Судья надел свою черную шапочку и произнес приговор. Персиваля надлежало посадить обратно в камеру, а в течение трех недель вывести в тюремный двор и там предать смерти через повешение. Упокой, Господи, его душу!
Глава 10
– Извините, – мягко сказал Рэтбоун, устремив на Эстер пристальный взгляд. – Я сделал все, что мог, но страсти слишком уж накалились и не было никого другого на роль обвиняемого.
– Может, Келлард? – без всякой надежды предположила она. – Пусть даже Октавия действительно защищалась, но ведь не обязательно от Персиваля. Будь это Майлз, история имела бы хоть какой-то смысл. Октавия понимала, что кричать бесполезно – Майлз объяснил бы после явившемуся на крик, что сам прибежал чуть раньше. Персиваль бы так легко не отвертелся. Да и потом, Октавия могла просто пригрозить лакею увольнением. А с Майлзом она ничего не могла поделать. Да еще, наверное, щадя чувства сестры, не стала бы рассказывать о его поведении Араминте.
– Я знаю.
Рэтбоун стоял рядом с ней у камина. Дело происходило в его адвокатской конторе. После такого сокрушительного поражения Эстер чувствовала себя подавленной и очень ранимой. Может быть, она все-таки ошиблась и Персиваль действительно виновен? В это верили все, за исключением Монка. Однако многое в этом деле казалось бессмысленным.
– Эстер!
– Прошу прощения, – извинилась она. – Я просто задумалась.
– Я не мог выдвинуть обвинение против Майлза.
– Почему?
Он ответил слабой улыбкой.
– А каких свидетелей, моя дорогая, я бы вызвал, чтобы подтвердить его поползновения относительно собственной невестки? Кто из семейства согласился бы это удостоверить? Араминта? Она прекрасно понимает, что в этом случае станет посмешищем для всего Лондона. Одно дело, когда об измене мужа ходят досужие толки, и совсем другое, когда об этом вслух заявляет его жена. Насколько я знаю Араминту, она бы ни за что на это не пошла.
– Мне кажется, леди Беатрис лгать не станет, – сказала Эстер и тут же поняла, что и на это надеяться глупо. – Ну, он изнасиловал горничную Марту Риветт. Персиваль это знал.
– И что? – продолжил Рэтбоун ее мысль. – Присяжные поверили бы Персивалю? Или самой Марте? Или все-таки сэру Бэзилу, который ее уволил?
– Да, разумеется, – с несчастным видом кивнула Эстер и отвернулась. – Я не знаю, что тут еще можно было сделать. Простите, я, очевидно, говорю глупости. Просто дело в том… – Она запнулась и посмотрела на Рэтбоуна. – Его ведь повесят, не так ли?
– Да. – Он тоже смотрел на Эстер, и лицо его было угрюмо и печально. – На этот раз нет никаких смягчающих вину обстоятельств. Что можно сказать в защиту лакея, который домогался дочери хозяина, а когда она отказала, зарезал ее?
– Ничего, – тихо ответила она. – Только то, что он тоже человек и, повесив его, мы унизим самих себя.
– Моя дорогая Эстер! – Медленно и как бы против воли он опустил ресницы, наклонился и коснулся ее губ поцелуем, в котором не было страсти, а лишь нежность и глубочайшее понимание.
Когда Рэтбоун отстранился, Эстер уже не чувствовала такого отчаяния и одиночества. По выражению лица Оливера она видела, что случившееся было неожиданностью и для него самого.
Он хотел что-то сказать, потом раздумал, отвернулся и подошел к окну.
– Я действительно огорчен, что не смог ничего сделать для Персиваля, – заговорил Рэтбоун, и искренность, звучавшая в его голосе, сомнений не вызывала. – Огорчен из-за него самого и из-за вас… Вы же мне доверились.
– Вы полностью оправдали мое доверие, – быстро сказала Эстер. – Я ожидала, что вы сделаете все возможное, но не требовала от вас чуда. Страсти были действительно накалены. У нас просто не было ни единого шанса. Главное – мы приложили все усилия. Простите, что я здесь наговорила вам глупостей. Конечно, не стоило и пытаться обвинить Майлза или Араминту. И публика, и присяжные были заранее настроены против Персиваля. Теперь, когда злость немного поутихла, я и сама это вижу.
Рэтбоун улыбнулся.
– Что ж, это очень разумно.
– Вы смеетесь надо мной, – сказала Эстер, нисколько на него не обидевшись. – Я знаю, что со стороны это выглядит весьма неженственно, но вряд ли я стану более привлекательной, если начну вести себя как дура.
Он по-прежнему улыбался.
– Моя дорогая Эстер, я тоже так считаю. Что нам еще остается, если мы сами себе иногда помочь не можем? Кстати, что вы намерены делать дальше? Чем вы собираетесь зарабатывать себе на жизнь, когда леди Мюидор поправится окончательно?
– Поищу еще кого-нибудь, кто нуждается в уходе, не теряя при этом надежды устроиться в госпиталь или в лечебницу.
– Я вами восхищаюсь. Из ваших слов следует, что вы не оставили своей мечты улучшить медицинское дело в Англии.
– Разумеется. Хотя, судя по вашему тону, вы слишком многого от меня ждете. Если мне удастся увлечь своими идеями хотя бы нескольких людей, я уже буду счастлива.
