро и Секретариат, быстро теряла дееспособность просто из-за старения и болезней руководителей. Алексей Косыгин, возможно самый способный премьер-министр в истории СССР, пострадал летом 1976 года в перевернувшейся на озере одиночной байдарке. Он был физически хорошо тренирован и увлекался греблей. Его спасли в реанимации, но работоспособность не была восстановлена. Физическое состояние Брежнева продолжало ухудшаться, врачи сопровождали его повсюду. Суслов, Устинов и Громыко, члены малого Политбюро, осуществлявшего оперативное руководство, не обладали авторитетом и властью для управления экономикой страны и партийным аппаратом. В этих условиях неизбежно выдвигался на роль лидера Юрий Андропов с руководимым им аппаратом КГБ. В партийной системе усилилось влияние Черненко, человека крайне консервативных взглядов, догматика. В СССР управление страной могло осуществляться лишь через какую-то универсальную и очень дисциплинированную систему власти. Партийная директивная система власти дополнялась государственной исполнительной. Потеря дееспособности одновременно Косыгиным и Брежневым выдвигала на управленческую роль столь же универсальную систему КГБ. Возраставшая власть КГБ проявлялась прежде всего в усилившихся репрессиях и ограничениях.
В 1977 году американское правительство под давлением МИД и КГБ неожиданно лишило всех своих аккредитованных в Москве журналистов услуг дипломатической почты. Диппочтой теперь могли пользоваться лишь сотрудники американского посольства. Не исключено, что госдепартаменту США были предъявлены реальные факты злоупотреблений диппочтой, например нелегальный вывоз из СССР картин, икон и антиквариата. Моя конфиденциальная переписка с Роем, которая в прошлом обеспечивалась журналистами, стала затруднительной. Аэрограммы все же шли диппочтой. В одной из таких аэрограмм, полученной мною из Вены в конце декабря, Рой писал:
«Пришло несколько книг – 1 и 3 тома Мандельштама и 2 тома Ахматовой… Не было тех книг, которые тебе дал Трифонов, и я не знаю теперь, как они придут. Сейчас в США отдано распоряжение об отделении прессы от государственных органов. В газетах у нас написано с некоторым сарказмом, что в США издано распоряжение о запрещении ЦРУ использовать корреспондентов для выполнения каких-либо заданий и о запрещении платить им за добровольно представленную информацию. Но заодно посольство объявило, что корреспонденты не будут обслуживаться посольской почтой, они могут отправлять только такие письма, как это, но у них не будут приниматься пакеты, посылки и бандероли и не будут также и выдаваться. Это фактически лишает их возможности получать книги и для себя, даже такие, какие им нужны для работы, – наша почта не пропустит…
Я чувствую по разным признакам, что и на меня усиливают давление. Все время приходят сомнительные люди или для установления “связей”, или предлагают “коммерческие операции”. У некоторых я спрашиваю документы… Пришло Гале шантажистское письмо “Старой Гале от юной Тани” с изображением рогов… Я полностью исключаю в таких делах частную инициативу…»
В аэрограмме от 20 января, полученной из Хельсинки (благодаря корреспонденту The New York Times), Рой писал:
«На днях меня посетил майор милиции с сотрудником в штатском. Интересовались – почему я нигде не работаю. Я показал им книги, сказал, что если предложат работу по специальности, то соглашусь. Одновременно милиция была у Копелева, Владимова, Корнилова и Войновича с теми же вопросами. Ходят разговоры, что всем будет предложена эмиграция или ссылка. Но я, конечно, не поеду за границу – пусть судят, если решатся…»
Приемы аналогичного шантажа и угроз применялись и по отношению к А. Д. Сахарову и к некоторым другим слишком раздражавшим власти людям. Все это достаточно широко освещалось в западной прессе. 30 декабря 1977 года Дэвид Шиплер (David Shipler), московский корреспондент The New York Times, посвятил проблемам диссидентов в СССР очень подробную статью в этой газете.
