Лейтенант медлит, и мне его молчание кажется зловещим: он словно подыскивает подходящие слова.
— Насколько мне известно, миледи, еще ничего не решено. Мне приказано держать вас здесь до получения дальнейших инструкций. Мне известно, что вас будет допрашивать Тайный совет, а пока я хотел бы задать вам несколько предварительных вопросов. Ее королевское величество поручила мне передать вам, что вам не следует ждать от нее милости, если вы не скажете, кто из придворных был осведомлен о вашем союзе с лордом Хартфордом. Она считает, что тут были замешаны еще несколько человек. И если вы не назовете всех, я должен вас предупредить, что недовольство королевы вами усилится.
От этих слов меня пробирает дрожь.
— Сэр, я категорически возражаю против того, что существовал какой-то заговор. Лишь несколько человек знали о моем браке.
— Кто? — Лейтенант садится за стол, достает из сумки писчие принадлежности, макает перо в чернильницу и ждет.
— Священник.
— Как его зовут?
— Он не назвался. — Перо царапает по бумаге — сэр Эдвард пишет.
— В каком приходе он служит?
— Боюсь, и этого я тоже не знаю.
— Кто присутствовал на церемонии в качестве свидетелей?
— Леди Джейн Сеймур. Но она умерла.
— А еще кто? Ведь, чтобы брак был признан действительным, свидетелей должно быть двое.
— Второго свидетеля не было. — Я замолкаю на мгновение. — Мы попросили выступить в этом качестве священника.
— Кто еще знал о вашем замужестве?
— В тот момент — больше никто. Потом уже я доверилась своей горничной, госпоже Ли. — Я категорически не хочу выдавать любимую старую няню Эллен.
— Что стало с госпожой Ли?
— Она уехала в деревню ухаживать за больной матерью и не вернулась.
— Кто-нибудь еще знал о вашем браке?
— Господин Глинн, слуга лорда Хартфорда, он уехал во Францию. А потом, уже некоторое время спустя, я призналась лорду Роберту Дадли и госпоже Сентлоу.
— И больше никому?
— Нет.
— Даже герцогине Сомерсет?
— Нет. Мы ей не сказали.
— Вы уверены? Вы готовы принести в этом присягу?
— Да, сэр.
— Вы можете показать мне брачное свидетельство?
Я снова замолкаю на несколько секунд.
— У меня его никогда не было.
Брови сэра Эдварда взлетают вверх.
— Значит, у вас нет никаких доказательств того, что этот брак действительно был заключен?
— Ничего подобного, у меня было бесспорное доказательство! Дарственная на землю — сразу после венчания муж сделал мне этот подарок. Документ лежал в том самом ларце, что сейчас перед вами, но потом куда-то исчез. — Лейтенант хмурится. — Уверяю вас, сэр, граф Хартфорд действительно сделал мне этот подарок! Дарственная была написана на пергаменте, он преподнес ее мне на шестой день после венчания. Но с тех пор мы столько раз переезжали с места на место, что документ потерялся. И я не могу сказать, где он. — Я чуть не плачу от чувства безысходности. — Мой добрый сэр Эдвард, вы должны мне верить. У меня была эта дарственная. И я честно расскажу вам все о церемонии бракосочетания, а также о том, что ей предшествовало, и о том, что случилось после.
И я возвращаюсь к самому первому дню в Хэнуорте три года назад, когда все и началось.
История долгая, и я рассказываю ее с увлечением. Лейтенант записывает все это без комментариев. Мне бы хотелось знать, что он думает, но сэр Эдвард ничем не выдает себя. В какой-то момент мне даже кажется, что поручение королевы ему не по душе. Когда я наконец заканчиваю, наступает долгая пауза: мой тюремщик просматривает свой отчет.
— Пожалуйста, опишите священника, — просит он.
Я как можно точнее описываю священника, понимая, что это может обрушить немало бед на его голову.
— На нем не было стихаря, — вспоминаю я. — Но, сэр, мой муж подарил мне обручальное кольцо. Вот, смотрите!
Я снимаю с безымянного пальца изящную драгоценность и открываю пружинку, чтобы лейтенант смог прочесть надпись. Он молча смотрит, а потом уточняет:
— Вы уверены, что не можете вспомнить имени священника?
— Я его никогда не слышала.
— Узнали бы вы этого человека, если бы увидели его?
Я задумываюсь на мгновение. Я не хочу, чтобы наказание священника лежало на моей совести.
— Не уверена.
— Скажите, а госпожа Ли не может знать, где находится дарственная?
В ответ я лишь пожимаю плечами.
— Где ваша бывшая горничная теперь?
— Не знаю.
— Постарайтесь припомнить во всех подробностях, как проходило утро накануне венчания.
Я рассказываю о том, как мы с Джейн спешили на Кэннон-Роу, а также о том, что произошло в доме Неда.
— И после этого я в душé считала графа своим мужем, как и подобает жене. А потому, увидев его охранное свидетельство для отъезда во Францию, буквально впала в отчаяние. Оно случайно попалось мне на глаза. Я знала, весь двор за мной наблюдает, и боялась, что моя беременность будет замечена.