– Уверен, что вам это удастся. – Рэтбоун снова был серьезен. – Вашу убежденность не смогут поколебать все поумрои в мире.
– А еще я разыщу мистера Монка и вновь попробую обсудить с ним это дело, – добавила Эстер. – Я должна убедиться, что мы предприняли все возможное.
– Если удастся выяснить что-нибудь новое, свяжитесь со мной, – без тени улыбки попросил Рэтбоун. – Вы мне это обещаете? У нас еще есть три недели, в течение которых можно что-либо исправить.
– Обещаю, – сказала Эстер, опять чувствуя глубокую подавленность. Она представила себе Персиваля. – Обещаю.
И, попрощавшись с Рэтбоуном, вышла с твердым намерением при первой же возможности повидаться с Монком.
Легкой походкой Эстер вошла в дом на Куин-Энн-стрит, но в душе ее таилась свинцовая тяжесть. С неприятным чувством возвращалась сиделка леди Мюидор к своим обязанностям.
С удивлением она узнала, что ее подопечная снова заперлась в своей комнате и отказалась спуститься к обеду. В прачечной, куда Эстер зашла за чистым передником, она встретила Мэри, гладившую белье.
– Она нездорова? – спросила Эстер с некоторой тревогой.
Во-первых, она несколько пренебрегла своими обязанностями, а во-вторых, была уверена, что расстройство леди Мюидор вызвано отнюдь не желанием мелко отомстить семейству и привлечь к себе внимание. Обладая живым и сильным характером, леди Беатрис никогда не уподоблялась Ромоле, вечно придумывавшей себе различные болезни. Ей были свойственны воображение, ум и юмор. Женщина с таким нравом должна быть душой семейства.
– Она неважно выглядит, – скорчив гримаску, ответила Мэри. – Хотя и раньше выглядела не лучше. Думаю, леди Мюидор на кого-то в обиде, а впрочем – я ничего не говорила.
Эстер улыбнулась. Это было очень похоже на Мэри: сказать что-то, а потом добавить, что она ничего не говорила.
– В обиде на кого? – удивленно спросила Эстер.
– Вообще на всех, и особенно на сэра Бэзила.
– А почему – не знаете?
Мэри пожала плечами, проделав это весьма изящно.
– Думаю, все из-за того, что они много чего наговорили на суде про мисс Октавию. – Мэри свирепо сдвинула брови. – Разве это не ужасно? Сказать, будто она была настолько пьяна, что приняла ухаживания лакея… – Мэри замолчала и задумчиво посмотрела на Эстер. – Вас это удивило, так ведь?
– А разве это неправда?
– Да ничего подобного! – возмутилась Мэри. – Пусть мисс Октавия бывала под хмельком, но она была леди! Она никогда не позволила бы Персивалю прикоснуться к себе, даже если бы оказалась с ним вдвоем на необитаемом острове. Да и никому бы не позволила – с тех пор как погиб капитан Хэслетт. Потому-то мистер Майлз и бесился. Вот если бы она его попыталась зарезать – в это я поверила бы!
– А он действительно хотел ее? – спросила Эстер, впервые без обиняков употребив точное слово.
Мэри слегка округлила глаза, но ответила так же прямо:
– Да. Вы бы посмотрели на его лицо! Имейте в виду, она была красива, причем совсем не так, как мисс Араминта. Вы никогда не видели ее, а она была такой живой… – Мэри запнулась, не в силах справиться с волнением, горем и гневом. – Как недобро они все о ней говорили! Ну почему люди так делают? – Мэри вздернула подбородок, глаза ее блеснули. – А миссис Сандеман! Сколько гадостей она наболтала про Дину, про миссис Уиллис, про всех нас… Зачем ей это было нужно?
– Назло, – предположила Эстер. – Или просто из самолюбования. Ей нравится быть в центре внимания. Если кто-нибудь на нее смотрит, она сразу оживает.
Мэри заметно смутилась.
– Людям это свойственно, – попыталась объяснить Эстер. – Им пусто, одиноко; единственная радость для них, когда кто-то обращает на них внимание.
– Восхищается, что ли? – Мэри горько рассмеялась. – Она всех нас облила грязью! И с какой злобой! Попомните мои слова, никто ей здесь этого не простит.
– Думаю, ей все равно, – сухо сказала Эстер, припомнив, как пренебрежительно отзывалась Фенелла о слугах.
Мэри улыбнулась.
– Еще как не все равно! – яростно сказала она. – Горячего чая она теперь утром не получит. В крайнем случае – чуть тепленький. Всем нам будет очень жаль, что так случилось, но случаться это будет каждый день. Ее лучшие наряды нечаянно испортят в прачечной, и ни одна душа не узнает, кто именно это сделал. И так во всем! Письма, которые она пишет, пойдут не по адресу или затеряются между страниц, а если и будут доставляться, то очень медленно. Она еще не раз продрогнет утром, потому что лакей был занят и не успел развести огонь в камине. Поверьте мне, мисс Лэттерли, ей будет далеко не все равно! И ни миссис Уиллис, ни кухарка пальцем не пошевелят, чтобы наказать виновных. Они будут невинно на нее смотреть и только руками разводить, не понимая, как такое могло случиться. И мистер Филлипс ничего не скажет. Он может держаться, как герцог, но, когда дело доходит до крайности, он горой за нас встает. Он один из нас!
Эстер не смогла сдержать улыбки. Все это было довольно мелочно, но по сути своей справедливо.