Сибирская язва в Свердловске
Через час журнал Now! с сенсационным сообщением уже лежал на моем столе в институте. Это был недавно основанный, популярный, но крайне консервативный еженедельник для публикации всевозможных сенсаций. Доставленный мне номер возвещал об очередной мировой сенсации уже на обложке: «Русская катастрофа секретной бактериологической войны». В подзаголовке к статье, снабженной картой СССР, было написано:
«Русские пытались скрыть аварию на секретном бактериологическом заводе, от которой погибли сотни и серьезно пострадали тысячи. Дэвид Флойд раскрывает ужасные события, которые произошли в Новосибирске».
Статья в Now! удивила меня прежде всего явно ложной информацией, которая быстро могла быть опровергнута любым западным советологом, знающим историю СССР. Эпидемия неизвестной скоротечной болезни, если верить этой статье, поразила весной 1979 года Новосибирск в результате утечки «бактерий из секретного бактериологического института, созданного в Сибирском отделении Академии наук СССР… Несколько тысяч людей умерло от таинственной болезни… Секретный институт возглавляют д-р Кнорре, член-корреспондент АН, и д-р Салганик, специалист по молекулярной биологии… Академгородок – это закрытый город, в котором проводятся наиболее секретные исследования…»
Сибирский Академгородок, где я впервые побывал в 1962 году, был открытым для иностранцев научным центром АН СССР. Его начали строить в 1957 году в 20 км от Новосибирска. В настоящее время в нем работали (по обмену и находясь в командировках) несколько иностранных ученых, в том числе Корнелия Франде (Cornelia Frande), цитолог из Гейдельберга, с которой я, как и с ее руководителем в Новосибирске Леонидом Корочкиным, был в переписке. Рудольф Салганик и Дмитрий Кнорре были моими приятелями, именно от них я получил в 1962 году приглашение переехать в Новосибирск на работу (см. главу 3). Салганик работал в Институте цитологии и генетики, Кнорре – в Институте органической химии. Салганик, специалист по нуклеиновым кислотам, участвовал в Международных конгрессах по биохимии в Париже в 1975-м и в Копенгагене в 1976 году. Никакого секретного бактериологического института в Академгородке не существовало и не могло существовать. Такие институты могли быть лишь в системе Министерства обороны и в местах, закрытых для иностранцев. Между тем сообщения о смертоносной эпидемии в Новосибирске, со ссылкой на публикацию Дэвида Флойда, уже передавались по радио русской службой Би-би-си, радиостанцией «Свобода» и другими агентствами новостей. Вскоре, однако, последовало опровержение в виде интервью Рудольфа Салганика, заместителя директора Института цитологии и генетики. Рудольф написал и мне, попросив опровергнуть заявления Флойда.
Цель столь явной фальшивки была мне в то время непонятна. Позднее я пришел к выводу, что она запускалась именно для того, чтобы быть опровергнутой, дискредитируя при этом и иностранные передачи на русском языке. Я связывал ее и с уже проявившейся ранее способностью Д. Флойда на разные сенсационные выдумки.
Следует отметить, что в 1979 году в 25 км от Новосибирска в поселке Кольцово был создан Всесоюзный институт молекулярной биологии и вирусологии, в котором изучались и патогенные вирусы. Такие центры возникают обычно вдали от городских кварталов. Директором этого института стал химик Лев Степанович Сандахчиев. Институт административно не входил в состав Академгородка.
В 1980 году последовало, однако, неожиданное продолжение этой истории, но в другом варианте. Смертоносная эпидемия, согласно статье, опубликованной в январе в журнале «Посев» за подписью Н. Н., была перенесена из Сибири на Урал и превратилась в реальную «эпидемию сибирской язвы в Свердловске в апреле-мае 1979 года», возникшую в результате аварии на секретном заводе в закрытом военном поселке № 19 на юго-западной окраине города:
«Облако спор бактерий сибирской язвы прошло над деревней Кашино. Первые умершие зарегистрированы 4 апреля. После этого от 30 до 40 человек умирали каждый день в течение следующего месяца…»
Некоторые подробности создавали впечатление, что локализованная вспышка сибирской язвы в Свердловске действительно имела место. Н. Н. сообщал, что в одном из районов города к югу от военного поселка № 19 провели вакцинацию жителей. Достоверность других сообщаемых деталей (секретная кремация всех трупов и выдача родственникам пустых гробов для имитации похорон) вызывала сомнение. Автор утверждал, что ответственным за эпидемию был особый штамм бактерии V-21 или U-21. Через четыре недели эта же история, но без подробностей, появилась как сенсация на первой странице немецкого таблоида Bild Zeitung. В марте об эпидемии в Свердловске кратко сообщил британский научный журнал Nature, в апреле – американский Science.