В 1976 году, как я писал ранее, запретили посылать подарочные валютные переводы. Денежные переводы советским гражданам выдавались теперь в рублях по официальному курсу шестьдесят копеек за доллар. В то же время на западных валютных рынках и в Израиле за один доллар давали шесть рублей. Возросшая в 1977 году эмиграция в Израиль, сопровождавшаяся продажей собственности, генерировала большие суммы рублей и черный рынок для их обмена на иностранную валюту. С целью прекращения такого обмена в СССР был принят новый закон, запрещавший ввоз рублей из-за рубежа. Этот закон ударил в основном по иностранцам, жившим в СССР, сотрудникам посольств и общественным организациям, получавшим иностранные субсидии. Сразу пострадал, например, Русский общественный фонд помощи семьям политзаключенных, известный в СССР как фонд Солженицына. Его управляющим в СССР был Александр Гинзбург, живший в Тарусе. Как имевший судимость за публикацию «Белой книги» о судебном процессе Синявского и Даниэля он не имел права на прописку в Москве. За границей фондом управляла жена Солженицына. Гинзбурга арестовали и конфисковали крупные суммы рублей и долларов, происхождение которых он не мог оправдать документами, а также картотеки с регистрацией выплат помощи. Формальным обвинением было «уклонение от уплаты налогов», что ограничивало протесты с американской стороны. Советским гражданам теперь вообще запрещалось иметь иностранную валюту без документальных свидетельств ее происхождения.
Солженицын в 1999 году раскрыл технологию пересылки денег А. Гинзбургу:
«И вот доброхотный неоценимый наш друг В. С. Банкул, швейцарский гражданин, стал производить обмен обратный: за франки выкупая наши родные советские рубли… Следующий труд был – перевезти эти деньги через границу в чемодане в Париж к Струве. А Струве всегда знал наших тайных связных по каналам в СССР… Итак, в Москву тайно привозились многозначные, многотысячные пачки советских денег – и через посредников передавались распорядителю Фонда – им был Алик Гинзбург…» (Угодило зернышко промеж двух жерновов // Новый мир. 1999. № 2. С. 83).
Переводить Рою через Внешторгбанк в Москву его же собственные гонорары не имело смысла. Главную выгоду от этого получал бы Госбанк. На скупку рублей по спекулятивному курсу и нелегальный ввоз рублей в СССР я никогда бы не пошел, это могло быстро привести к аресту Роя. Нашей главной защитой всегда было соблюдение законов и Конституции. По отношению к нам законы нарушала сама власть. Помощь из Англии стала целесообразной теперь лишь в виде посылок и бандеролей с предварительной оплатой пошлины при отправке. Предметы одежды, некоторые продукты питания (растворимый кофе, английский чай, сухие супы и соки, витамины), книги и все виды канцелярских товаров – все это я посылал как заказные отправления, нередко и страхуя их. Пропаж, обычных в 1973 году, уже почти не было. В московском «черном кабинете» понимали, что конфискация любой заказной или застрахованной бандероли, посланной Рою от меня, обернется для них необходимостью выплаты валютной компенсации отправителю. Рой сообщал мне в письмах регистрационные номера заказных бандеролей, и я проверял их по своим спискам. В нескольких случаях, когда тайные контролеры по каким-то причинам не захотели пропустить к получателю ту или иную бандероль, она возвращалась ко мне с наклейкой: «Адресат не найден». Я отправлял ее снова, добавляя к номеру абонентского почтового ящика альтернативный домашний адрес. У меня сохранилась большая папка квитанций с перечнем отправлений. Ксерокопии квитанций я посылал Рою для проверки получения данных номеров. Бандеролями я отправлял ему альбомы разных художников, Оксфордский толковый словарь английского языка, однотомную Колумбийскую энциклопедию, книги Булгакова, Мандельштама, Леонида Андреева, Цветаевой, Ахматовой, Пильняка, Платонова, Искандера, Айтматова, английские детективы и бестселлеры (Грэм Грин, Агата Кристи, Моэм и другие). К упаковкам книг прилагались заверенные почтой списки их названий (это после нескольких случаев пропажи отдельных экземпляров). Кроме книг отправлял я писчую бумагу, копирку, ленты для машинки, скотч, бритвенные принадлежности и лезвия, большие конверты, папки, батарейки для слуховых аппаратов, шариковые ручки и фломастеры, универсальный клей и множество других вещей. Немало посылок и бандеролей шло от нас в Калинин Саше и в семьи наших родных. Лакшину я послал трехтомную энциклопедию писателей. Был большой спрос и на некоторые советские издания, недоступные в Москве, но продававшиеся в магазинах советских книг в Нью-Йорке и Лондоне. У меня сохранилась квитанция нью-йоркского книжного магазина об отправке в Москву 4 января 1978 года двух комплектов собрания сочинений Э. Хемингуэя в четырех томах. Самой большой популярностью пользовался однотомник Михаила Булгакова «Романы», изданный в Москве в 1975 году издательством «Художественная литература» с предисловием Константина Симонова. Однотомник объемом 812 страниц включал три романа, из которых первый, «Белая гвардия», публиковался в полном виде впервые через 51 год после его завершения автором. Небольшой тираж, всего 10 тысяч экземпляров, означал, что книга печаталась исключительно для продажи за границей. (Массовыми тиражами книги Булгакова начали выходить в СССР только после 1987 года.)
