нам не поможет.
Когда в следующий раз мы оказываемся втроем — Нед, я и Джейн — в его спальне в Хартфорд-Хаусе, мой муж, который, кажется, чем-то сильно обеспокоен, спрашивает:
— Здорова ли ты, душа моя? У тебя усталый вид.
— Это бы еще полбеды! — вырывается у меня. — Кажется, у меня будет ребенок!
Нед от страха делается бледным как смерть.
— Ты уверена? — Глупый вопрос, но я слышала, что джентльмены в подобных ситуациях часто его задают.
— Еще не окончательно, — говорю я. — Кое-какие признаки есть, но, может, я и ошибаюсь. Дай бог, чтобы ошибалась.
Джейн соображает быстро:
— Если ты беременна, то ничего другого не остается: придется сообщить Елизавете правду.
— Я тоже так думаю, — соглашается Нед. — Мы должны положиться на милость королевы. Иного выбора у нас не будет.
Мы должны смотреть правде в лицо: Джейн угасает. Болезнь, которая снедала мою подругу в течение многих лет, в конечном счете победила даже ее неукротимый дух. Она слабеет на глазах. И теперь, когда Джейн окончательно слегла в постель, я получаю от королевы разрешение и отправляюсь в Хартфорд-Хаус ухаживать за ней. Ей с каждым днем все хуже, и мне мучительно видеть это. Мы с Джейн во многом родственные души, объединенные любовью к Неду, и потому я охотно беру на себя обязанности сиделки: нежно ухаживаю за ней в дни ее трагического заката, сижу рядом, когда она дремлет днем, или заполняю разговорами ночные часы, когда бедняжку мучит бессонница.
Нед нередко тоже присутствует во время этих бдений. Мы радуемся возможности быть все время вместе, жаль только, что этому сопутствуют такие горестные обстоятельства. Мы оба знаем: время Джейн на исходе — и, пока это возможно, хотим быть рядом с ней.
Я в эти дни, кажется, ежеминутно борюсь со слезами и при мысли о неминуемом расставании почти забываю о собственных страхах. Перспектива рождения ребенка со всеми ужасающими последствиями отошла на задний план. И если Нед теперь кажется озабоченным и не таким любящим, то я объясняю это его постоянной тревогой за сестру. Пока внезапно не узнаю, что причина его озабоченности совсем иная.
Как-то утром, войдя в нашу спальню, я вижу документ, лежащий на столе. На нем королевская печать. Конечно, я, не удержавшись, читаю — и тут же об этом жалею. Передо мной охранное свидетельство, подписанное самой королевой, которым она просит короля Франции пропустить без задержки в Париж и другие части королевства ее верного слугу Эдварда Сеймура, который направляется в эти места на законном основании и по ее поручению.
Париж? Франция? По ее поручению? Да что все это значит? В ярости и смятении я бросаюсь на поиски Неда и нахожу его во дворе, где он осматривает новую кобылу. Муж смотрит на меня испуганным взглядом, когда я отпускаю конюхов. Потом я показываю ему охранное свидетельство, и лицо его мрачнеет.
— Я не мог не согласиться. У меня не было выбора. Все собирался тебе сказать, но не хватало мужества: Джейн так больна и ты волнуешься, сама знаешь из-за чего… — Он пытается обнять меня, но я отталкиваю его. — Не хотел еще и это взваливать на твои плечи, — в отчаянии говорит он. — Мне буквально навязали эту миссию. Клянусь, я ее не искал!
— Какую миссию? — Кровь во мне закипает. У меня нет причин проявлять рассудительность.
— Я еду во Францию с дипломатическим поручением, а это большая честь и знак того, что королева благоволит ко мне. И возможно, первый шаг к дальнейшему росту, что пойдет на пользу нам обоим, душа моя. И еще мне приказано сопровождать в Париж Томаса Сесила, сына государственного секретаря, находиться при нем, пока тот не закончит образование. Откровенно говоря, Катерина, меня перспектива столь скорого расставания удручает не меньше, чем тебя, но я знаю…
— Пока тот не закончит образование? И сколько же это будет продолжаться? — в бешенстве кричу я. Слезы текут по моим щекам.
— Успокойся, любовь моя, не надо так плакать. Нет, это невыносимо! — взрывается Нед. — Послушай меня, пожалуйста. День моего отъезда еще не назначен, требуется подготовка. Насколько мне известно, ее величество может в любой момент изменить решение, и тогда я вообще никуда не поеду. Ты же знаешь, у Елизаветы семь пятниц на неделе. Так что, пожалуйста, прошу тебя, вытри слезы. Будь моя воля, я бы ни за что тебя не оставил. Но если королева повелевает отправиться во Францию, у меня не остается выбора. Ты должна это понять.
Я падаю в объятия Неда — не могу долго на него злиться. Плачу навзрыд, в отчаянии оттого, что он уедет за море, что придется расстаться с ним на неопределенное время, тогда как для меня мучительна даже короткая разлука. Кроме того, я плачу еще и по другой причине: мне приходит в голову, что, может быть, Нед в глубине души и рад предстоящему отъезду, возможности вырваться из того запутанного клубка, в который сплелись наши жизни. Наконец я успокаиваюсь и молча выговариваю себе за то, что думаю дурно о человеке, который сжимает меня в объятиях и шепчет мне слова любви. Ведь карьера очень важна для мужчины. Как я могу быть так несправедлива к Неду?