В мае 1980 года эпидемия сибирской язвы в Свердловске была официально подтверждена научной статьей «Эпидемиологический анализ заболеваний сибирской язвой в Свердловске», опубликованной в советском «Журнале микробиологии, эпидемиологии и иммунологии» (№ 5. С. 111–113). Авторы статьи И. С. Безденежных и В. Н. Никифоров были известными эпидемиологами, которых направили из Москвы в Свердловск для организации необходимых мероприятий. Статья признавала вспышку сибирской язвы в Свердловске, однако объясняла ее заболеваниями скота в эндемичном по сибирской язве уральском регионе и неофициальной продажей мяса больных животных населению. Статья поступила в редакцию 28 августа 1979 года, то есть задолго до сенсационной публикации в Now!. Эпидемия сибирской язвы не была секретом и для жителей города, в апреле и мае в газете «Вечерний Свердловск» публиковались различные предупреждения для населения.
Серьезная дискуссия о характере и причинах эпидемии сибирской язвы в одном из районов Свердловска возобновилась лишь через много лет, в 1992 году. Она продолжается и до настоящего времени, особенно интенсивно в Интернете. Возникло несколько новых гипотез. Число жертв, судя по архивным данным больниц и захоронений, не превышало 80 человек.
Однако в русле моих воспоминаний вся эта история, начавшаяся с публикации в Now!, стала решением загадки Дэвида Флойда, специального корреспондента по коммунистическим делам газеты The Daily Telegraph.
Дэвид Флойд, Андрей Вознесенский и Булат Окуджава
Имя Флойда я впервые увидел в газете 9 августа 1973 года, то есть на следующий день после того, как мне зачитали в консульстве СССР текст Указа ВС СССР о лишении меня гражданства и конфисковали мой паспорт. И первым об этом сообщил утром 9 августа на первой странице The Daily Telegraph именно Дэвид Флойд, «корреспондент по коммунистическим делам». Судя по некоторым деталям статьи, он мог узнать об этом лишь непосредственно от сотрудников советского консульства в Лондоне. Вечером 8 августа я никому, кроме Риты и Димы, об этом не говорил, намереваясь сделать заявление на следующий день для русской службы Би-би-си. В других утренних газетах сообщение о лишении меня гражданства появилось 10 августа на основании сообщения ТАСС. Мой домашний телефон почти никто тогда не знал, а справочная служба его никому не раскрывала. Но свою информированность Дэвид Флойд объяснял телефонным разговором именно со мной. «Лучше жить в Великобритании, чем в советской тюрьме», – сказал якобы Флойду Жорес Медведев. Между тем никакого телефонного разговора с Флойдом не было, и приписанная мне фраза была выдуманной. Второй раз я обратил внимание на Флойда в феврале 1974 года, когда читал его репортажи из Франкфурта-на-Майне о высылке Солженицына. Судя по их содержанию, Флойд сумел поговорить с высланным писателем в доме Генриха Бёлля. В марте 1974 года Флойд передавал сообщения уже из Цюриха. Он оказался в окружении Солженицына, предложив ему услуги секретаря и переводчика. Начал он оказывать такие услуги и жене писателя, поскольку свободно говорил по-русски. В воспоминаниях Солженицына Флойду посвящено несколько страниц:
«А тут – после интервью CBS неудачливый в нем переводчик Дэвид Флойд, корреспондент “Дейли телеграф”, стал теперь писать мне, и приезжал – говорил, что другой мечты в жизни не имеет, как переехать ко мне и стать моим секретарем. Я отказал. Тут он стал уговаривать встретиться с польским эмигрантом Леопольдом Лабедзем, который жаждет создать Международный Трибунал, судить советских вождей» (А. Солженицын. Бодался теленок с дубом // Новый мир. 1998. № 9. С. 82–83).
Встреча с Лабедзем и Флойдом состоялась. Солженицыну предлагали возглавить такой «трибунал». Он предложение отклонил, заподозрив провокацию, и был очень возмущен, когда детали обсуждения с ним идеи «трибунала» опубликовал немецкий журнал Der Spiegel. В тех же очерках Солженицын пишет:
«С меньшей вероятностью допускаю, что истекло от Лабедзя, с большей – что от Флойда» (Там же).
