– Путь свободен, – прошептал он. – Бежим!
Они спрыгнули со стены и перебежали через двор в спасительную тень каменной часовни. Пока что все шло гладко. Потом они завернули за угол и пошли украдкой вдоль восточной стены. Теперь им предстояло совершить последний бросок через дорогу и скрыться в здании. Хью осторожно выглянул из-за угла. Никого перед ними нет.
– Бежим! – приказал он.
Мальчики побежали через дорогу. У дверей их поджидало несчастье.
– Пиластер-младший! Это ты? – прогремел над ухом знакомый властный голос.
Хью понял, что его песенка спета. Сердце у него ушло в пятки. Он застыл на месте и обернулся. Надо же было так случиться, что как раз в этот момент доктор Оффертон вышел из часовни и теперь стоял в тени портала – высокий, худой, болезненного вида мужчина в мантии и квадратной академической шапочке. Из уст Хью снова вылетел стон. У доктора Оффертона недавно украли деньги, а потому он настроен гораздо суровее всех остальных учителей. Встречи с Хлестуном теперь им точно не миновать. От этой мысли Хью невольно поежился.
– Подойди ко мне, Пиластер, – приказал доктор Оффертон.
Хью пошел к нему на негнущихся ногах, за ним плелся Тонио. «И зачем я вечно рискую?» – думал Хью в отчаянии.
– В кабинет директора, немедленно, – сказал учитель.
– Да, сэр, – выдавил из себя Хью.
Положение становилось все хуже и хуже. Когда директор увидит его мокрую одежду, то его, пожалуй, исключат из школы. Как он это объяснит матери?
– Живее! – нетерпеливо воскликнул учитель.
Оба мальчика словно по команде развернулись, но доктор Оффертон добавил:
– Я говорил не тебе, Сильва.
Хью с Тонио обменялись удивленными взглядами. Неужели решили наказать одного Хью, а Тонио оставить в покое? Но подвергать сомнению приказ учителя они все равно не осмелились бы. Тонио быстро скрылся в спальном помещении, а Хью отправился к директору.
Он уже ощущал прикосновение Хлестуна. Он знал, что неминуемо расплачется, а это гораздо хуже, чем физическая боль, ведь в тринадцать лет он достаточно взрослый, и ему будет стыдно лить слезы, как маленькому ребенку.
Дом директора располагался дальше других зданий. Хью едва переставлял ноги, но все равно ему показалось, что он дошел до него слишком быстро, а служанка распахнула дверь сразу же, как только он взялся за шнурок колокольчика.
Доктор Поулсон стоял в холле. Директор был лысеющим мужчиной с лицом бульдога, но выглядел он не слишком рассерженным, как полагалось бы. Не спрашивая, почему Хью застали вне спальни и почему с него течет вода, он открыл дверь своего кабинета и тихо произнес:
– Заходи, Пиластер!
Хью зашел и, к своему изумлению, увидел мать, которая сидела в кресле.
Еще хуже было то, что она рыдала.
– Я только хотел искупаться! – выпалил Хью.
Дверь за ним закрылась, и Хью понял, что директор остался снаружи.
Тут до него стало доходить, что эта ситуация не имеет никакого отношения к тому, что он нарушил правила, тайком купался в неположенном месте, потерял одежду и был обнаружен мокрым и полуодетым.
Оказалось, что на свете бывают вещи гораздо хуже.
– Мама, что случилось? – спросил он. – Почему ты приехала?
– Ах, Хью! – сказала она сквозь рыдания. – Твой отец умер.
III
Из всех дней недели Мэйзи Робинсон больше всего нравилась суббота. В субботу папа получал жалованье, а это означало, что на ужин будет мясо и свежий хлеб.
Вместе с братом Дэнни они сидели на крыльце и ждали возвращения отца с работы. Дэнни исполнилось тринадцать, и он был на два года старше Мэйзи. Она думала о том, какой же он замечательный брат, пусть и не всегда бывает добрым к ней.
Их дом располагался в длинном ряду таких же унылых и покрытых плесенью зданий на окраине небольшого рабочего городка у северо-восточного побережья Англии. Дом принадлежал вдове миссис Макнил, которая жила на первом этаже, в комнате с окнами на улицу. Робинсоны жили в комнате, выходящей на задний двор, а еще одна семья жила наверху. Когда папа возвращался домой, миссис Нил уже поджидала его на крыльце и требовала плату за жилье.
Мэйзи проголодалась. Вчера она выпросила у мясника несколько расколотых костей, папа купил репы, и они сварили похлебку. С тех пор у нее во рту не было ни крошки. Но сегодня же суббота!
Она старалась не думать об ужине, потому что от этого в желудке становилось еще больнее. Чтобы отвлечься от мыслей об еде, она повернулась к Дэнни и сказала:
– А папа сегодня выругался.
– И что же он сказал?
– Он назвал миссис Макнил «paskudniak».
Дэнни усмехнулся. На идише это слово означало «дрянь, гадина», только гораздо сильнее. Брат с сестрой бегло говорили по-английски уже через год после проживания в новой стране, но свой родной язык не забывали.
На самом деле они были не Робинсоны, а Рабиновичи. Узнав об этом, миссис Макнил их возненавидела. До этого она никогда не общалась с евреями и сдала им комнату, подумав, что они французы. Других евреев в этом городке не было. Робинсоны тоже не собирались селиться здесь, они заплатили за проезд до Манчестера, где жило много евреев, и капитан корабля, причалив к пристани, сказал им, что это и есть Манчестер. Когда выяснилось, что их обманули, папа пообещал накопить достаточно денег для переезда в настоящий Манчестер, но тут заболела мама. Сейчас, когда они сидели на крыльце, она до сих пор лежала больная.
