ли, множество встречал подобных им!
Не это заботило его, а нечто большее, а именно — сознание того, что годы шли и он старел и не было у него продолжателя рода, в ком бы воспитал он подобие себе, кому бы передал все свое богатое наследство. Какая бы красивая ни была Сельбы-ханум, она по своей воле не могла родить наследника. А дочерей Мучар-Хамза считал несчастьем, камнем для чужой сакли. Но расстаться с женой он не смел, потому что Сельбы была дочерью не менее, чем он, важного человека, с которым портить отношения было ему невыгодно.
Тщеславен был Мучар-Хамза… Любил, чтобы его помнили, льстили ему, хвалили его, чтобы имя его произносилось везде и повсюду, пусть даже с проклятиями… Зная его такую себялюбивую натуру, многие старались ему льстить, лебезили перед ним, доносили ему о непокорных и на тех, кто вел себя независимо. Каждый месяц Мангуш-глашатай обязан был собрать джамаат на сельскую площадь, с важным видом появлялся Мучар-Хамза перед народом и задавал один и тот же вопрос:
— Кто я есть?
— Наш господин, наш повелитель, наш хозяин… — голосили люди.
— Как меня звать?
— Мучар-Хамза!
— То-то же… а теперь расходитесь!
Выдал он своих дочерей за совершенно неизвестных людей, хотя и были претенденты — сыновья богачей. А сделал он это, чтоб кто-то из зятьев не затмил бы его имени. И выпроводил он их подальше от себя. Живут они по хуторам и не смеют носа показать в местах, где бывает Мучар-Хамза. Таков был этот человек, который хотел обессмертить свое имя. Да-да, об этом думал днем и ночью, лежа в постели рядом с охладевшей Сельбы, которой надоел он, как кизячий дым. Разница в тридцать лет сказывалась… Мысль обессмертить свое имя особенно одолевала его за последнее время, когда стало давать о себе знать сердце. Одышка, вялость, сонливость, слабость… Думы о близкой смерти его не покидали, будь он дома, на лугу у табунщиков или на мельнице… Обрести бессмертие он желал смертельно, но не знал, как этого добиться. Мучар-Хамза долго задумывался: вот он умрет, его похоронят, все добро разбазарят непутевые зятья, и он превратится в глину, как это у Омара Хайяма поется, и гончар из этой глины вылепит на гончарном кругу чашу, продаст на базаре, купит бабка эту чашку для внука, и внук нечаянно разобьет… бабка побранит малыша и выбросит черепки на улицу… и так далее и тому подобное… грустное, печальное и даже жуткое… И на мельнице ему стало худо, и он признался о своей печали и тоске старому мельнику.
— Скажи мне, Абдулла, говорят, ты мудрый человек, скажи мне, что останется после того, как меня не станет?
— После? — лукаво заглянув в глаза хозяина, говорит Абдулла с запорошенными мукой усами. — Все.
— Я не о том.
— О чем же, хозяин?
— От меня что останется?
— Твое богатство: табуны и отары…
— Табуны и отары, Абдулла, будут принадлежать тем, кто обо мне забудет. Неужели забудется после смерти мое имя?
— Все забудется.
— Это плохо…
— Да. А вот имя мельника, да-да, того первого, который построил эту мельницу, здесь хранится, будто прилипло к этой мельнице… Мельница Ятима.
— А что бы мне построить… Чтоб мое имя связали с чем-нибудь…
— Эй-эгей! Абдулла, эге-гей! Помоги!.. — раздается в это время крик с противоположного берега.
— Кто это кричит и что ему надо?
— Так вот всегда. Кто хочет перебраться на этот берег, зовет меня на помощь, чтобы я канат ему кинул. Моста ведь нет над рекой, а людям надо как-то преодолеть ее… — И уходит мельник помочь людям перебраться на этот берег.
Мучар-Хамза не сразу пошел домой, сначала прошелся по скалам, между которыми кипел водоворотами горный поток, и отыскал место, где будет построен мост. Мост над пропастью, на трех быках — промежуточных опорах — будет он стоять, связав два берега. И по дороге домой он укрепился в мысли о необходимости этого моста, и построит он мост, какого не найти ни на Тереке и ни на Самуре. И сразу же он созвал своих верных людей и объявил о своем решении построить мост, для чего необходимо было выбрать лучшего мастера-каменщика. Тут же на лихих скакунах разъехались гонцы по аулам. Через три дня Мучару-Хамзе были представлены одиннадцать мастеров-каменщиков. И хозяин дал возможность каждому из них проявить свое искусство на новой строящейся конюшне. На второй же день отпало семеро, двое добровольно отступили через неделю, и на следующую неделю остался один мастер — это был Сирхан из Сутбука. Человек, из пятидесяти лет тридцать пять посвятивший делу каменщика-строителя. Говорят, он из древнего рода Сирхана, и происходил этот род из далекого Пенджаба, что в Индии.
— Не ради конюшни же устроили вы этот смотр? — спросил мастер хозяина.
— А ты догадливый… Конечно, нет. Я решил построить мост через Хала-Херк, — объяснил ему Мучар-Хамза, — и мы с тобой поедем осмотреть местность.
Выбрали они место для моста, за все труды щедрую плату пообещал хозяин. И Сирхан в помощники себе взял всех мастеров, которые участвовали в смотре. «Сколько бы это ни стоило, — говорил Мучар-Хамза, — но мост здесь должен быть, и такой, чтоб стоял века».