Я писал в предыдущих главах о Патриции Блейк, американской журналистке и писательнице, занимающейся советской тематикой во влиятельном американском и международном еженедельнике Time. С 1971 года Блейк по договору с крупным издательством готовила литературную биографию Солженицына. Публикация «Архипелага ГУЛАГа» и высылка Солженицына из СССР вносили в эту работу неизбежные коррективы и делали необходимым прямое сотрудничество с писателем. Я встречался с П. Блейк несколько раз в 1973 году в Лондоне, и у нас возникла регулярная доверительная переписка. В мае 1974 года мы виделись с Патрицией и в Нью-Йорке. В недавнем прошлом она несколько лет работала корреспондентом Time в Москве и была знакома или дружна со многими писателями и поэтами. В августе 1974 года я получил от Патриции очередное письмо, в котором она сообщала, что Солженицын согласился встретиться с ней в Цюрихе. Блейк готовила репортаж о Солженицыне для своего журнала, а в письме, в частности, писала:
«Time оплачивает мою поездку… Слава богу, билет стоит $839! Но журнал ждет интервью… Я прилетаю в Цюрих 18 августа. Моя встреча с АИ назначена на 21 августа. Я буду жить в отеле “Ваur au Lac” до 22 августа. Я позвоню Вам из Цюриха до и после встречи… Надеюсь, что АИ согласится встретиться со мной несколько раз, но это сомнительно…
Я только что узнала неприятную новость о том, что Дэвид Флойд будет в Цюрихе примерно в это же время. У него предстоит встреча с женой АИ 19 или 20 для обсуждения интервью с АИ в будущем. Я надеюсь, что мы не столкнемся где-либо. Если Флойд узнает о моем приезде, он вполне способен использовать наше знакомство в прошлом, чтобы помешать моей встрече с АИ. В любом случае я не хотела бы встречаться с Флойдом, тем более в этом доме…»
Причина беспокойства Патриции по поводу возможной встречи с Флойдом в доме Солженицына была для меня тогда непонятна. В итоге Патриция смогла побеседовать с Солженицыным о разных делах и взять у него интервью. С Флойдом она не встретилась. Только через несколько месяцев в письме от 10 декабря она объяснила мне причину своего конфликта с Флойдом:
«…Дэвид Флойд. Я не встречаюсь и не разговариваю с ним больше десяти лет. Наши отношения испортились, когда я узнала, что Флойд вложил деньги во “Флегон Пресс” (который тогда начал печатать журнал “Студент” в Лондоне) и что он дружит с Флегоном. Хотя Флойд порвал отношения с Флегоном через несколько лет, но до этого он помог Флегону организовать грубую провокацию против Андрея Вознесенского. Еще до того, как Флойд отошел от Флегона, “Студент” опубликовал статью об Окуджаве – это еще одна провокация, – объявив Окуджаву добровольным сотрудником “Студента”, из-за этого у Окуджавы были крупные неприятности. Я никогда не могла понять, глупец Флойд или кто. Большинство моих британских коллег поддерживают отношения с ним, но это, как Вы, наверное, заметили, английская вежливость даже по отношению к своим заклятым врагам… это в Англии считается цивилизованными отношениями. Мы, американцы, наверное, не столь цивилизованны…»
У меня дома лежало несколько номеров выходившего в Лондоне журнала «Студент» – как следовало из подзаголовка, журнала авангарда советской литературы, за 1964–1969 годы, которые я раньше просматривал, но внимательно не читал. В этом не очень регулярно выходившем издании публиковались рассказы и стихи советских писателей, которые не были опубликованы в СССР и иногда ходили в самиздате. Алек Флегон за счет издательства отправлял в Москву и в Ленинград британских студентов, изучавших русский язык, специально для сбора таких произведений, нередко очень интересных. Публикуя их в своем журнале впервые, Флегон объявлял свой мировой копирайт, зарабатывая на продаже прав. Это было открытое литературное пиратство. («Студент» прекратил свое существование после присоединения СССР в 1973 году к Всемирной конвенции об авторском праве.)
