— Да, я, пожалуй, с вашего разрешения, если вы меня подождете, хотела бы кое-что взять… из одежды… косметики… Можно?
— Конечно! — обрадовался Грязнов. Раз уж женщина заговорила о косметике, дела пошли на лад. — А я, с вашего разрешения, пока позвоню?
— Ради Бога. Можете курить, — обратилась она к остальным. — А если хотите, в баре алкоголь. Пожалуйста.
От спиртного, естественно, отказались, хоть и были не против. Но закурили охотно.
Грязнов набрал номер Турецкого. Саша сам снял трубку.
— Ты, что ль, Славка? Откуда?
— С Комсомольского.
— Как? А я думал, ты отсыпаешься. А чего тебя туда за-несло-то? Небось про моего «жигуля» узнал и помчался глядеть? Нет, чтоб посочувствовать товарищу…
— Мы здесь с Ларисой Георгиевной. Командует Полунин.
— Но ты-то чего?
— Она лично попросила.
— Рыжий, я всегда говорил…
— Остынь, — без всякого уважения перебил Грязнов. — Мы тут кое-что нашли. Спасибо можешь говорить заранее.
— Что же?
— Костюмы, следы, расписку Бая, сведения об украденном Дега. — Грязнов обернулся к Полунину: — Я правильно назвал? — Тот утвердительно кивнул, и Слава продолжил в трубку: — Именно Дега, как я и сказал. И наконец, несколько рисунков. Ценных, по-моему. Покажем Кругликову.
— А кто художники?
— Да там разные… Этот… Микеланджело. Потом Тициан, да? Ну Дюрер, кто еще? Рембрандт и другие. Ну чего замолк?
— Ты можешь повторить? — с каким-то ужасом спросил Турецкий.
— А что здесь особенного? Конечно, могу.
— Задница ты рыжая! Ты хоть знаешь, о чем говоришь?! Боже! С кем я дружу всю свою сознательную жизнь?!
— Ну чего ты, в самом деле? — почти обиделся Грязнов. — Сейчас Лариса Георгиевна соберет нужные вещи, косметику там, и мы отправляемся в Староконюшенный. Кругликову скажи, что есть по его части. А чего с Баем-то?
— Потом, Славка, все потом! Жду вас в Староконюшенном! А насчет косметики — это ты здорово придумал, я всегда верил в тебя!
— Да я…
«Ту-ту-ту», — ответила трубка.
…Пока Полунин со товарищи снова тщательно обшаривал каждый сантиметр квартиры Константиниди, разбирал старый хлам на антресоли, Лариса, старательно морща лоб, вспоминала потаенные уголки, которые могли бы хранить секреты покойного отца. Про антресоль она вспомнила неожиданно: говорил как-то отец, что есть у него нечто такое, за что музеи современного искусства многое бы отдали. И вот теперь она с нетерпением наблюдала, как Грязнов, стоя на табуретке, передавал коллегам какие-то пыльные мешки, старые корзины, сложенные матерчатые чемоданы. Их раскрывали, осматривали, но картин не находили.
— Все, — сказал наконец Слава. — Ну и пылища! Вековая! Я бы на вашем месте, Лариса Георгиевна, такой втык этой Полине сделал! Хотя как же она сюда доберется?
— А клетчатого такого — там нет?
— Я все снял… Погодите! Клетчатый? Да вон же я кинул!
— Нет, он должен быть красным… — уже без всякой надежды сказала Лариса, потому что вспомнила, как однажды шепнула Вадиму, что отец, кажется, всерьез постарел: начал прятать картины среди всякого рванья на антресоли. Но Димка вроде бы не проявил тогда никакого интереса, не спросил ни о чем… Неужели запомнил, негодяй?! Что ж, сама виновата…
Турецкий в это время, сидя за столом-сейфом вместе с лысым криминалистом из НТО, благоговейно разглядывал рисунок за рисунком, а затем, перевернув лист, изучал надписи, сделанные на немецком языке, на приклеенных к обороту рисунка небольших бандерольках.
