— Вам некого винить, кроме себя самой, — презрительно сказала мне Кэт Эстли, старшая камер-фрейлина, когда я пришла просить об аудиенции у королевы, надеясь убедить Елизавету в своей невиновности. — Вы постоянно демонстрировали свое недовольство, жаловались, что ее величество вас не ценит.
— Но я не сделала абсолютно ничего такого, что могло бы дать хоть какую-то надежду испанцам, — всхлипнула я, видя, что дверь в частные покои королевы остается для меня закрытой.
— Вашего недовольства было вполне достаточно, — таков был язвительный ответ. — Да вы еще вдобавок католичка. Неудивительно, что королева вас терпеть не может!
Я в слезах бросилась в свои покои, дабы обрести уединение, упала на кровать и дала волю отчаянию. Так продолжалось вплоть до нынешнего дня — я жила в постоянном страхе: что королева может сделать со мной, если решит, что я участвовала в гнусных планах испанцев; что еще могут придумать злоумышленники от моего имени; как все это может отразиться на нас с Недом. Тщетно писала я своей больной матери, умоляя ее послать письмо королеве или даже приехать самой, если это возможно, чтобы за нас просить королеву. Ответа от нее я так и не получила. Я вижу в этом зловещий знак: либо миледи слишком больна, либо — и этого я боюсь больше всего — она передумала помогать мне, решив, что наша затея обречена.
Наконец-то я получаю от матери обнадеживающее известие: она пишет, что ей стало немного лучше. И я вновь встречаюсь с Недом! Когда королева начала свою летнюю поездку, он сам чувствовал себя неважно и письменно известил, что, к его сожалению, никак не может сопровождать ее величество. Однако теперь он вернулся ко двору, и летние дни вдруг стали казаться мне более солнечными и золотыми. Мы ловим каждый миг, чтобы быть вместе.
— Я вижу, вы оба так влюблены! — щебечет юная леди Анна Рассел. Я в тревоге смотрю на нее. Я и не думала, что это так заметно. — О да, весь мир говорит о вас! — заявляет она, к великому моему смущению.
Три дня спустя ко мне подходит Дуглас Говард, еще одна из фрейлин королевы.
— Я слышала, вы с лордом Хартфордом ну прямо как голубки, — злобно бормочет она. — Но имейте в виду, что ничего хорошего из этого не выйдет, потому что он лишь использует вас в собственных интересах и умело изображает любовь.
— Вы-то что об этом знаете? — закипаю я. — Вы и все остальные? Что вы лезете в мою жизнь! Буду вам очень признательна, если впредь вы станете держать свое мнение при себе! — После этого я в растрепанных чувствах ложусь в кровать.
Чувства Неда самые искренние, я в этом ни минуты не сомневаюсь. Он каждый день являет мне доказательства своей любви. В Нонсаче, самом изящном маленьком бриллианте из ожерелья великолепных дворцов, мой дядя, граф Эрандл, устраивает изысканные развлечения для королевы, и у нас с Недом есть масса возможностей встречаться: на роскошном пире и на маскараде, во время охоты в парке и на представлении пьесы, исполняемой хористами из собора Святого Павла. Веселье заканчивается в три часа ночи, и тогда мы с ним убегаем в рощу и целуемся у мраморных фонтанов. Такие украденные у судьбы минуты — великое счастье для меня.
Но эта идиллия не может продолжаться вечно, и вскоре после нашего возвращения в Уайтхолл ко мне приходит чрезвычайно взволнованный и расстроенный Нед.
— Неважные новости, — начинает он с места в карьер. — Я переговорил с несколькими членами Совета, и все они единодушно заявили: время для нашего брака сейчас неподходящее.
— Но почему?
— Дело в том, что в Лондон в качестве возможного жениха королевы прибыл принц Эрик Шведский. Пока не будет ясно, чем закончатся эти переговоры, нам советуют подождать. А я тем временем постараюсь завоевать доверие принца Эрика. Я слышал, что он любит играть в теннис.
— В таком случае он возражать не будет. Лучшего партнера ему не найти. Но все время ждать — это так тяжело. Я бы хотела быть простолюдинкой, которая может выходить замуж по собственному усмотрению.
— Ну, Катерина, тебе такая жизнь вряд ли понравилась бы! — фыркает Нед. — И мне тоже. Потерпи еще немного, а там, Бог даст, мы получим все!
КейтФевраль 1484 года, Вестминстерский дворец
Кейт не давало покоя бегство доктора Арджентайна. Что послужило тому причиной? Может быть, он слишком много знал о судьбе принцев и это знание оказалось опасным? Или опрометчиво вмешался в дела, которые не имели к нему отношения? А может, просто оказался неумелым лекарем?
Кейт пришло в голову, что ее кузен Эдуард вполне мог умереть от естественных причин или от рук врача, который пытался его вылечить. Она слышала немало рассказов о печальных случаях, когда неправильно подобранное лекарство оказывалось для больного настоящим ядом. Тогда у доктора Арджентайна имелись все основания спасаться бегством.
И в нынешней ситуации легко было понять, почему ее отец так и не объявил о смерти племянника, — ведь люди наверняка возложили бы ответственность на него. Они и без того при каждом удобном случае спешили заклеймить его как убийцу!