Провокация, о которой писала Патриция Блейк, состояла в том, что Флегон собрал в течение двух-трех лет разные, тогда еще не опубликованные стихотворения и поэмы о любви очень популярного советского поэта Андрея Вознесенского и опубликовал их в Лондоне в конце 1965 года в виде небольшого сборника «Мой любовный дневник» (132 с.). Особенность этого пиратства состояла в том, что у Флегона оказались не только рукописи, но и магнитофонные записи стихов, которые читает сам автор. В то время в магнитофонных записях широко распространялись и песни Александра Галича, Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого и других поэтов. Публичные выступления поэтов, иногда в узком кругу, но нередко и в больших аудиториях, были новым способом избежать цензуры, возможной лишь для печатных произведений. Весь тираж флегоновского сборника Вознесенского быстро разошелся. У меня его не было. Близкий друг Патриции Блейк, британский литератор и переводчик Макс Гейворд (Max Hayward) пытался через суд остановить публикацию, но проиграл это дело. Патриция была в дружбе и с Вознесенским, и с Окуджавой, а Макс Гейворд переводил на английский некоторые их стихотворения. Издания Флегона почти всегда выделялись какой-нибудь вульгарной выходкой. В данном случае в рекламе сборника Вознесенского говорилось: «Книга содержит стихи, не опубликованные в СССР или подвергнутые цензурным сокращениям. Из-за иллюстраций книгу нельзя давать детям или рекомендовать школьным библиотекам…»
Список иллюстраций и подписи к ним, безусловно не авторские, содержали непристойности.
Провокация Флегона по отношению к Булату Окуджаве состояла не только в публикации стихов и текстов песен без разрешения автора, но и в выпуске в продажу в Лондоне в 1964 году «Первой долгоиграющей пластинки Булата Окуджавы, 23 песни за 4 доллара или 25 шиллингов». «Высылаем по почте также и пластинку с песнями из сталинских концлагерей. Цена $1,50», – сообщалось в рекламе.
В разных выпусках журнала «Студент» публиковалась произвольная смесь стихов, прозы, эротики, частушек, лагерного фольклора, анекдотов «армянского радио» и так называемого народного юмора. Среди авторов пиратского улова Флегона в СССР встречались и далеко не авангардные Долматовский, Каверин, Инбер, Эренбург, Коротич, Евтушенко и другие.
В тот период Дэвид Флойд был партнером Флегона. Я не рассматривал это пиратство как политически мотивированное. Обычная контрабанда. Из Советского Союза с еще большим размахом нелегально вывозились картины модернистов, старинные иконы, самовары, антиквариат, палех, монеты, марки и даже медвежьи шкуры. Первые выпуски газет «Правда» и «Известия» и петроградские плакаты 1917–1918 годов продавались на аукционах как музейные экспонаты.
Уже из некролога Флойда, опубликованного в The Daily Telegraph 29 августа 1997 года, я узнал, что он близко общался с советскими невозвращенцами – писателями Анатолием Кузнецовым, Леонидом Финкельштейном и балериной Натальей Макаровой, помогая им оформлять политическое убежище. Именно Д. Флойда издательство «Новости» выбрало для параллельного перевода на английский язык воспоминаний Раисы Горбачевой «Я верю…», вышедшей в СССР и в Англии в 1991 году. В английском издании заголовок сменили на «I Hope…» («Я надеюсь…»). Флойд перевел на английский и книгу знаменитого разведчика КГБ Олега Туманова «Туманов: Признания агента КГБ», русское и английское издания которой вышли в 1993 году.
Оккупация Афганистана и зерновой бойкот
Случайно советские лидеры выбрали именно 25 декабря для вторжения в Афганистан или нет, я не знаю. В странах Запада и в США отмечали Рождество, главный праздник года, газеты не выходили 25 и 26 декабря, в программах радио и телевидения плохие новости не предусматривались. Я узнал о вторжении лишь 27 декабря, после сообщений по радио о том, что новым, четвертым в течение года президентом Афганистана стал Бабрак Кармаль, недавний заместитель премьер-министра, обратившийся к советскому руководству с просьбой о военной помощи. Подробности свержения, вернее убийства, президента Хафизуллы Амина отрядом спецназа КГБ, штурмовавшим президентский дворец Тадж-Бек, стали известны значительно позже. Свержение Амина не вызвало особой реакции, так как он сам пришел к власти несколько месяцев назад, убив своего предшественника, харизматического лидера революции Нур Мохаммада Тараки и многих его соратников.
От обсуждения военных и политических проблем советского вторжения в западных СМИ я отказывался, поскольку понимал, что мои высказывания на эту тему неизбежно попали бы в передачи на русском из Англии и США и могли поставить в трудное положение живущих в СССР брата и сына. Но я считал себя свободным в обсуждении других тем, возникших в связи с военным вторжением в Афганистан. Первой из них оказалось эмбарго на продажу зерна в СССР, введенное президентом США Картером 4 января, второй – высылка Андрея Дмитриевича Сахарова в Горький, осуществленная 22 января.
