«Злишься, юноша, ишь, даже краска на щеках появилась!..»
Турецкий неожиданно для таможенника усмехнулся и заметил:
— В первый раз слышу, что закон можно нарушать так нагло и беспардонно… Ну и ну! А чемодан-то был легкий или тяжелый? Вы ж несли.
— Средней тяжести, — справившись с мгновенной оторопью, едва не заикаясь, промолвил Пал Палыч.
— Ну это на сколько же потянет, не стесняйтесь, ведь вы человек опытный? На двадцать? Тридцать килограммов? Тяжелее?
— Думаю, никак не больше двадцати. — Дегтярев даже продемонстрировал, как он поднимает и несет чемодан.
«Моторная память», — отметил Турецкий.
— Ну хорошо, вы отнесли, он, естественно, в паспортный контроль, а Кисота, она-то куда? За ним?
— Да, она обычно до самолета провожает.
— Хорошо. А начальник-то ваш как, на месте? Хотелось бы, раз уж приехал сюда, заодно и с ним поговорить. Вам спасибо, извините, если надоел вопросами, служба такая. Впрочем, слышал, что и у вас не легче. Так как к нему пройти? Снегирев, говорите?
«Так тебе и надо! — злорадно подумал Пал Палыч. — Вот давай сам теперь перед этим дураком оправдывайся… А как он насчет закона-то сказал, однако! Так, что будто и не дурак вовсе…»
Дегтярев, проводив Турецкого к начальнику смены, откланялся и, уйдя в зал прибытия самолетов, от греха, как говорится, позвонил Кисоте. Не пугая ее и не настраивая на воинственный лад, в общих чертах передал разговор и сказал, что с таким дураком больше не хотел бы встречаться, не то что вместе работать. И сейчас он у Снегирева. Если ей что-нибудь интересно, пусть звонит напрямую. Так, больше для юмора, не забыл ввернуть насчет проверки ее документов. Кисота промолчала, сухо попрощалась и положила трубку.
Турецкого же интересовал, по существу, лишь один вопрос: на основании какого документа разрешается Кисоте проводить пассажиров без досмотра. Снегирев начал было темнить, вилять, но следователь поставил вопрос еще раз — и довольно жестко, не прося, а требуя представить этот документ.
— Поискать надо, давно ведь было, и вообще… — Наконец, когда Снегиреву стало уже невмоготу от настойчивости этого следователя, он вспомнил вдруг, что подобные документы можно выдать лишь по официальному запросу, на что Турецкий многообещающе кивнул:
— Будет, — после чего поднялся и, вежливо попрощавшись, ушел.
Снегирев тут же позвал Пал Палыча и спросил у него мнение о следователе.
Таможенник пожал плечами и сказал:
— Тупица.
— Да? — Снегирев внимательно посмотрел на него и покачал головой. — Ну-ну… — И, разрешив идти, снял телефонную трубку.
35
Понедельник, 17 июля, день
Три звонка с шереметьевской таможни встревожили Кисоту И свою тревогу она немедленно высказала Баю
Виталий Александрович осведомился, что за следователь, и услыхав фамилию Турецкого задумался Впрочем аттестация его собственная, данная этому молодому человеку, в общем, подтверждалась Но беспокоила его настырность. А вот Кисота вовсе не беспокоила Бая Девка она умная, и связи у нее достаточные для того, чтобы закрыть любое дело. Да и каналами ее Виталий пользовался лишь на первых порах, а теперь имел свои, твердо гарантированные не какими-то указаниями заинтересованных органов, а самым на сегодняшний день убедительным доводом «зеленым хрустом» Начальники могут меняться, а валюта поднимается в цене.
Он посоветовал Кисоте не мандражировать, а вести себя спокойно и достойно. Бай уже встречался с Турецким и примерно понял этого хотя и честного, но провинциальной закваски службиста. В меру умен, но если правильно поставить дело и уместно расставить акценты, то можно рассчитывать и на некоторые услуги. Это хорошо. Вот об этом и стоит подумать. Ну а что касается Димки, тут, как говорится, есть смысл голую правду лепить, но без подробностей, интимное, мол, событие. Был, ночевал, проводила, в чемодане — смена белья.
— Это что ж я, в чемодан его лазила? — возмутилась Алевтина.
— Не лазила, а случайно видела. И даже предположить не могла, что чемодан, возможно, второе дно имеет, понимаешь?
— А ты-то почем знаешь?
— Ты что, дура? Кто ж такие вещи сам говорит? Можно только изумиться по этому поводу, когда тебе скажут. А валюту он мог совершенно спокойно, кстати, в любой коммерческий банк положить на чужое имя. Между мной и тобой у него было вполне достаточно времени. Словом, не тушуйся, Алька. Можешь и обо мне обмолвиться, что ходатайствовал о кредите и так далее. То есть постарайся как можно меньше врать. Лучше вообще правда, ну, скажем, полуправда. А соврешь — попадешься, они мастера ставить ловушки. А в общем, я тебе скажу, впечатление-то — одно, а как быстро он раскрутил это дело, только диву даешься Неужели ас? Ну посмотрим. Раскусим. Звони обязательно
И вот теперь она со скрытым интересом рассматривала сквозь большие свои очки-хамелеоны сидящего перед ней Турецкого. Что он важничает— да, что, вероятно, самовлюбленный тип, тоже, пожалуй, есть. Широкоплечий, гибкий и, видимо физически сильный, этакий немножко скандинав — русоволосый и светлоглазый. Мужчины подобного типа всегда привлекали Кисоту Таким вот был и Димка. Но почему был? Что, разве она его уже похоронила? А кто сказал, что он умер? И она поймала себя на том, что выбрала абсолютно верный тон. Пусть этот следователь толкует ее слова, как хочет, но он должен почувствовать, если он не полный идиот, ее искреннее и весьма сочувственное, может быть, даже в чем-то материнское отношение к Богданову.