— Эти штуки называются у них, по-моему, атрибутивные ярлыки, — сказал лысый криминалист. — Кому принадлежит, откуда взяли, номер и дата. Кругликов лучше знает, он скажет, как правильно.
Не зная немецкого языка, Турецкий тем не менее понял, что вот этот, например, на котором еле видна карандашная надпись, сделанная по-русски, гласила: «Кранах», — принадлежал Дрезденской картинной галерее, какому-то кабинету, или комнате, и имел номер 17043/4 в 1942 году. И так — на каждом рисунке. Только номера разные.
На внутренней же стороне папки стоял лиловый штамп ленинградского Государственного музея Эрмитаж, чернильный номер 970351 и тоже дата — 1950 г.
Ничего себе! Получается так, что эти рисунки великих мастеров были украдены немцами — 42-й же год! — потом перекочевали к нам в Питер и уже оттуда каким-то тайным, или вовсе и не тайным, образом попали в руки Георгия Георгиевича Константиниди, который и хранил-то их даже не у себя, а у дочери, в тайнике туалетного столика. Детектив!
Ничего вразумительного по этому поводу Лариса сказать не смогла. Отец просто передал ей эту папку, когда купил им с мужем тот самый ореховый спальный гарнитур, в туалетном столике которого ящики выдвигались таким странным образом — только начиная с верхнего. В днище нижнего и был сделан тайник для папки. Лариса никому не говорила об этом, отец был категоричен, предупредив, что в папке ее будущее. И если б не эта трагедия?..
В общем, ясно: неправедными, скорее всего, путями появилась папочка в тайнике. Хорошо, что хоть известно ее происхождение. Штамп имеется, дата, номер. Значит, надо обращаться в Эрмитаж. Вот ужо радость-то для Леонида Сергеевича Кругликова!
Заметив, что Лариса Георгиевна чем-то очень расстроена, Турецкий не преминул проявить учтивость и поинтересоваться причиной.
— Пропало… — как-то отрешенно ответила Лариса.
— А что, очень ценное? — уже понял Турецкий.
— Да, — вздохнула она. — Семь полотен. Кандинский, Малевич и Марк Шагал. Особая гордость отца.
— Да как же это могло случиться-то? Неужто грабители знали?
— Ну… об этом мог знать только один «грабитель», — с презрением сказала она. — Богданов, чтоб ему…
— Может быть, именно эти полотна и есть причина гибели вашего отца? — предположил Турецкий, глядя на Грязнова.
— Ну а это-то тогда ему зачем было? — Она пренебрежительно махнула рукой вдоль пустой стены. Рамы лежали кучей возле плинтуса. — Неужели мало было Дега?
— Так Дега ж мы нашли, — возразил Турецкий.
— Как? — расширила глаза Лариса и удивленно посмотрела все на того же Грязнова. — Где же? А почему вы?..
— Клянусь вам, — Грязнов прижал ладонь к груди, — я ничего об этом не знал!
— Ты и не мог знать, — усмехнулся Турецкий. — И Дега — вашего или другого кого-нибудь, и Эдуарда Мане, и два рисунка Сезанна, и Гойю, и еще кое-что мы сегодня нашли у Виталия Александровича Бая. Ночью. В аэропорту, когда он уже собирался вылететь в Австрию. Кстати, без таможенного досмотра. Вот так, господа!
— Я ж ведь спрашивал тебя! — чуть не взмолился Грязнов.
— Да некогда ж было, Слава! Я сказал тебе: потом. Вот ты теперь и узнал. Так что за Дега, Лариса Георгиевна, уже можете не беспокоиться. Просто изучаем сейчас его происхождение. Не художника, конечно, а кто прежний хозяин картины и как она сюда залетела.
