– Никакая я не ведьма! – прошептала я. – Я себе не хозяйка!
– Что это с тобой, девчонка? – прошипел, схватив меня за руку, Вальдраку. Схватил так, что пальцы его вдавились в мою руку до самых костей. – У меня нет времени на такую ерунду! Смотри заставь этого негодяя сказать правду, иначе тому мальчонке придется туго. – Указательным пальцем он ткнул в сторону соседнего отсека, где лежал Та-вис.
В висках у меня стучало, а дурнота заворочалась во мне, словно дикое животное. Что на этот раз сделает Вальдраку, если меня снова вырвет на его роскошную бархатную куртку?
– Глянь на меня! – повторила я уже резче. Голова так болела, что я почти ничего не видела, но я слышала, как хриплое дыхание бродяги становится частым и тяжелым, я знала, что теперь я захватила его и взглядом, и голосом.
– Спроси его, что он здесь делает? – велел Вальдраку чуточку спокойнее после того, как его «редкая птичка» снова оказалась послушной. – Почему он рыскал здесь наверху возле оружейной?
– Хладное железо и сверкающий меч – спроси дитя-сироту: какова цена их и его плеч? Сколько стоят железо, меч и плечи юнца – это пожар и кровь, – спроси мертвеца: может он прикупить их вновь? – прогнусавил бродяга.
Еще один дурацкий стишок. Но когда он произнес слово «меч», меж нами что-то произошло. Я увидела его руку, держащую меч, я увидела его недруга. Мечи, встретившись, запели.
– Жизнь нищего тяжела! Подай ему милостыню – и ты накормишь его досыта. Коли оставишь все себе самому – нищий с голоду помрет иль угодит в тюрьму!
Меча в его руке больше не было. Она была вытянута вперед – открытая, пустая, молящая. Но меч все же был. Этот бродяга некогда держал в руке меч и знал, как с ним управляться. Он пытался скрыть свою истинную историю за болтовней, но Вальдраку был прав: этот человек был совсем не прост, тут и не пахло жалким, наполовину спятившим бродягой.
– Скажи мне, – начала было я, но он перебил меня.
– Нет, – очень тихо, очень спокойно произнес он. – Прекрати это! То, что ты делаешь, неправедно, и тебе по силам прекратить это…
Его слова ударили меня также жестоко, как если бы их выговорила моя мать. «То, что ты делаешь, – неправедно!» Но если б я этого не делала…
Голова пошла кругом. Что-то лопнуло в моей душе, подобно струне лютни, когда слишком сильно ее натягиваешь. Миг – и я уже стою на коленях и не могу подняться, безразличная ко всему, как ни трясет меня Сандор…
– Мне худо, – выдавила я. – Не могу. Что-то разбилось на куски, я почувствовала это явственно… Я не могла делать то, что он просил меня, и даже самую малость не могла, точь-в-точь как калека не может ходить на сломанной ноге. От мысли о собственной беспомощности кружилась голова так, что в глазах чернело…. Меня снова вырвало.
Вальдраку отпрянул в сторону и выругался с отвращением в голосе.
– Дитя! – произнес он точь-в-точь так же брезгливо, как другие говорят: «Тараканы!»
– Она, видно, и вправду захворала, – осторожно сказал Сандор. – Даже девчонки не станут блевать зря.
– Пожалуй, – холодно согласился Вальдраку. – Пожалуй, не станут! Пусть отдыхает. Мы снова попробуем завтра. И найди Антона, я пущу в ход тот амулет, что она носила на шее.
– Ох! Это будет трудновато!.. – взволнованно ответил Сандор.
– Что это значит?
– Антона-то я приведу запросто, но украшение он, стало быть, продал.
– Продал? – Голос Вальдраку прозвучал уже так холодно, что показалось, будто уши мне заложило инеем, а Сандор, ясное дело, пожалел, что открыл рот. – Кому продал?
– Какой-то тетке из Соларка, которой оно показалось красивым. Слыхал, будто она отдала ему за него две марки меди.
– Вели Антону отыскать эту тетку! Ежели он, самое позднее, через три дня не вернется обратно с украшением, лучше ему держаться подальше… А не то ему придется объяснять Драконьему князю, почему я не могу послать кузену украшение, о котором он меня просил.
«Не видать мне никогда мой Знак Пробуждающей Совесть», – подумала я, почувствовав себя еще несчастнее. Но было тут и нечто утешительное: Вальдраку мой амулет тоже не получить.
ДАВИНУкрадены и убиты
Пороховая Гузка явился посреди ночи и забарабанил в нашу дверь.
– Где Каллан? – спросил он, когда я, еще не совсем проснувшись, отворил дверь.
– Думаю, что скорее всего внизу, у Мауди, – ответил я. – Почему ты спрашиваешь и с чего ты взял, что он здесь?
– Вчера видели, как он возвращался домой вместе с твоей матерью, – ответил Пороховая Гузка, отдуваясь. – Возвращались они поздно! А так как дома его не было, мы и подумали, что он здесь! Матушка навещала человека, который рубанул себе ногу топором. Она впервые не ночевала дома с тех пор, как ее ранили, и, даже если это была лишь небольшая прогулка, Каллан бывал непреклонен: она никуда не ездила без него.
– У нас не так много места, – сказал я. – Место есть у Мауди. Но зачем он тебе?
– Кто-то напал на Эвина и угнал его овец, – ответил Пороховая Гузка. – Если мы поспешим, может, еще схватим их!