Сирхан начал работу по строительству моста в месяце Джумад и завершил работы в месяце Зуль-Хиджа. И на главном быке, как и велел хозяин, вделал в стену резной камень с датой строительства и с именем Мучара-Хамзы, написанным арабской вязью, вплетенной в узор.
Да, прочный и изящный получился мост на трех быках, издали, если по ущелью смотреть, он похож на могучего, плечистого, протянувшего руки к скалам джигита, через плечи которого переправляются люди. И построен он из тесаного серого сланца, что сливается со скалами и создает впечатление, будто он нерукотворный, а существовал со времен мироздания. Да и вы сами можете в этом убедиться, посетив эти живописные суровые места, это ущелье Снежного барса.
Говорят, дивились трудом человека люди и хвалили творца, глядя снизу на этот мост и придерживая папаху, чтоб не слетела. И никто не проходил, не проезжал, хоть на минуту не остановившись на мосту и не поблагодарив создателя. А сам Мучар-Хамза, говорят, этот обладатель большого брюха и круглой головы, увидев завершенный мост, легко сплясал, даже бросил папаху оземь и воскликнул:
— Ай да мастер! — и осекся.
И с тех пор часто появлялся здесь Мучар-Хамза в обличье простонародья, подходил к людям и слушал их, чьим же именем они будут называть этот мост. Но велико же было его удивление, когда он услышал:
— Дай бог здоровья тебе, Сирхан. Да сохранишься ты долго в памяти людей… Доброе ты сделал дело. Спасибо! — И старик-мельник отвесил, говорят, поклон мосту.
— Кого же это ты благодаришь? — спрашивает Мучар-Хамза.
— Творца-создателя этого прекрасного моста.
— А кто творец его?
— Как кто? Ты что, слепой? Даже неусатому ясно, чьих рук это дело… Хвала Сирхану.
— Но там же, на этом вот камне, что над главной аркой, написано имя другого человека, — возмутился Мучар-Хамза.
— Мы неграмотные, читать не умеем, а вот кому принадлежит тесаный камень, мы легко можем различить.
— Ты ошибаешься, старик. Это мост Мучара-Хамзы.
— Нет, почтенный, не спорь со мной. Это дело рук Сирхана. Хвала ему!
— Сирхан нищий, откуда у него средства, чтоб построить такой мост?
— Очень богат человек, имеющий такие руки! Хвала Сирхану.
— Скажи, хвала Мучару-Хамзе…
— Нет, почтенный, я такого не знаю…
— Ах так… Ты знаешь, кто перед тобой стоит? Я заставлю тебя помнить мое имя!
И, говорят, разъяренный Мучар-Хамза публично ослепил мельника Абдуллу, чтоб другим неповадно было, и издал приказ о том, что этот мост — Мучара-Хамзы и с этим именем, а не с каким-нибудь другим, люди должны связывать свои благодарные слова. И с тем, кто назовет этот мост именем Сирхана, он поступит точно так же, как с этим упрямым стариком. Но никакие приказы и насилия не могли стереть в памяти людей имя мастера, построившего мост в неприступном ущелье. Преследование Мучара-Хамзы еще более укрепило в людях имя мастера. «Этот великолепный мост, — стали говорить горцы, — дело рук мастера Сирхана, а за такое утверждение Мучар-Хамза ослепил старого мельника Абдуллу». Всех ослепить и сжечь на костре сил у Мучара-Хамзы не хватало. И ему волей-неволей пришлось с этим смириться, но желание обессмертить свое имя не покидало его. И оказавшись в живописной и оживленной местности Апраку, где на привале останавливались и чабаны, и косари, и кузнецы, и лудильщики, он поклялся на этом месте построить родник для жаждущих и в душе уже лелеял надежду на то, что каждый, кто утолит жажду у этого родника, благодарно вспомнит его имя.
И построил Сирхан из Сутбука небывало красивый, похожий на мавзолей, родник под семью арками, увенчанный луковицеобразным куполом, на лицевой стороне которого был вправлен камень с датой и надписью: «Родник построен на деньги Мучара-Хамзы». Сирхан уже был в летах, поэтому всю душу вложил в эту работу, подсознательно чувствуя, что близка смерть. И, говорят, когда завершил работу, отошел в сторону, глянул на свое творение и вымолвил: «Теперь можно спокойно умереть!» И родник этот стал излюбленным местом горцев, и родилось даже поверье, что в этом роднике никогда не иссякает вода и не повезет в дороге тому, кто хоть на миг не спешится у родника этого или пройдет мимо, не глотнув воды из него.
— Да пойдет мне впрок этот глоток воды, да долгой будет память творца этого родника. Благодарение тебе, Сирхан.
— Дай бог здоровья ему!
— Хвала тебе, Сирхан.
Не мог такое снести Мучар-Хамза, и по его велению приволокли больного и немощного старика-мастера Сирхана и казнили его, и объявил Мучар-Хамза, что родник в Апраку — это его родник и что горцы должны утоление своей жажды связывать с его именем. Но люди не перестали называть родник «родником Сирхана».
Однажды Мучар-Хамза почувствовал себя очень скверно и слег, поняв, что больше не встанет. Настал час заказать себе надгробие. И по его велению были приглашены лучшие камнерезы, и победителем в конкурсе вышел молодой мастер.