В Великобритании быстрая оккупация Афганистана, совершенная в основном воздушно-десантными частями Среднеазиатского и Туркестанского военных округов, вызвала панику прежде всего в лондонском Сити. Биржевой индекс резко пошел вниз, цены на золото стали, напротив, быстро подниматься. Это было признаком паники среди политической, финансовой и бизнес-элиты. За неделю золото подорожало в несколько раз, установив рекорд. Вторжение Советской армии в Афганистан воспринималось в те дни в Лондоне не как стремление советских лидеров обеспечить приход к власти в соседней стране послушного лидера, а как бросок к Индийскому океану и угрозу бывшим британским колониям Пакистану и Индии, границу с которыми перекрывала теперь советская десантная бригада. В США оккупация Афганистана была воспринята как угроза Ирану и другим странам Персидского залива, а также как ответ на военное сближение между США и Китаем, направленное против СССР. В течение недели между членами НАТО шли срочные консультации.
4 января 1980 года президент Картер сделал свое знаменитое заявление о введении эмбарго на продажу зерна в СССР:
«…17 миллионов тонн зерна, заказанные Советским Союзом дополнительно к объемам зерна, которые мы обязались поставлять в СССР на основе пятилетнего соглашения, не будут отправлены. Это зерно не предназначено для питания, оно должно быть использовано как кормовое, для скота… Я также намерен уменьшить тот негативный эффект, который это решение может оказать на американских фермеров. Подготовленное к продаже зерно будет удалено с экспортного рынка в резерв правительства и оплачено по рыночным ценам. Это зерно будет использовано для помощи бедным странам и производства бензоспирта в США… Мы надеемся, что другие страны – экспортеры зерна не компенсируют эти объемы поставок продажами в Советский Союз…»
В Советском Союзе рекордный урожай зерновых, 237 млн тонн, был получен в 1978 году. В 1979-м урожай упал до 179 млн тонн и государственные заготовки сократились на 30 млн тонн. Это и привело к дополнительному заказу в США 17 млн тонн кормового зерна (кукурузы, соевых концентратов и мягкой пшеницы). Непосредственной и быстрой реакцией на заявление Картера стало, однако, падение мировых цен на кормовое зерно на 10–15 %, от чего пострадали главным образом американские и канадские фермеры. Надежды Картера на то, что другие страны – экспортеры зерна последуют примеру США, не оправдались. До конца января Министерство внешней торговли СССР подписало контракты на поставку пшеницы из Аргентины и Франции, кукурузы из Австралии и сои из Бразилии. По статистическим данным мировой торговли, опубликованным позже, советские закупки кормового зерна в 1980 году оказались лишь на 1 % ниже запланированных. В 1981 году зерновое эмбарго было отменено, но советский импорт американского зерна в прежних объемах не восстановился. Анализ показал, что мировой рынок зерновых функционировал независимо от решений отдельных политических лидеров. Американское кормовое зерно поступало в СССР, но теперь через экспортных перекупщиков в Западной Германии.
Зерновое эмбарго, введенное Картером, неожиданным образом сказалось на моих планах. В феврале 1980 года я получил письмо от президента университета Айовы, где был большой сельскохозяйственный факультет. Меня приглашали прочитать цикл лекций о советском сельском хозяйстве и обещали экскурсию по нескольким фермам. Именно этот «кукурузный» штат оказался главным противником зернового эмбарго и больше всего от него пострадал. Я приглашение принял. Это определило на несколько лет новую тему и для моей внеплановой работы. Я рад был, что мое сельскохозяйственное образование могло теперь найти полезное применение. В дополнение к «Известиям» я подписался через магазин советских книг в Лондоне на газету «Сельская жизнь».
К тому же в ноябре на юге Калифорнии в Сан-Диего собиралась очередная ежегодная конференция Американского геронтологического общества. Так что мне предстояла новая поездка в США, где я решил заодно понаблюдать за американскими выборами в начале ноября. По всем прогнозам, Джимми Картер не имел шансов на второй срок. Республиканцы могли получить большинство в обеих палатах американского конгресса.
Горьковская ссылка А. Д. Сахарова
Вторжение в Афганистан, как и прежние советские военные операции с политическими целями – в Венгрии в 1956 году и в Чехословакии в 1968 году, – означало в условиях однопартийной диктатуры решимость властей к быстрому пресечению всех возможных протестов внутри собственной страны.