Папа работал в порту, в большом складском здании, с надписью «Тобиас Пиластер и Ко.» большими буквами над воротами. Мэйзи часто размышляла, кто же такой этот «Ко». Папа служил там конторщиком, записывающим в большую книгу количество бочек с краской, которые привозили на склад и увозили со склада. Папа всегда был аккуратным человеком, ему нравилось составлять списки и делать заметки. Мама была его противоположностью, дерзкой мечтательницей. Именно мама настояла на том, чтобы переехать в Англию. Ей нравилось устраивать праздники, отправляться на прогулки, заводить новые знакомства и играть в игры. Вот почему папа так ее любил, подумала Мэйзи, потому что она была такой, каким он сам никогда не станет.
Но сейчас дух приключений в ней угас. Целые сутки напролет она лежала на старом матрасе в полудреме. Ее бледное лицо покрывали блестящие капельки пота, тяжелое дыхание с трудом вырывалось из груди. Врач сказал, что ей нужно «набираться сил», а для этого есть много свежих яиц со сливками и говядину. В тот день отец отдал врачу деньги, которые предназначались им на ужин. С тех пор Мэйзи испытывала стыд всякий раз, когда ела, ведь получалось, что она поглощала пищу, которая могла бы спасти жизнь ее матери.
Мэйзи и Дэнни научились воровать. В базарный день они пробирались на центральный рынок городка и пытались стянуть картофелины и яблоки из-под прилавков. Торговцы пристально следили за своим товаром, но рано или поздно что-нибудь отвлекало их внимание – ссора из-за сдачи, драка собак или горланящий песни пьяница. Тогда-то дети и хватали то, до чего дотягивались. При удаче можно было встретить ребенка из богатой семьи их возраста, запугать его и ограбить. У таких детей обычно всегда что-нибудь находилось в карманах – апельсин, кулек со сладостями или несколько пенсов. Мэйзи боялась, что их поймают и что тогда маме будет стыдно за их поведение, но ничего поделать не могла, голод оказывался сильнее угрызений совести.
Подняв голову, она увидела, как по улице идет компания мужчин. Интересно, кто они такие? Для рабочих, возвращавшихся домой, было еще рановато. Мужчины сердито что-то выкрикивали, переругивались между собой и трясли руками со сжатыми кулаками. Когда они подошли поближе, Мэйзи узнала мистера Росса, жившего наверху и работавшего вместе с папой на складе Пиластера. Почему он не на работе? Неужели его уволили? Он выглядел сердитым, лицо его покраснело, из уст вылетали проклятия – что-то про «тупых мерзавцев», «вшивых паразитов» и «врущих ублюдков».
Когда компания поравнялась с домом, мистер Росс отошел от нее и вбежал в дом по крыльцу. Мэйзи и Дэнни едва увернулись, чтобы не попасть под его грубые, подбитые гвоздями ботинки.
Чуть позже она увидела и папу, худого мужчину с черной бородой и кроткими карими глазами. Он следовал за другими чуть поодаль, склонив голову. Вид его был настолько грустен и печален, что Мэйзи чуть не заплакала.
– Папа, что случилось? – крикнула она. – Почему ты вернулся так рано?
– Зайдите в дом, – сказал он так тихо, что Мэйзи едва разобрала его слова.
Дети прошли за отцом в комнату, где он встал на колени возле матраса и поцеловал маму в губы. Мама проснулась и улыбнулась. Но папа в ответ не улыбнулся.
– Фирма разорилась. Тоби Пиластер банкрот, – сказал он на идише.
Мэйзи не поняла, что это значит, но по голосу догадалась, что ничего хорошего в этом нет. Она вопросительно посмотрела на Дэнни, тот в ответ пожал плечами. Он тоже не понял.
– Но почему? – спросила мама.
– Финансовый кризис, – сказал папа. – Вчера обанкротился один большой банк в Лондоне.
Мама нахмурилась.
– При чем тут мы и Лондон?
– Подробностей я не знаю.
– Значит, работы больше нет?
– Работы нет. И денег нет.
– Но сегодня-то тебе заплатили?
Папа склонил голову еще ниже.
– Нет, не заплатили.
Мэйзи снова посмотрела на Дэнни. Это они поняли. Нет денег – значит, не на что купить еды. На лице Дэнни отразился страх. Мэйзи снова захотелось заплакать.
– Но они должны тебе заплатить, – прошептала мама. – Ты же работал целую неделю, они просто обязаны.
– У них нет денег, – сказал папа. – Это и значит «банкротство». Когда ты должен людям деньги, но не можешь их им отдать.
– Но ведь мистер Пиластер хороший человек, как ты всегда говорил.
– Его больше нет. Вчера ночью Тоби Пиластер повесился в своей лондонской конторе. У него остался сын, примерно такой же, как Дэнни.
– А как нам теперь кормить наших детей?
– Я не знаю, – тихо сказал папа и, к ужасу Мэйзи, заплакал. – Прости меня, Сара, – говорил он сквозь слезы, – я привез тебя в это отвратительное место, где нет ни одного еврея и никто не может нам помочь. Я не могу заплатить врачу, не могу купить лекарства, не могу накормить наших детей. Я подвел тебя, я виноват, прости меня, прости…