Время от времени возникали и оказии. Британские, немецкие, шведские или французские аспиранты, преподаватели университетов, историки или журналисты ездили в Москву для работы по своим научным темам и обращались ко мне с просьбой о контакте с Роем. С ними я обычно посылал Рою и друзьям лекарства, поскольку отправка медицинских препаратов по почте была запрещена.
Булгакиада Владимира Лакшина и Фолкера Левина
Мое поколение советских людей Михаила Булгакова до 1965 года не знало. Те немногие, кому знакомо было это имя, считали, что он драматург, так как некоторые пьесы Булгакова, наиболее известная из них «Дни Турбиных», изредка шли в московских театрах. Сюжет пьесы, основанный на событиях Гражданской войны, не вызывал в 1960-х особого интереса. В театре главное – игра актеров, которая обычно заслоняет и автора диалогов, и даже сюжет. Не стала сенсацией и книга Булгакова «Мольер», вышедшая в 1962 году в серии «Жизнь замечательных людей». Она была написана по заказу издательства «Молодая гвардия» в 1932–1933 годах, но не получила тогда одобрения редколлегии. По некоторым сведениям, эта книга, написанная в виде романа, не понравилась Максиму Горькому, основателю серии «ЖЗЛ». Открытием, однако, стал «Театральный роман», напечатанный в августе 1965 года в «Новом мире», произвел впечатление особый слог легкого и красивого языка автора. Но читатели оказались не подготовленными к той действительно мировой литературной сенсации, которой стал необыкновенный во всех отношениях роман «Мастер и Маргарита». Первая часть романа появилась в декабрьском номере журнала «Москва» в 1966 году. Сравнительно недавняя сенсация солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича» в значительной степени имела характер политической, это произведение выделялось прежде всего темой, а не сюжетом. Роман «Мастер и Маргарита» оказался настоящим литературным вулканом. Уникальная история этого романа, созданного автором в 1928–1940 годах, сейчас достаточно хорошо известна. Яркий талант, выдающийся интеллект, уникальная фантазия и смелость автора быстро обратили на себя внимание издателей, литературоведов и читателей, побудив поиски других произведений писателя, печатавшихся в 1920-х годах частными издателями и забытых либо никогда не публиковавшихся, а может быть, уже утерянных. Старые друзья Булгакова знали, что множество коротких рассказов он, всегда нуждаясь в деньгах, публиковал в период НЭПа в разных газетах и журналах, часто под псевдонимами, ради скромных гонораров. Но в тот период создавались и большие рассказы, повести, пьесы и даже романы. Были заново открыты ныне знаменитые «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Собачье сердце», пьесы «Адам и Ева», «Багровый остров», «Зойкина квартира», «Последние дни Александра Пушкина», «Бег» и другие. Но не все из них могли пройти цензуру даже в 1967 году. Они шли в самиздат и публиковались за границей. (В Англии пьесы Булгакова стали особенно популярны в университетских программах по изучению русского языка и публиковались в 1970–1971 годах особой серией как пособия для студентов.) Быстро обнаружилось, что в основе наиболее долговечной пьесы Булгакова «Дни Турбиных» лежал сюжет из частично автобиографического романа «Белая гвардия», написанного в 1923–1924 годах, но никогда полностью не публиковавшегося.
Открытую золотую россыпь булгаковского литературного наследия постигла судьба любого месторождения драгоценных руд. Крупные, средние и малые самородки были обнаружены быстро, а вот золотые песчинки нужно было вымывать из больших объемов пустой породы. Одним из таких старателей-золотоискателей стал, по-видимому с 1963 года, наш общий с Роем друг Владимир Яковлевич Лакшин. Он не посвящал других в свое хобби.
Я уже писал о публикации в альманахе «Двадцатый век» в начале 1977 года очерка Лакшина «Солженицын, Твардовский и “Новый мир”» (см. главу 34), который я получил от автора в начале 1976 года. В начале 1977-го планировалась публикация в альманахе и нескольких литературных очерков Лакшина о произведениях М. Булгакова и им же написанная, по сути первая, литературная биография Михаила Афанасьевича. Поскольку третий выпуск альманаха на русском, как я уже писал, был отменен, очерки Лакшина я переслал в Венецию Витторио Страде. Они были быстро изданы в виде небольшой книги под названием «Di Lakšin su Bulgakov» (Ed. Einaudi, Torino) на итальянском, в переводе и с комментариями самого Витторио, хорошо знавшего Лакшина. Страда был и переводчиком на итальянский главных произведений самого Булгакова.