Рой понимал, что любое его заявление с критикой действий правительства, тем более переданное по иностранному радио, могло привести к немедленному аресту с обвинением в измене Родине. Иллюзий на этот счет не было. Если КГБ получил свободу действий для физической ликвидации правящей группировки в соседней стране, это означало, что внутри собственной никаких церемоний не будет. Но у нас не было еще и ясности относительно целей и причин этой операции с учетом ситуации в мире. Альтруизм в международной политике невозможен. Главным глобальным конфликтом по-прежнему оставалась холодная война. Прозападной ориентации, тем более безоговорочной, у Роя не могло быть. Афганистан не представлял собой единую нацию и после свержения монархии в 1973 году утратил стабильность и нейтралитет. Территорию страны населяли более десяти разных народов: на юге доминировали пуштуны, на севере – таджики, узбеки, туркмены и хазары. Таджиков в стране было почти 6 млн, на 2 млн больше, чем в Таджикской ССР. В то время и Рой и я рассматривали советскую поддержку Апрельской, или Саурской, революции в Кабуле, исходя из общей ситуации в азиатском регионе. А она усложнилась в 1978 году в результате оккупации Камбоджи вьетнамской армией и свержения там прокитайского режима Пол Пота. Китайский ответ-урок в виде вторжения в феврале 1979 года армии КНР во Вьетнам, с направлением на Ханой, вызвал сильное беспокойство в Советском Союзе, имевшем с Вьетнамом договор о дружбе и взаимной помощи. Китайские и советские войска начали концентрироваться в непосредственной близости от границы. Новый китайский лидер Дэн Сяопин посетил в 1979 году Вашингтон с целью договориться о союзе с США против СССР. В таких условиях возможность войны с Китаем значительно возрастала и становилась главной угрозой. Тяжелые последствия оккупации Афганистана для самого Советского Союза в то время не были очевидными.
С конца декабря напротив подъезда в доме, где на верхнем этаже жила семья Роя, стал постоянно дежурить «москвич» с включенным для обогрева двигателем и с тремя пассажирами. «Москвич» не был еще признаком опасности. Для более серьезных объектов наблюдения использовали «Волгу», обычно с четырьмя пассажирами. Телефон в квартире Роя отключили. Иностранные корреспонденты туда не приходили, очевидно понимая, что никаких интервью не будет. Вторым местом в Москве, где иностранные корреспонденты могли получить комментарии по поводу вторжения советских войск в Афганистан, была квартира А. Д. Сахарова. Они, видимо, полагали, что Нобелевская премия мира, присужденная Сахарову в 1975 году, обеспечила ему полный иммунитет от репрессий. В последующем Сахаров сам рассказал о своих действиях:
«…4 января позвонил Тони Остин, корреспондент американской газеты “Нью-Йорк Таймс”. Он попросил разрешения приехать для интервью. Я согласился. Тони рассказал ряд последних сообщений из Афганистана и задал мне вопросы о моей оценке создавшегося положения и путей его исправления… статья Остина много раз передавалась американской радиостанцией “Голос Америки” и, по-видимому, произвела впечатление… 14 января ко мне обратился корреспондент американской телевизионной компании Эй-би-си Бирбауэр с просьбой о телеинтервью и передал вопросы. 17 января состоялось телеинтервью… приехало несколько операторов. Заснятую пленку и магнитозаписи, включая, кажется, видео, они должны были немедленно везти на аэродром… Две машины с гэбистами стояли вплотную к машине телевизионщиков… Никаких инцидентов, однако, не было; американцы беспрепятственно уехали…» (Париж, 1990. С. 734–735).
22 января А. Д. Сахаров был задержан на улице, доставлен в Прокуратуру СССР и ознакомлен с указом о лишении его всех правительственных наград и с постановлением о высылке в Горький – «место, исключавшее контакты с иностранными гражданами…»
В одном из жилых домов на окраине города Сахарову и Боннэр была предоставлена четырехкомнатная меблированная квартира на первом этаже, но без телефона. Детали высылки продумывались кем-то в КГБ до мелочей, чтобы уменьшить возможность протестов зарубежных и отечественных ученых. Горький был выбран не случайно. Сахаров почти двадцать лет работал в секретном центре Арзамас-16 в Горьковской области и часто бывал в областном центре. Сахарова не уволили из института, где он вел исследования по теоретической физике. Сохранили зарплату и оклад за звание академика. Сотрудники могли приезжать в Горький на консультации. Адрес ул. Гагарина, д. 214, кв. 3 свидетельствовал о хорошем районе – имя Гагарина присваивалось лишь элитным новым улицам. Боннэр не имела ограничений на поездки в Москву и на любые встречи. Различные заявления Сахарова, передаваемые через Боннэр и через приезжавших к Сахарову родственников и некоторых друзей, продолжали публиковаться в зарубежной прессе. Но прямых контактов с иностранными журналистами уже не было. Официально эта акция называлась в прессе «административной высылкой».