— Понятно, — с иронией заметил Грязнов. — Меня, значит, спать отправил, а сам… Друг называется! Представляете, Лариса Георгиевна! А ведь сколько лет вместе проработали…
Турецкий понял, что Слава сейчас просто отвлекает внимание хозяйки от весьма грустных мыслей о потерянных навсегда для нее полотнах. Потому что вряд ли история их приобретения старым коллекционером была «чистой». И Лариса, по всей вероятности, не могла этого не знать. Но сейчас лучше держать ее в друзьях, нежели в противниках. Тут Славка прав. И надо его поддержать.
— Я до сих пор еще одной вещи вам не сказал, Лариса Георгиевна. Дело в том, что, на мой просвещенный взгляд, убийцу вашего отца мы уже открыли. Поздно, к сожалению. Наказать его уже нельзя. Это был тот самый человек, который покушался этой ночью на нас с вами. Но у меня он все же успел взорвать машину и заложить под дверь квартиры другую — адскую, а у вас ему окончательно не повезло, охрана оказалась бдительной. Один из милиционеров, к слову, ранен. Чего вы так смотрите? Ну да, это и есть, как представил его Бай, его помощник, шофер и личный телохранитель, так сказать, с правом ношения огнестрельного оружия. Правда, Бай уверяет нас, что ни о чем подобном не только не знал, но даже и не догадывался. Вот с ним мы сейчас и работаем. Вам это интересно?
Но Лариса молчала, глядя на Турецкого расширенными от искреннего изумления глазами, время от времени переводя взгляд на Грязнова.
— Да, кстати, еще один маленький вопрос, но его, я думаю, решить не очень сложно. Где ваша вторая машина? «Мерседес», как мы понимаем, Богданов продал армянам и деньги за него получил. Кажется, тридцать миллионов рублей. Армяне сейчас в СИЗО, не все, к сожалению, но говорить о «мерседесе» можно будет лишь после суда, когда судебные исполнители займутся возмещением ущерба. Но ведь у вас же были еще и «Жигули»? Слава, на чем в пятницу по Москве раскатывал Богданов?
— Сейчас скажу… — Грязнов полез за своим блокнотом.
— «Семерка» серого цвета, сорок — пятьдесят четыре, эмэн, — небрежно сказала Лариса. — Это же моя машина. Он ездил на «мерседесе». А правда, где она?
— Я могу, конечно, только догадываться, и лучше позвонить ребятам на Садово-Сухаревскую, в отдел розыска ГАИ, и дать им примерную наводку. Но по-моему, искать машину надо либо где-нибудь на платной стоянке возле Шереметьево-2, либо у того, кто его провожал в аэропорт. Вот тебе, Слава, телефон, можешь позвонить и спросить сам. А то мне, понимаешь, не очень ловко. — Он хмыкнул. — Да и девушку жалко. Как-никак, все ее «кинули», по меткому выражению одного из наших бандитов.
Грязнов прочитал номер и спросил:
— Уточни район.
— Министерство культуры.
Грязнов хлопнул себя ладонью по лбу, и вышло это так по-мальчишески, что Лариса улыбнулась.
— Ва-а-апросов нет! — Грязнов взял трубку и обернулся к Саше: — Как ее?
— А-ле-вти-на-фи-ли-мо-но-вна, — по слогам, но подряд произнес Турецкий и выдохнул воздух с шумом. — Повторить?
Но Грязнов только махнул ладонью. Через минуту они услышали следующее:
— Не могу ли я пригласить к аппарату Алевтину Филимоновну? Ах, это вы и есть, очень приятно. Что у вас, простите, с голосом? — Слава обернулся к Турецкому словно за разъяснением, но Саша лишь успокоил его движением ладони. — Ах, голова?.. Понятно, тогда постараюсь кратко… Нет, лучше теперь. Грязнов моя фамилия, коллега Турецкого Александра Борисовича, знаете такого? Ах, знаете? Пре-красненько. Позвольте уточнить, не в курсе ли вы, ув