Это дело было слишком сложное, чтобы девушка могла в нем разобраться. Да и кому по силам распутать такой клубок? Хуже всего, что теперь ее непоколебимая вера в то, что ее любимый отец не способен совершить ничего дурного, была подорвана. И бедняжка не знала, как ей жить дальше.
Когда Кейт тем вечером, после памятного разговора с Пьетро, села с отцом за шахматную доску, ей вдруг стало ясно, что она смотрит на него новыми глазами.
— Ты невнимательна, Кейт, — укоризненно сказал он. — Я тебя предупредил: береги коня. Что тебя мучает?
Она собрала все свое мужество.
— Сэр, меня сильно беспокоят подлые слухи о моих кузенах в Тауэре.
Ричард недовольно скривился:
— Ты не должна обращать внимание на злокозненные разговоры.
— Значит, мои кузены живы?
— А что, по-твоему, с ними может случиться? — Он говорил резким, настороженным тоном.
Королева Анна, сидевшая у камина, в котором потрескивали дрова, оторвалась от шитья, посмотрела на падчерицу и едва заметно отрицательно покачала головой.
— Ничего, сэр, — быстро ответила Кейт.
Отец нахмурился и больше не сказал ни слова.
На следующее утро, когда месса уже закончилась, Кейт осталась стоять на коленях в пустой часовне — она пыталась во всем разобраться. Но для нее все это было слишком тяжело, и девушка поймала себя на том, что плачет. В таком виде ее и нашел Джон Рассел, лорд-канцлер и епископ Линкольна, который вошел в часовню несколько минут спустя.
— Что случилось, мое дорогое дитя? — спросил он своим мягким мелодичным голосом.
Кейт подняла заплаканное лицо, ясно отражавшее, что творилось у нее на душе. Она испытала облегчение, увидев рядом епископа Рассела, не раз бывшего гостем за столом ее отца. Девушка знала Рассела как человека необычайно достойного — умного, справедливого и сострадательного. Вид его сильного, безмятежного лица успокоил ее.
Кейт встала, отерла слезы.
— Я оскорбила своего отца короля. — Она шмыгнула носом. — Но я ни за что в жизни не хотела бы сделать ему больно.
— Я уверен, что такая молодая леди, как вы, не могла совершить ничего столь ужасного, — добрым голосом произнес епископ. — Вы не хотите рассказать мне об этом?
Кейт поняла, что ей как раз этого и хочется, причем очень сильно. Бедняжке требовалось утешение — ведь ее много недель грызли эти страшные вопросы, а разговор с Пьетро только усилил ее терзания. Девушку буквально разрывали противоречивые чувства: с одной стороны, ей были невыносимы эти ужасные разговоры об отце, а с другой — она мучилась мыслью о том, что в них, возможно, есть зерно истины. Каждый раз, когда Кейт пыталась поговорить с Джоном о своих страхах, он неизменно предлагал ей какое-нибудь утешительное объяснение, но она подозревала, что возлюбленный, будучи ярым сторонником ее отца, попросту лукавит. И еще она чувствовала себя виноватой перед отцом за эти страшные сомнения, которые ей никак не удавалось погасить.
Епископ Рассел был опытным политиком, хорошо знакомым с внутренними пружинами королевского двора, Тайного совета и парламента. К тому же он был честным человеком, прекрасно осведомленным во всех делах. Если уж кто и знал правду, то это он.
Кейт опустилась на королевскую скамью, а его преосвященство удобно устроился рядом с ней.
— Ну вот, — сказал он, — здесь нас никто не слышит, так что можете говорить свободно. И пожалуйста, не думайте, что какие-то ваши слова могут шокировать меня: я на своей службе чего только не слышал — в жизни всякое случается. Так что этот разговор останется между нами. — Он замолчал в ожидании, созерцая свое епископское кольцо.
— В последние недели ходят страшные слухи, — начала Кейт, но запнулась. Даже теперь она не могла себя заставить произнести эти слова. — Моего отца обвиняют в том, что он якобы убил племянников. — Ну вот, теперь она произнесла это.
Епископ помолчал несколько мгновений. Он явно призадумался. Кейт в тревоге затаила дыхание.
— Король действительно питал честолюбивые замыслы, на этот счет нет никаких сомнений, — сказал он наконец. — Ваш батюшка хотел получить корону, хотя я не могу сказать, когда эта мысль впервые пришла ему в голову. И он устранял всех, кто стоял на его пути. Я знаю наверняка, что лорд Гастингс не участвовал ни в каком заговоре против него. Так что да, он проявлял определенный… прагматизм… назовем это так. Разумеется, ваш отец вполне мог искренне верить, что такой заговор существовал. Но, так или иначе, была пролита невинная кровь.
— Невинная кровь? — прошептала Кейт.
— Я имел в виду лорда Гастингса… а еще Риверса и Грея, — ответил епископ, а потом погрузился в молчание.
— А принцы? — Она едва могла говорить.
— Когда герцога Йорка изъяли из убежища, его мать была уверена, что Глостер не желает племяннику никакого вреда, — отозвался епископ. — Получив эту гарантию, она отпустила мальчика. Но после этого герцог уже не скрывал своих планов. Стало ясно, что он нацелился на корону. Дорогое дитя, вы должны простить меня за прямоту, но я говорю вам правду. Не считайте, что я предаю моего короля. «Не судите, да не судимы будете», — учит нас Христос. Я верно служу его величеству и не желаю ему зла.