А. Д. Сахаров сумел вскоре составить «Заявление» от 27 января, распространенное в начале февраля Боннэр среди иностранных корреспондентов в Москве. Я не знаю, зачитывали ли его текст зарубежные радиостанции, вещающие на русском языке, но в широкой прессе на английском его не публиковали. В своем «Заявлении» А. Д. Сахаров не только выразил протест по поводу незаконной высылки без суда, но и высказался по ряду международных проблем: агрессии в Афганистане, поддержки советскими лидерами «террористического режима в Эфиопии и в некоторых других странах… сохранения своих военных формирований на Кубе…» и др., а также пожаловался на ограничения в научной работе и на отсутствие телефонной связи с Москвой и Ленинградом:
«Телефонная связь с Москвой и Ленинградом блокирована, мы ни разу не смогли позвонить маме моей жены… Не смог я также позвонить своему коллеге-физику, очень уважаемому советскому ученому… Действия советских властей грубо нарушили мое основное право получать и распространять информацию – статью 19 Всеобщей Декларации прав человека… я требую, чтобы Лизе Алексеевой (невеста сына Боннэр. – Ж. М.) была предоставлена возможность немедленно покинуть СССР, выехав вместе с моей тещей Р. Г. Боннэр…» (Там же. С. 891–892).
Публиковать столь обширное заявление в широкой прессе было невозможно без множества пояснений. По характеру информации оно не было предназначено и для советских радиослушателей. Из газеты The Times, куда в феврале поступил этот документ, его передали в еженедельный многотиражный журнал Nature, но и там не стали печатать. Небольшой Комитет в защиту Сахарова, созданный бывшими советскими учеными, эмигрировавшими на Запад, решил созвать конференцию в Гааге, чтобы громко выразить свой протест. Инициаторами были профессора Михаил Штерн и Эдуард Лозанский. От журнала Nature на конференции в Гааге присутствовала Вера Рич, комментатор журнала по проблемам советской науки. Ее короткий репортаж о конференции в Гааге был напечатан в журнале лишь 11 сентября. В октябре редакция получила из США письмо-протест А. Д. Сахарова на английском языке. Это письмо было полностью опубликовано в выпуске журнала от 13 ноября. Ему была посвящена и необычно большая, на двух страницах, редакционная статья «Как говорить о Сахарове и др.?», полная недоумений.
Редактор Nature Джон Мэддокс, с которым я был знаком с 1973 года, пригласил меня перед этой публикацией, чтобы посоветоваться. Он оказался в трудном положении. Отказ от публикации письма Сахарова был невозможен. Но и публикация письма не обеспечивала его автору никакой поддержки. Сахаров требовал, чтобы все материалы о нем согласовывались с его родственниками и представителями, жившими в США. Основная часть письма касалась уже не высылки в Горький, а выступлений других ученых в Гааге и самой этой конференции:
«…Я полагаю, что участники конференции и ее организаторы искренне желали помочь и мне, и другим жертвам репрессий. Но спешка в ее организации и допущенные в связи с этим ошибки сделали эту конференцию почти полностью бесполезной…» (Там же. С. 112).
Сахаров протестовал также по поводу заметки Веры Рич о конференции в Гааге, содержавшей «возмутительные» неточности. Весь этот спор Сахарова с редакцией журнала и с организаторами конференции в его защиту вряд ли сейчас имеет смысл обсуждать. Я привожу его здесь лишь для того, чтобы объяснить, почему со стороны британских ученых протестов по поводу высылки А. Д. Сахарова в Горький не было. Вскоре британские газеты получили «Открытое письмо в защиту Андрея Сахарова», составленное Еленой Боннэр. Это письмо также не публиковалось, так как содержало совершенно нереальные требования:
«…Бизнесмены и политики, журналисты и ученые, просто честные люди, приезжавшие посмотреть Россию и Сахарова… Я призываю вас в судах, правительственных и общественных комиссиях своих стран под присягой давать показания о содержании ваших бесед с Андреем Сахаровым, о том, что он говорил о самых важнейших проблемах современности. От вашей памяти и от вашей настойчивости сегодня зависит жизнь моего мужа… я прошу западных коллег Сахарова не общаться с молчащими (советскими учеными), какими бы лично они ни были милыми и талантливыми людьми» (Там же. С. 895).
