Мне потребовалось пять минут, чтобы исследовать всех трех черепах. Завершив свою задачу, я хлопнул самую крупную по панцирю и поднялся на ноги.
Каррутерс как-то странно глядел на меня.
— Ну? — сказал он.
— Все будет хорошо, — ответил я. — Но я не могу понять, отчего они страдают морской болезнью?
— Морской болезнью?
— Ага, — кивнул я. — Это ведь, знаете ли, сухопутные черепахи. Наверное, они болели, пока плыли сюда на корабле. Но ведь у вас они уже четыре года.
— Пять, — поправил он меня. — И все это время они росли, понимаете?
— Нет, не понимаю, — нахмурился я. — Я думал, что это взрослые черепахи, что им, по крайней мере, сотня лет…
— Я не знаю, какого они возраста. Но черепахи растут до самой смерти. Мы, кстати, тоже. Франц Боас говорит… — Он прервал себя.
— Сейчас не время обсуждать это. Все животные немного растут. Я измерил этих черепах, когда они прибыли к нам, и с тех пор провожу измерения каждый год. И каждый год они немного подрастают. Панцирь этого самца стал шире на три полных дюйма.
— Это интересно, — сказал я. — Но я не понимаю…
— Сейчас поймете, Дэвид. Мне, может быть, и восемьдесят два года, но мой ум все еще ясен. Я измерил их вчера вечером. Сперва я подумал, что в результате недостаточного питания их панцири укоротились… Но этого просто не может быть. И они уменьшились еще на несколько дюймов, когда я измерил их перед самым вашим приходом.
Моей первоначальной реакцией был ошеломленный скептицизм. Глава американских герпетологов, наконец, окончательно сбрендил?
— Исчезло то, что выросло за последние пять лет, — сказал он.
— Вы понимаете, что это значит? Они уменьшаются с каждой минутой!
Я попытался казаться беззаботным, поскольку не хотел, чтобы он заподозрил, что я сомневаюсь в его рассудке.
— Лягушки могут уменьшаться в размерах, — сказал я. — Существует, как вы знаете, вест-индийская лягушка, которая может уменьшиться с девяти дюймов до размеров головастика.
— Все это ерунда, — фыркнул Каррутерс. — То, что возможно у лягушек, совсем невообразимо у черепах. Панцирь черепахи такой же твердый, как коралл. Кораллы могут расти, но уж никак не наоборот.
— Почему вы занимаетесь этим ночью? — спросил я. — Прекратите мучить себя и поспите хоть немного. Иначе читатели никогда не дождутся вашей книги о змеях Малайзии.
Он тут же вышел из себя, схватил меня за руку и потащил к двери.
— Если я захочу услышать ваши советы о своем распорядке дня, то попросту попрошу их, — ворчал он по дороге. — Доброй ночи и хорошего отдыха!
Он вытолкал меня на снег. Я надел шерстяные рукавицы и не переставал ругаться вплоть до самых Восточных ворот.
— И стоило ради этого тащиться сюда ночью в метель, — ворчал я.
Я был уже на полпути к воротам, когда встретил молодого Джорджа Фича. Джордж шел, опустив голову, мимо загона антилоп, в пальто с поднятым воротником. В руках он тащил охапку метеорологических инструментов, и я предположил, что он шел из башни нормандского вида на административном здании. Джордж был помощником смотрителя млекопитающих, но свихнулся на метеорологии.
— Я думал, это ночные посетители зоопарка, — сказал я, хватая его за руку, потому что он поскользнулся на льду.
Благодаря мне он с трудом сумел сохранить равновесие. Его вид произвел на меня странное впечатление — больше всего он походил на снеговика, собирающегося растаять. Его лицо было таким же белым, как одежда, и мне показалось, что он испугался моей шутки.
Я с тревогой уставился на него.
— Что случилось, Джордж?
Он искоса посмотрел на меня, помялся и внезапно сказал:
— Дэвид, вы бы проконсультировались с психиатром, если бы увидели в небе корабль или говорящую обезьяну?
Сначала я думал, что он шутит, потом заметил его лихорадочно блестевшие глаза. Они буквально испугали меня.
— Возможно, — сказал я. — Но сперва я бы убедился, что не стал жертвой обмана. — Внезапно я рассердился. — К чему такие вопросы, Джордж? Вы что, видели говорящую обезьяну?
Он покачал головой.
— Обезьяну я не видел. Но видел нечто более невероятное. В полночь я видел солнце. Оно еще не поднялось, но я видел, как оно сияло в вольере рептилий шесть часов назад. Я сидел в башне и глядел на другую сторону парка, когда оно вдруг засветилось — унылый красный шар с ясно видимой короной.
Я ошеломленно уставился на него. Можно, конечно, увидеть солнце, когда его диск уже спрятался за горизонт. Человеческий глаз не различает прямые и искривленные световые лучи, поэтому в сумерках он может увидеть солнце, которое на самом деле уже зашло. Более плотный слой воздуха возле Земли отклоняет солнечные лучи по широкой дуге, это называется преломлением света. Но это не означает, что вы можете видеть Солнце в полночь, когда оно вовсю светит над Китаем.
— Я всю ночь пробегал с инструментами между башней и вольером рептилий, — признался Фич.
— И что вы хотели найти? — воскликнул я.