Сэр Эдвард откашливается и неловко просит:
— А теперь расскажите мне о подробностях любовных отношений между вами и лордом Хартфордом. — Я смотрю на него, потрясенная и смущенная. — Прошу меня простить, но мне приказано задать этот вопрос, — говорит он, также смущаясь, и я чувствую, что мой тюремщик — человек порядочный.
— Я не могу и не стану делать этого, — решительно заявляю я. — И пожалуйста, сэр, не принуждайте меня отвечать на этот вопрос, этим вы все равно ничего не добьетесь.
— Я вовсе не собираюсь вас принуждать, упаси Бог, — говорит лейтенант. Тяжело вздохнув, он поднимается и собирает писчие принадлежности. — Благодарю вас, леди Катерина. На этом пока все.
— Сэр! — немного истерически вскрикиваю я. — У вас есть какие-нибудь известия о моем муже?
— Я не имею права говорить с вами об этом. — И он, поклонившись, уходит.
Я снова начинаю рыться в ларце, хотя делала это уже много раз. Увы, дарственная Неда бесследно исчезла. Мысль о том, что я потеряла единственное документальное свидетельство нашего брака, приводит меня в отчаяние.
Моя первая ночь в тюрьме. Я ложусь рано, потому что устала до изнеможения. Онор помогает мне надеть ночную рубашку, потом разбирает постель и уходит, оставив меня наедине с моими ужасными мыслями. Я стараюсь не думать о том, что испытывает человек, когда ему в шею вонзается топор. Прежде я, конечно, не раз представляла себе это, но теперь стараюсь прогнать образы, возникающие перед моим мысленным взором, настолько они чудовищны.
А тем временем великолепный заход за окном сменяется бархатной синевой вечера. Когда наступает полная тьма, я зажигаю свечу, довольно долго просидев перед этим без света, погруженная в свои бесконечные переживания. Заставляя себя не думать о худшем, я воображаю, как защищаюсь перед лицом королевы. К сожалению, я не могу найти аргументов, чтобы убедить Елизавету в своей невиновности. Уж не знаю, правду ли болтают о ее отношениях с лордом Робертом Дадли, но должна же эта женщина иметь представление о том, что такое любить и быть любимой. Так почему Елизавета столь жестока ко мне? Неужели потому, что сама она попросту не способна на любовь? Зная королеву, я легко могу в это поверить.
Я лежу в этом страшном месте, вдали от моего возлюбленного, и мои путаные мысли постоянно возвращаются к нему. Где Нед сейчас? Все еще во Франции? Или его вызвали обратно в Англию? Может быть, он уже здесь, в этой же самой башне, где-нибудь совсем рядом. Эта мысль одновременно утешает и тревожит: Неда запросто могут обвинить в том, что, женившись на принцессе крови, он совершил государственную измену.
Уже поздно, в комнате становится прохладно, и я вижу за кроватью черные тени, — может, там мечутся демоны, а за окном ухают на дереве совы. От их жутковатых криков кожа у меня буквально покрывается мурашками. Только бы сова не села на крышу моей башни: это верный знак смерти. И я вдруг начинаю молиться: прошу сов улететь. Но они продолжают свой замогильный гомон, и это тоже кажется мне дурным предзнаменованием.
Я невольно думаю о том, сколько еще несчастных до меня были заперты в этой камере и мучились теми же страхами, что и я. Сколько из них вышли отсюда только для того, чтобы встретить свою страшную судьбу? Выпускали ли хоть кого-нибудь отсюда на свободу? А если нет, то покинули ли узники на самом деле это место? Может быть, их неупокоившиеся души продолжают обитать в Тауэре, бродят здесь по ночам? Темнота подстегивает мое воображение, и передо мной возникают самые ужасные образы. И вот я уже почти не сомневаюсь, что меня ждет судьба моей бедной сестры и что призраки тех, кто ушел отсюда на плаху, готовы обрести плоть.
Меня трясет, мне отчаянно хочется человеческого тепла, но уже поздно, и все наверняка спят. Я кричу: «Эй! Есть здесь кто-нибудь?» Нет ответа. Я лихорадочно колочу в дверь, но та по-прежнему остается закрытой, и тогда я кричу еще громче, но меня никто не слышит. Я, чуть не падая, иду к окну, ожидая увидеть внизу стражников. Но вижу там только двух идущих девушек. Одна кажется мне подозрительно знакомой, но девушки исчезают из виду, прежде чем я успеваю их толком разглядеть. И теперь я, похоже, остаюсь совершенно одна в самом сердце лондонского Тауэра — жертва собственных страхов и призраков, которые наверняка обитают в этом скорбном месте.
Из окна тянет сквозняком, и пламя свечи, заколебавшись, гаснет. Моя камера приобретает какой-то странный вид. Во мраке она кажется другой. Не могу точно сказать, что именно произошло, но атмосфера как-то разом изменилась, словно я попала в совершенно иное время. Неужели я схожу с ума? Боюсь, что так оно и есть.
Я должна успокоиться, взять себя в руки и подумать о ребенке. Я же не хочу, чтобы мои страхи повлияли на него. Дрожа, и не только от холода, я забираюсь в кровать, укладываю свое погрузневшее тело на простыни и с головой укрываюсь тяжелым одеялом, чтобы отгородиться от этого враждебного мира. Я лежу в напряжении, старательно прогоняю пугающие мысли и лихорадочно читаю вслух молитвы, но слова застревают у меня в горле.