Горьковская ссылка А. Д. Сахарова растянулась на шесть лет.
Василий Аксенов – Отъезд в США
В начале октября 1979 года Рой прислал мне письмо, в котором передал просьбу Василия Аксенова выяснить судьбу в Италии ожидавшегося там нового издания книги Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Я уже писал в главе 32 о приезде Аксенова с мамой в Париж в конце 1976 года и об их переговорах с издательством. Рой писал:
«Меня очень просил В. Аксенов узнать – почему издательство Мондадори не издает книгу Евг. Сем. Гинзбург “Крутой маршрут” (все три части). Евг. Сем. заключила договор еще три года назад, и рукопись у них уже больше двух лет. Все это было подтверждено еще при первом (и последнем) посещении Евг. Сем. Парижа. Но никаких известий и никакой информации на этот счет нет. У В. Аксенова появляются мысли об отъезде в Европу. Но я уговаривал его этого не делать… У него достаточно известности, чтобы его издавали на Западе, но не слишком мешали жить здесь…»
Лондонский представитель издательства «Мондадори» Элизабет Стивенсон объяснила мне, что после издания в 1977 году второго тома, вышедшего с кратким изложением первого – сенсации 1967 года, но уже подзабытого, они не могут издавать опять эту же книгу, но уже в трехтомном варианте. Многотомные издания на такую тему не имеют в Италии шансов на коммерческий успех. Пока нет и предложений на переводы второго тома, который издавался в Милане и на русском.
В конце ноября Рой снова сообщал об Аксенове:
«…Насчет эмиграции Аксенова здесь говорят уже многие корреспонденты. Я с ним имел долгую беседу. Он не принял еще окончательного решения, но опасается преследований и травли после выхода в свет его романа “Ожог”, написанного давно и лежащего за границей у “Ардиса”. Сейчас он переводится на несколько языков и появится сразу и на русском, и на английском, и на французском. Я не читал роман и поэтому не могу судить о возможной реакции. Но вот Битов издал за границей свой “Пушкинский дом” и не был исключен из ССП и издает что-то новое здесь. Тут вовсе не все запрограммировано».
Роман Андрея Битова, о котором писал Рой, был опубликован издательством «Ардис» в США в 1978 году. Я его не читал. Он представлял собой новое течение в литературе, возникшее недавно и названное постмодернизмом. Я с ним был мало знаком. К этому течению причисляли себя Эдуард Лимонов («Это я, Эдичка») и Саша Соколов («Школа для дураков»). Массовый читатель, воспитанный с детства на классиках, воспринимает такую литературу с трудом. Эти произведения нелегко переводить на другие языки.
Через три или четыре месяца после этого письма Роя Василий Аксенов и его вторая жена Майя были уже в Лондоне. В одном из колледжей Лондона защищалась диссертация, посвященная новаторскому по литературному стилю творчеству Василия Аксенова. Соискателем докторской степени была Ольга Хейг (Olga Haigh), преподаватель русского языка и литературы. В прошлом она преподавала литературу в Москве, а в Лондоне оказалась, выйдя замуж за британского стажера в МГУ. В своей диссертации она ставила Василия Аксенова на один уровень с Владимиром Набоковым. В издательстве «Ардис» выходили в 1980-м сразу два романа Аксенова, «Ожог» и «Золотая наша железка», а в 1981-м и «Остров Крым». Аксенов обозначал свой литературный стиль термином «сюрреализм». На публикацию английского перевода «Ожога» был через американского адвоката подписан договор. Русские книги «Ардиса», связанного с Мичиганским университетом, считались в США академическими и печатались обычно тиражом в тысячу экземпляров, половина которого уходила в бесплатный распределитель русских книг «Universal Book Exchange», имевший отделение и в Лондоне. Но я не стал объяснять эти детали Аксенову. Вася и Майя были полны энтузиазма. Их путешествие в США включало остановки не только в Англии, но и во Франции, Италии и Швейцарии.
В следующий раз я встретил Василия Аксенова уже в Вашингтоне.