Турецкий почувствовал большее. Одного только не мог понять, чем эта дамочка, какими достоинствами, отвлекла Вадима от его красавицы-жены. Вечная загадка. Он же ночь у нее провел, о чем Алевтина Филимоновна сообщила, слегка, правда, потупившись. Но это, быстро поправила она себя, к делу отношения не имеет, поскольку вопрос чисто интимного свойства, и она очень рассчитывает на его понимание всякого рода., и так далее, и тому подобное. Ну разумеется, естественно, а как же!.. Что еще мог ответить мужчина на его месте, которому только что доверили важную сердечную тайну! А между тем худые и длинные, как у профессиональной музыкантши, пальцы ее сами по себе, машинально, перебирали бумаги на столе, коих было великое множество, и заворачивали в трубку уголки. И тут же их распрямляли, разглаживали.
«А ты сильно волнуешься, подруга дорогая, — думал, искоса разглядывая ее беспокойные руки, Турецкий. — И совесть у тебя не так спокойна, как ты демонстрируешь…»
— Так вы говорите, что в чемодане у него были практически одни рубашки да иное мелкое белье?
Алевтина вспыхнула: разве она говорила так? Но вспомнила, да, видимо, сказала. Плохо, надо лучше контролировать себя. Впрочем, свою неловкость объяснила просто:
— Вы не подумайте, что я специально в чемодан его лазила, да и не в тех мы отношениях, чтобы… Просто он, вероятно, открыл его зачем-то, а я спросила по поводу рубашек. Он и ответил, что привык дважды в день…
— Да, — кивнул со значением Турецкий, — как я его понимаю… Но почему ж тогда весил этот чемодан килограммов двадцать? Он что, из железа был сделан?
Простенький вопрос, но Алевтина не знала, что ответить.
— Откуда известно, что двадцать?
— Так ведь таможенник обычно багажную кладь на весы ставит. Или нет?
Разве помнила Алевтина? Неужели Пашка? Он что, дурак? Ведь ему ж было сказано: в чемодане белье! Откуда же двадцать килограммов? Или врет следователь? На пушку берет?
— Вот уж чего не могу сказать, увы! Но готова вам поверить, вам же наверное придумывать ни к чему, правда? Вадим, во всяком случае, нес его легко. Он спортивный такой, вот как вы.
— Как я? — вроде бы удивился Турецкий.
— Но, может, повыше… на полголовы.
— Простите, можно один эксперимент? — Турецкий поднялся.
Она кивнула, еще не понимая, в чем дело. Тогда он попросил ее встать и прижать локти к бокам. Сам же подошел ближе и, сжав ее локти, легко, словно пушинку, поднял на вытянутых руках. Подержал и поставил на место, сказал спокойным, ровным голосом:
— Вот примерно так, да?
Ах, как сладко захолонуло сердце Алевтины Филимоновны, на миг будто окунувшееся в мужскую силищу. Но тут же пришла ясная и холодная мысль: что это он себе позволяет? Это как же понимать? Но Турецкий уже просил ее жестом присесть, и сам опустился на стул напротив, забросив ногу на ногу.
— Покурить бы, — сказал, смешно наморщив нос. — Но… понимаю.
«Вот ведь какой хитрец! — подумала Кисота. — Как он ловко ушел от ответа… Да я ж ведь и не возмутилась, только подумать и успела…»
— Курите, — разрешила она с улыбкой, все еще ощущая на своей талии завораживающую силу его ладоней. — И я уж с вами…
Он протянул ей зажженную зажигалку. Она закурила «Вог», он, как обычно, «Честерфилд».
— Значит, сильный, говорите? Ну конечно, сильный человек легко носит, можно и не определить. Но вы мне помогли, — сказал он серьезно, — спасибо вам.
Алевтина не могла понять, о чем он, о какой помощи. Но промолчала. А он между тем продолжал говорить:
— Понимаете, я ведь заскочил к вам, чтобы познакомиться. И разговор наш, как вы заметили, не протоколируется. Просто в дальнейшем вам придется заехать ко мне в прокуратуру, и я оформлю допрос во всех деталях. Я надеюсь, что вы выполните свой гражданский долг, приедете к нам без отговорок.
Полагая, что разговор заканчивается, Кисота немедленно согласилась. Но Турецкий, похоже, не собирался пока уходить.
— Скажите, Алевтина Филимоновна, — словно о постороннем, спросил он, — а с чего бы это упомянутый вами Бай, известный коллекционер-галерейщик, умница, как мне показалось, и вдруг решил заниматься меценатством, да еще некоторым образом сомнительного свойства?
— Не совсем, простите, понимаю вас, — насторожилась Кисота.
— Ну а как же еще можно рассматривать, с точки зрения знающего человека, это его ходатайство в вашем министерстве по поводу кредита для непонятной мне пока фирмы Богданова?