Джейн умирает — мы все это знаем. Я беспомощно смотрю, как она уходит от нас, смиренно и терпеливо; бедняжка настолько ослабла, что не в силах произнести даже слова прощания. Я вижу, как, не таясь, рыдает Нед, целуя ее мертвую руку; он так вцепился в нее, словно не сможет отпустить никогда.
Королева приказывает устроить пышные похороны и отдает распоряжение своим фрейлинам и старшим придворным присутствовать на церемонии. Снова облачившись в черное и плача под своим капюшоном, я следую за величественно-мрачным катафалком с двумя сотнями других скорбящих, иду по длинному нефу Вестминстерского аббатства, повторяя путь, который проделала пятнадцать месяцев назад, когда здесь хоронили мою мать. И Джейн Сеймур находит вечный покой рядом с гробницей, сделанной по заказу Стоукса, на которой стоит скульптура моей матери: безмятежное в своем сне лицо, на голове диадема, одеяние, отвечающее ее положению. Мой взгляд останавливается на латинской надписи, высеченной на гробнице матери, и вскоре слезы застилают мне глаза и строки расплываются — меня до глубины души трогают эти слова:
Величие, богатство, красота —
Все мишура, и тлен, и суета.
Лишь то, что выше мелочных хлопот,
Забвение и смерть переживет.
И я думаю о них — моей матери и моей подруге. А еще обо всех тех, кого я любила и потеряла, людях, чей прах упокоился в одиноких могилах.
Без Джейн, которая была нашим ангелом-хранителем, у нас с Недом мало надежды встречаться. Время, отведенное на траур, заканчивается, и мне приказано вернуться во внутренние покои, где мое черное одеяние почти не вызывает вопросов, поскольку королева требует, чтобы фрейлины носили только черное или белое и рядом с ее павлиньим разноцветьем казались блеклыми. Нед тем временем тоже выполняет свои обязанности при дворе.
Наша потребность друг в друге так сильна, что мы не можем выносить долгую разлуку. Я прошу госпожу Ли стать нашей посредницей вместо Джейн. Она неохотно соглашается, тронутая моим неподдельным отчаянием. Теперь два раза в неделю мы с Недом, немного смущенные, встречаемся в комнате госпожи Ли в Уайтхолле. Она предоставляет ее в наше распоряжение, а сама, конечно, находится неподалеку на страже.
Эта необходимость скрытности добавляет остроту нашим свиданиям; мы назначаем их на то время, когда фрейлины королевы заняты исполнением своих обязанностей во внутренних покоях. Мы всегда занимаемся любовью на скорую руку и обычно не отваживаемся раздеваться полностью, боясь, что в самый неподходящий момент кто-нибудь внезапно появится.
А в один прекрасный день госпожа Ли заявляет:
— Леди Катерина, у меня заболела мать, и я прошу вас отпустить меня к ней в деревню.
— Конечно, — говорю я, и сердце у меня падает. — Даст Бог, вы приедете — и она поправится.
Госпожа Ли от души благодарит меня и уезжает. Больше я ее никогда не увижу.
Наши свидания теперь становятся совсем редкими. Я постоянно исполнена беспокойства, потому что так до сих пор и не знаю, беременна я или нет. Но делиться своими страхами с мужем я не хочу. Крови у меня случаются регулярно, но они по-прежнему скудны, и я уверена, что мой живот округлился. Не могу сказать наверняка, свидетельствуют ли такие приметы о беременности. В любом случае я предпочитаю помалкивать об этом, чтобы не омрачать наши краткие встречи.
А потом наступает ужасный день: Нед сообщает мне, что вскоре должен уехать во Францию.
— Скажи мне откровенно, Катерина, — просит он, — ты беременна?
— По правде говоря, и сама не знаю, — всхлипываю я, обескураженная неизбежностью расставания. — Каждый месяц у меня крови, но довольно скудные. Я прибавила в весе, но я вечно такая голодная, все время ем, так что это неудивительно. Боюсь, что в подобного рода делах я ничего не смыслю. Надо бы посоветоваться с какой-нибудь знающей женщиной, но это рискованно. — И я снова плачу. Боюсь, что, если я и дальше постоянно буду расстраиваться и рыдать, Нед с радостью оставит меня. А когда его от гнева королевы Елизаветы — рано или поздно та откроет нашу тайну — будет отделять Ла-Манш, мой муж наверняка порадуется, что находится во Франции, а не здесь. Но Нед удивляет меня.
— Если ты беременна, — решительно говорит он, — я ни за что не оставлю тебя один на один с королевой.
Госпожа Эллен, моя старая нянька, ушедшая было на покой, вызвана на замену госпожи Ли. Она, кажется, очень рада вернуться ко мне в услужение. И поэтому я вскоре доверяюсь ей. Она без колебания соглашается помогать нам с Недом обмениваться посланиями и несколько дней спустя сообщает, что он хочет встретиться со мной напротив своего дома, у старого фонтана на Нью-Палас-Ярд перед Вестминстер-Холлом. Я сразу же спешу туда.
Я подхожу к восьмиугольному ограждению вокруг фонтана, но никого поблизости не вижу. Видимо, я пришла слишком рано и Неда еще нет. Присев на низкое каменное ограждение фонтана, я неожиданно чувствую, что меня охватывает невыносимая боль и тоска, — я уже нечто похожее испытывала много лет назад в Байнардс-Касле, на береговой лестнице. Но теперь дело обстоит гораздо хуже. Мне кажется, что я тону, захлебываясь в мощных волнах ужаса и отчаяния. Я сейчас потеряю сознание…