— К вашему сведению, я ее прочитал.
— Да что вы говорите? — Глаза Мэгги расширились от удивления. — Ну и как? Вам понравилась?
Майк неопределенно покачал головой.
— Скажем так, я принял содержание этой книги к сведению. Но я лично предпочитаю…
— Детективные романы, — произнесли они оба чуть ли не в унисон и расхохотались.
— А где живет Мириам?
— В первом домике, что справа от амбара. Если хотите, можем к ней вечерком заглянуть.
— Почему бы и нет?
— В таком случае сейчас же ложитесь спать. Вам понадобятся силы.
— Это еще зачем?
— А затем, что у Мириам четверо детей. Старшему только шесть, но и он, и все остальные — настоящая чума.
Мэгги допила кофе и принялась убирать со стола.
— Вот что, стало быть, думает о детях чувствительный мужчина конца девяностых. Вы что же, не любите детей?
— Я очень люблю детей. Но когда они не курят и не пытаются спалить мой амбар, я люблю их еще больше.
— Что же, и шестилетка курит?
— Малютка Джейк? Как паровоз. Он парень хороший, но…
— Но если бы он не пытался спалить ваш амбар, то был бы сущим ангелом, правда?
— Он думает, что ему уже двадцать четыре, — пояснил Майк.
Мэгги улыбнулась:
— Я знаю таких ребят, которым хочется побыстрее стать большими. Моему племяннику пять, а он уже рассказывает неприличные анекдоты.
— Правда? — В глазах Майка блеснул неподдельный интерес. — И до какой степени они неприличные?
— Ну уж не самые-самые. На самом деле эти анекдоты, должно быть, и вправду мерзкие. Просто племянник еще мало что понимает и все путает. Начало из одного анекдота, конец — из другого. Вся соль, конечно, пропадает, но мы все равно хохочем как сумасшедшие.
Майк поднялся и стал натягивать куртку.
— Когда-нибудь он перестанет путать.
— То же самое говорит мой отец.
Он хмыкнул.
— А что говорит по этому поводу мать вашего племянника?
— Ничего не говорит. Закатывает глаза к потолку и стонет.
Майк рассмеялся, но затем посерьезнел.
— Только не переутомляйтесь, хорошо?
— Ладно.
Когда дверь за ним закрылась, Мэгги ощутила удивительный покой и тепло. Как все-таки здорово сознавать, что есть на свете человек, который о тебе заботится! Неожиданно ее кольнуло чувство вины. Крис тоже тревожился за нее и заботился о ней, и именно к нему сейчас должны были быть обращены ее помыслы. Увы, заботы Криса представлялись ей чем-то вроде смирительной рубашки, в которую он старался ее обрядить. А вот отношение к ней Майка рождало у нее в душе чувство безопасности и защищенности от внешнего мира. Как, однако, все это непонятно…
Глава 7
Она стояла в дверях. Легкий ветерок развевал ее волосы и играл полами ее белого платья. Белый цвет — цвет чистоты. Это для девственниц.
Он боялся дохнуть, боялся пошевелиться. Он боялся, что она исчезнет, и не хотел отпускать ее от себя на этот раз.
Она вошла в комнату и улыбнулась. Глаза ее были стыдливо опущены. Он почувствовал запах роз. Она всегда пахла розами, когда бывала с ним рядом. Господь свидетель, как он ее любил!
Она была близко — казалось, он протянет руку и дотронется до нее. Но он не торопился это сделать и длил сладостную пытку.
Она засмеялась. Она знала, что он ее хочет, и радовалась этому.
— Потрогай меня, Генри, — сказала она голосом, сладким как мед. — И посмотрим, как поведет себя при этом твой член.
Генри нахмурился. Ему не нравились слишком смелые женщины. Надо будет ей напомнить, чтобы она не говорила непристойностей. Женщины должны быть невинны и скромны — разве не так? А уж эта в особенности. Нельзя смотреть таким голодным взглядом на мужчину — это, в конце концов, неприлично.
Генри вспомнил о своей матери. Она тоже вечно хотела взглянуть на его член и всегда смеялась, поскольку он тогда был маленьким. «Узелок», называла она его, хотя, когда она его целовала и гладила, Генри чувствовал, что он вот-вот взорвется от напряжения.
«Узелок моего малютки» — так она, кажется, говорила.
Мэгги никогда ничего подобного не скажет. Мэгги любит его.
Ему вдруг захотелось, чтобы она сняла платье. Ведь не просто так она пришла сюда?
Потом он понял, почему она бездействует. Она была застенчива до крайности. Она хотела, чтобы он сам раздел ее — взял эту миссию на себя.
Генри потянулся к пояску у нее на талии и улыбнулся. В этот момент она подошла к нему совсем близко. Он почувствовал ладонью атлас ее кожи. Поясок упал с ее бедер как бы сам собой. И тут он услышал ее смех — не тихий, не мелодичный, как серебряный колокольчик, а скрипучий и грубый, как у его матери. С чего бы это, спрашивается?
Он поднял взгляд, посмотрел в ее добрые ясные глаза и улыбнулся. Да, более красивой женщины ему не доводилось видеть. Вдруг Генри заметил, что с ней стали происходить какие-то изменения — только вот какие? Ах да, что-то случилось с ее глазами — они начали сползать у нее вниз по лицу. Генри ужаснулся, вскочил и принялся ловить ее глаза. Увы, плоть ее оказалась слишком мягкой, она мялась под руками, как пластилин, и у него ничего не получалось.