— Не знаю. Само явление длилось секунд двадцать. Я проверял физические свойства атмосферы возле вольера рептилий. Возможно, это был своего рода мираж. — Он угрюмо взглянул мне в лицо.
— Как я и предполагал, высоко в стратосфере было несколько облачков. Возможно, они действовали как преломляющая среда, перемещая над Землей изображение Солнца.
Это было слишком неправдоподобно. Я оставил его среди сугробов, а сам зайцем поскакал к воротам.
Потом я ехал в метро через весь город, жадно впитывая тепло после сражения со снежной бурей. Я был благодарен за нормальные человеческие лица сидевших напротив пассажиров, которые действовали успокаивающе после кошмарного опыта в зоопарке. Я знал, что Каррутерс еще позвонит мне, так что это была лишь отсрочка.
Когда я добрался домой, внучка Каррутерса ждала меня на диване в гостиной и тут же устремилась в мои объятия. Вирджиния Каррутерс была всей моей жизнью. До того как я повстречал ее, я был всего лишь молодым человеком, закончившим «Веллсиэнс Тинге».
Но Вирджиния все изменила. Когда она вошла в мою жизнь, все остальное отошло на задний план. Я хотел бы купать ее в роскоши, но я был всего лишь ветеринаром с тривиальной зарплатой, и вряд ли когда-нибудь стану богатым и знаменитым.
У Вирджинии были медно-красные волосы и лицо цвета персика, и во всех других отношениях она была привлекательной девушкой. Она бросилась в мои объятия и, пока я целовал ее, начала дрожать, потому что моя кожа была такой же холодной, как выложенные на лед нарезанные огурцы.
— Дэвид, да ты совсем замерз, — воскликнула она. — Где ты был? Ты ушел и оставил парадную дверь незапертой.
— Великий Боже, — пробормотал я. — Я, наверное, так ослеп от любви, что даже не спросил, как ты вошла?
Она кивнула, выскользнула из моих объятий и свернулась клубком на диване.
— Я волнуюсь о дедушке, — сказала она. — Он уже три дня не покидает зоопарка. Час назад я звонила ему, умоляла приехать домой. Но он лишь рыкнул на меня в ответ. О, Дэвид, Дэвид, я так волнуюсь. Разве ты не можешь заставить его перестать убивать себя? Он просто не выдержит такого напряжения. Сдаст если не тело, так ум.
Я попытался успокоить ее и заверил, что сделаю все, что в моих силах. Мы вместе позавтракали, и я обещал ей, что немедленно вернусь в парк и приведу Каррутерса домой — если понадобится, то силой.
И час спустя я снова был в зоопарке. Каррутерс находился в своей стихии. На этот раз он был не один. С ним были два охранника, а он возился с Быстрокрылой Смертью.
Охранники помогали ему делать рентген этой очень опасной шестифутовой рептилии. Питон извивался под рентгенаппаратом.
Каррутерс выглядел ужасно взволнованным. Как только он увидел меня, то сразу же схватил за руку и подтащил к рентгену.
— Паразитов уже нет, Дэвид, — сказал он. — Взгляните-ка сами.
Я мог бы поставить свою репутацию на то, что эта змея при последнем издыхании. Ио то, что я увидел на флуоресцирующем экране, ошеломило меня. Мир на секунду завертелся у меня перед глазами. Я не мог сомневаться в том, что вижу собственными глазами, но ведь двадцать четыре часа назад внутренние органы питона кишели червячками.
— Ну, как? — спросил Каррутерс, торжествующе улыбаясь.
Было что-то примитивное в том, что он получал удовольствие от моего замешательства.
— Просто невероятно, — пробормотал я. — Эта змея умирала. Даже если бы мы справились с паразитами, в ее внутренних органах уже произошли критические изменения.
— Вы видите какие-нибудь изменения? — Каррутерс словно дразнил меня.
— Нет, — уныло признался я. — Боюсь, я ошибался в диагнозе…
Внезапно мои мысли словно застыли. Я смотрел на Каррутерса и замечал в нем изменения. Его высокая угловатая фигура была не такой уж сгорбленной, лицо немного поправилось. Он выглядел лет на десять моложе.
Я мог бы и не заметить эти изменения, они не бросались в глаза. Сначала я вообще не замечал их. Но все-таки они были в его лице, в его осанке. Даже его глаза лучше переносили яркий свет.
Когда я уходил, змея уже совсем ожила, а снег перестал идти. Я брел по громадным сугробам к Восточным воротам, пытаясь бороться с ужасной истиной. Но в поезде моя тревога лишь усиливалась при каждом толчке. Мне удалось скрыть свои эмоции от Каррутерса, оставив его перед рентгенаппаратом, размышляющим о чудом излечившемся питоне.
Но мысль о возвращении домой уже не казалась мне привлекательной. Те странности, что я увидел, были столь разрушительными, что мне хотелось увеличить расстояние между нами как можно больше.
Но в современном мире невозможно долго сбегать от потрясающих, возмутительных, отвратительных или мистифицирующих явлений. Провода и звонки не позволят вам это, вторгаясь с медным нахальством в частную жизнь на коротких и длинных волнах.
Телефон — не самое маленькое из современных зол. Моим первым порывом, когда я вернулся домой, было желание проигнорировать звонки, которые уже неслись из моей спальни наверху. Но привычка — вторая натура.