В середине сентября я получил из Вены переданную с диппочтой аэрограмму от Роя, датированную 5 сентября. Среди разных новостей Рой сообщал:
«Заканчивается подготовка сборника ранних рассказов Мих. Булгакова (рассказы и фельетоны 20-х годов). Хорошо было бы, чтобы составителем согласился считаться какой-либо реальный славист, а не было бы просто псевдонима. Мой друг, который это составляет, не хочет, чтобы его даже подозревали. Его предыдущий сборник вызвал два закрытых заседания партийного бюро. Но потом гл. редактор приехал с “самого верха” и сказал: “Мне посоветовали оставить Л. в покое”. Будет ведь еще публикация у Страды. Поэтому не надо перегружать корабль».
Вернувшись в середине декабря из Венеции, я обнаружил в своей институтской почте большой пакет с немецкими марками. В нем оказалось более сорока коротких рассказов и фельетонов и указание, «в каком порядке их лучше печатать»:
«Рассказы».
«Ханский огонь» (Из «Красного журнала для всех», 1924, № 2).
«Красная корона» (лит. приложение «Накануне», 22 октября 1922 г.).
«Налет» («Гудок», 25 декабря 1923 г.).
«Звездная сыпь» («Медицинский работник», № 29–30, 1926 г.).
Дальше в таком же порядке шли еще сорок заголовков: «Я убил», «Самогонное озеро», «Воспаление мозгов», «Вода жизни» и др. с подразделами: «Москва двадцатых годов. Очерки» и «Маленькие фельетоны “Гудка”». Последним стоял в списке фельетон «Бубновая история» (Гудок. 7 июня 1926 г.)
Все эти рассказы, очерки и фельетоны на злобу дня можно было публиковать только на русском и с комментариями квалифицированного булгаковеда. Я знал лишь двух: Майкла Гленни – моего друга в Англии и Вольфганга Казака – профессора славистики Кёльнского университета. Они же были и переводчиками основных произведений Булгакова, изданных в Англии и ФРГ в 1967–1968 годах.
Майкл Гленни, находившийся в то время в годичной поездке с лекциями в Университете Южного Иллинойса, не мог отвлечься на другую работу, тем более чисто академическую. Но он, как оказалось, тоже был золотоискателем ранних произведений Булгакова и рад был поделиться своими находками с Лакшиным:
«У меня есть некоторые из ранних вещей, – писал Гленни, – с которых я мог бы снять копии и послать Лакшину через Вас, а именно:
1. “Багровый остров”. С французского на эзоповский перевел Михаил Булгаков (“Накануне”, Берлин, 1922) (Этот сатирический рассказ есть первоначальный вариант пьесы “Багровый остров”).
2. “Записки на манжетах” (Берлин, 1922).
3. “Блаженство”. Пьеса в 4-х действиях.
4. “Дьяволиада”. Сборник рассказов».
Гленни, очевидно, не знал, что сборник рассказов «Дьяволиада» уже публиковался в Лондоне в 1970 году пиратским издательством «Flegon Press» Алека Флегона, эмигранта из румынской Бессарабии, который поставил на этом сборнике свой копирайт как первый его издатель. Однако в перечне Гленни оказался рассказ «Китайская история», которого не было у Флегона и который не упоминался ни в одной из библиографий произведений Булгакова.
На письмо профессору Вольфгангу Казаку, заведующему кафедрой славистики Кёльнского университета, мне ответил его коллега доктор Фолкер Левин (Volker Levin). Он писал на русском. Как оказалось, Левин тоже был увлеченным булгаковедом. При этом он не только собирал раннюю прозу Булгакова, но и издал в 1976 году в Мюнхене сборник «Михаил Булгаков. Ранняя неизданная проза» с обстоятельным предисловием, в котором было написано, что «в этой книге впервые собраны ранние прозаические сочинения Михаила Афанасьевича Булгакова (1891–1940), издававшиеся в 1922–1924 годах в берлинской газете “Накануне”».
Среди опубликованных рассказов оказались восемь, которые вошли и в коллекцию В. Я. Лакшина, а также «Багровый остров», о котором сообщал Гленни. Но больше половины находок Лакшина оказались неизвестными Левину. Он как раз планировал поездку в Москву с целью просмотреть в библиотеках и в редакциях подшивки газет «Гудок», «Медицинский работник» и др. за 1922–1926 годы. Поскольку целью Лакшина была именно публикация, без всяких претензий на первооткрывательство, то я сразу отправил Левину полученную мною коллекцию со словами: «Спасибо большое за Ваше письмо и сборник… Вы не можете представить себе, как забилось мое сердце. Вместе с моей коллекцией это будет действительно хорошая книга, намного лучше первого сборника…»
В конце февраля 1978 года я получил новый, уже небольшой пакет. В нем было еще три рассказа Булгакова: «Богема», «Спиритический сеанс» и «Три вида свинства».