А потом начал съезжать в сторону нос, и на том месте, где он только что находился, появился темный пустой провал. Нет! Это невозможно! Но улыбающийся рот Мэгги начал съезжать вбок, а потом вообще оказался на краю подбородка.
— Генри, — произнес этот кошмарный рот, — как поживает сегодня наш маленький членик?
Генри едва не взвыл от ужаса: откуда, спрашивается, Мэгги набралась таких слов?
И вдруг он понял: это вовсе не Мэгги. Это была его мать. Но Боже, как же так, почему? Он же не хотел ее больше видеть! И потом, он ведь как-никак ее убил. Он убивал ее уже столько раз, что не помнил, когда это случилось на самом деле. Но она все равно возвращалась — чтобы его мучить.
Необходимо как следует рассмотреть эту женщину, чтобы точно знать, кто она. Он медленно поднял подол. Под ним было обугленное тело — головешка, да и только. Отвратительное зрелище. Но это была она — его мать! Генри едва не задохнулся от запаха жареной плоти.
А потом она расхохоталась. Генри никак не мог понять, как это у нее получалось, потому что рот уже съехал с подбородка, скользил по шее, потом по груди, но все равно губы шевелились. Они говорили:
— Ты только глянь на свой член, Генри!
И Генри, как ему было велено, глянул…
Генри проснулся с протяжным стоном. Он весь покрылся холодным потом, а сердце колотилось как сумасшедшее. По привычке он дотронулся до своего мужского достоинства и с облегчением вздохнул. Оно находилось там, где ему и положено быть, да и размеры ничуть не изменились. Генри перекатился на бок и положил руку на сердце, стараясь избавиться от боли в груди и от страхов, которые переполняли его душу. Господь свидетель, как же он ненавидел эту женщину и ей подобных!
Генри стиснул руки, вспоминая, как он заткнул навсегда ее мерзкий рот.
Только не вышло того, что он задумал. Не заткнул он ей рот. Он вечно слышал ее голос в своих снах. Было время, он верил, что Мэгги сможет избавить его от этих снов, но этого не случилось. Хуже того, она тоже стала его врагом.
Генри спустил ноги на пол и сел, закутавшись в плед. Древние часы пробили час ночи. Он проспал бог знает сколько времени, но это ему не помогло. Усталость продолжала его одолевать.
Генри коснулся кончиками пальцев головы и застонал. Он не хотел трогать голову. Всякий раз, когда он это делал, ему казалось, что он становится слабее — и физически, и умственно. К тому же его донимала лихорадка — не говоря уж о непрекращающейся тошноте. Прежде чем отсюда убраться, нужно было найти бинты и лекарства и хотя бы в малой степени облегчить свои страдания.
Генри встал и пошел по комнатам; он держался за стены, чтобы не упасть — его в прямом смысле валило с ног. Он искал ванную комнату, чтобы раздобыть медикаменты. Но прежде он обнаружил мертвую собаку, которая лежала у дверей спальни. Генри переступил через нее и заглянул внутрь. В комнате было темно и тихо.
В общем, он не хотел их убивать, просто ему требовалось найти место, где можно укрыться и переждать опасность. Разумеется, убить женщину было все равно что раздавить навозную муху. Другое дело — мужчина. Он не заслуживал смерти…
Генри наконец удалось обнаружить ванную. Там на стене висело зеркало. Осмотрев себя со всех сторон, он облегченно вздохнул. Рану можно перебинтовать, а если прикрыть бинты шапкой, то он будет выглядеть вполне пристойно. Генри расхохотался: никто никогда не узнает, что он ранен. Ни один человек не поймет, что он преступник.
Оставаться на ферме было опасно — слишком уж близко от брошенной машины. Снег шел по-прежнему, так что по следам его не найдут. Но вдруг полицейские на всякий случай захотят проверить одиноко стоящий дом?
Генри тщательно промыл и перебинтовал рану на голове. Когда он смыл засохшую кровь с лица, шеи и ушей, то почувствовал себя гораздо лучше. Потом он снова вошел в спальню: ему нужно было подобрать для себя одежду — желательно теплую и удобную.
Тела лежали точно так, как он их оставил. Кровь на простынях и одеяле уже начала подсыхать.
Генри улыбнулся, вспоминая, с какой легкостью он расправился с этими людьми, и прошел к шкафу, где висела одежда.
Часом позже, надвинув на уши толстую вязаную шапку, он выехал из гаража фермы на небольшом пикапе. Одежда, которую он нашел в шкафу, отличалась необъятными размерами, но соответственно его пожеланиям была теплой и удобной. Генри заботило тепло, поскольку он не знал, где и когда ему доведется в следующий раз обогреться.
В машине находились одеяла, подушки, пледы, винтовка с запасными обоймами и пистолет, оставленный Мэгги. В багажнике лежало провизии не меньше чем на неделю.
Теперь главное — разыскать Мэгги. С тех пор как он решил ее выследить, все остальное потеряло для него всякий смысл. После того как он ее прикончит, у него будет достаточно времени, чтобы подумать о том, как жить дальше.