Левин, однако, настаивал на том, что он не может быть единственным автором. Неизвестный ему соавтор (я имя Лакшина не раскрывал) должен выбрать псевдоним. Я написал: «Л. В. Светин». Л – это Лакшин, В – Владимир и Светин – по имени жены Владимира Яковлевича Светланы.
В 1978 году в Мюнхене вышел второй том этой серии: «Михаил Булгаков. Ранняя несобранная проза» (München. Verlag Otto Sagner in Komission. Составление Ф. Левина и Л. В. Светина).
В сборник объемом 250 страниц вошли 52 коротких рассказа Булгакова: 32 – из коллекции, собранной Лакшиным, и 20 найденных Левиным. Обстоятельное предисловие и множество комментариев были написаны Левиным.
В июле 1978 года Левин был в Москве. Вернувшись домой, он написал мне:
«В Москве познакомился с Владимиром Яковлевичем Лакшиным, и у нас получился очень интересный разговор о Булгакове. Он сказал мне, что участвовал в составлении сборника Светина…»
Летом 1978 года вернулся в Англию из США и Майкл Гленни, поселившийся теперь в Бате. В первом после возвращения письме он написал:
«Вам может быть интересно узнать, что в Royal Shakespear Company будет поставлена инсценировка Дней Турбиных Булгакова в моем переводе весной 1979 года в театре Aldwich. Надеемся, что наконец на английской сцене Булгаков получит должное признание…»
Пьеса Булгакова, но под ее первоначальным названием «Белая гвардия» была поставлена и имела большой успех. Она сохраняется в репертуаре театра и до настоящего времени, но в новой версии, сделанной другим переводчиком. Эта постановка открыла английский театр для многих других произведений Булгакова, которые шли и идут в театрах разных городов Королевства. Была создана и театральная инсценировка романа «Мастер и Маргарита».
В июне 1978 года Рой сообщил мне, что его «друг разыскал киносценарий Булгакова на тему “Войны и мира” Толстого. Это около 80 страниц на машинке. Этого текста никто не знает…»
Однако столь крупное, но никогда не публиковавшееся произведение, как объяснил мне Гленни, нельзя было издавать в Англии без разрешения наследников и правопреемников автора. Нужен договор. Жена Булгакова, Елена Сергеевна, с которой В. Я. Лакшин дружил, умерла в 1970 году.
В последующие годы Левин продолжал свои поиски и несколько раз приезжал в Москву. Были опубликованы еще два тома этой серии: «Ранняя неизданная проза» (1981) и «Забытое» (1983). В библиографию произведений Михаила Булгакова вошло больше двухсот новых названий.
Весной 1999 года французская газета Le Monde задала вопрос своим читателям: «Какие книги XX века остались в вашей памяти?» После обработки ответов появился список «100 книг столетия». Этот список не означал сто лучших книг столетия и не совпадал ни со списком ста лучших книг всех времен («The 100 Best Books of all Times»), ни со списком Нобелевских премий по литературе. Но он, безусловно, включал книги, наиболее популярные среди французских читателей второй половины века. В значительной степени он совпадал и со статистикой книготорговли. В него вошли не только художественные произведения, но и книги по всем жизненным проблемам. Единственным художественным произведением русского автора оказался в этом списке роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», изданный на французском в 1967 году. Ни «Тихого Дона», ни «В круге первом» в нем не было, но попала «Лолита» Владимира Набокова (это был перевод с английского оригинала 1955 года. На русский роман переводил сам автор, и русское издание выходило лишь в Нью-Йорке). Набокова в Англии и во Франции считали американским писателем. В списке Lе Monde преобладали французские, английские и американские авторы. Были в нем и детективы. «Собака Баскервилей», опубликованная Конан Дойлом в 1901 году, сохраняла свою популярность и в конце века. Среди писателей, произведения которых помнил и я, в этот список кроме Конан Дойла и Набокова попали Джон Стейнбек, Эрнест Хемингуэй, Жан Поль Сартр, Джордж Оруэлл, Уильям Фолкнер, Стефан Цвейг, Томас Манн, Луи Арагон, Агата Кристи, Герберт Уэллс, Генрих Бёлль, Бертольт Брехт, Жорж Сименон, Андре Жид. Почти половина произведений, упомянутых в списке, не были мне знакомы.