Он был уже в седле и поворачивал назад свою щетинистую высокогорскую лошаденку.
– Увидимся!
– Погоди! – сказал я. – Я с тобой! Пороховая Гузка уставился на меня тем самым взглядом, вопрошающим: «Можно ли ныне положиться на жителя Низовья?» Затем кивнул.
– Ладно! – согласился он. – Но поспешай! Встретимся у Каменного круга! Я поскачу вниз и разбужу Каллана.
За моей спиной тут же вынырнула не совсем проснувшаяся Роза: на плечи ее была накинута старая коричневая шаль, подаренная Мауди, а светлые волосы – в диком беспорядке.
– Ты куда? – как-то смутно спросила она.
– Я с Пороховой Гузкой и Калланом. Угнали овец!
– Ты ничего не скажешь матери?
Мне показалось, что в словах Розы был упрек.
– Не успею! – ответил я.
Слова мои прозвучали немного невнятно, так как я как раз натягивал самую толстую кофту через голову. Штаны я успел надеть до того, как отворил дверь.
– Ты скажешь ей!
Я помчался через двор, уже не глядя на Розу. Ведь я и без того знал, как она стоит, пронзая меня взглядом, будто она Дина или мама. Мне повезло, что ни Роза, ни Мелли такими силами не владели.
«Двух Пробуждающих Совесть в одном доме предостаточно», – думал я.
И снова это настигло меня – бух! – судорога в животе, ведь ныне в этом доме осталась только одна Пробуждающая Совесть…
Чтобы отогнать мысль об этом, я сильно ударил в дверь конюшни – бум!
Кречет был строптив, капризен по-утреннему и упирался, когда я хотел взнуздать его. Ему казалось, что это непорядок – выгонять коня в такую рань из конюшни, не задав утреннего корма… Но в конце концов мы разобрались, и вскоре я уже вывел его во двор, вскочил в седло и устремился к Каменному кругу. Я прискакал первым, но Пороховая Гузка и Каллан уже взбирались в гору. Завидев меня, Каллан, сердито взглянув исподлобья, спросил:
– Что здесь делаешь ты?
– Я хочу быть с вами.
– Быть с нами? Это тебе вовсе не детская игра, малец! Да и у тебя нет даже меча!
– У меня мой лук!
– Хочешь сказать, мой лук! – упрямо произнес Каллан.
Ведь я по-прежнему стрелял из лука, что одолжил у него.
– И потом… Мы имеем дело с отверженными: людьми вне закона, с разбойниками, а не с оленятами или козлятами! Молокососа вроде тебя прихлопнут в два счета.
– Пороховой-то Гузке можно с тобой! – вырвалось у меня.
И Пороховая Гузка уколол меня ядовитым взглядом. Ему не очень-то пришлось по нраву, что и его сочли молокососом.
Каллан пробормотал:
– Тебе не кажется, что твоей матери хватит уже терять детей?
Я посмотрел на черную шею Кречета:
– Я ведь не могу вечно сидеть дома, Каллан! Не могу. Я ведь…
Я-то хорошо знал, что, вообще-то, я не очень много бывал дома; после этой истории с Диной я использовал каждую возможность уйти, удрать. Да и Каллан хотя это знал, но смолчал. Он только вздохнул:
– Ладно! Езжай с нами! Но держись подальше и позади! И делай что говорят!
Я кивнул:
– Как скажешь.
В Эвине Кенси было что-то от чудака: молчаливый старик предпочитал общество своих собак компании людей. Быть может, оттого, что жил он так далеко от Баур-Кенси, на самом краю земель Кенси-клана.
У него была маленькая хижина, прилепившаяся к склону утеса на полпути вверх у Маедина – горной гряды, и Эвин спускался вниз в Баур-Кенси лишь дважды в год: весной, когда у него была овечья шерсть на продажу, да зимой, когда нужно было закупить припасы.
– Так что я, как увидел его, чуток удивился, – сказал Киллиан Кенси, ближайший сосед Эвина, разбуженный стариком посреди ночи. – А какой у него был вид! Кровь текла по лицу, а шатало его, будто хмельного! Моя Анни заставила его сесть и налила ему теплой водицы, хотя он, пожалуй, предпочел бы лучше горячительного. Но был он попросту как дикий зверь. Ему хотелось, чтоб я тут же, не сходя с места, понесся бы с ним – бац! – ловить этих дьяволов, он да я – и все! Однако же мы уговорили его остаться и посидеть спокойно. На свою рану он не обращал внимания, да и овцы, что убежали вместе с разбойниками, немного для него значили, но лиходеи подстрелили одну из его собак! Говорю вам, он от этого вовсе спятил!
Киллиану уже удалось сколотить небольшую кучку людей, человек двадцать, считая и меня с Пороховой Гузкой. Вполне достаточно, как говорил он, чтобы дать этим дьяволам взбучку, преподать им хороший урок.
На рассвете, ни свет ни заря, добрались мы до Маедина и того горного откоса, где было совершено нападение. Уже в самом начале было, пожалуй, ясно, каким путем прискакали эти дьяволы. Они погнали овец прямо через заросли терновника, так что кусты были сломаны и затоптаны и всюду на них висели клочья овечьей шерсти. Похоже, разбойники торопились поскорее уйти, а след вел напрямик в сторону владений Скайа-клана.
– Эвин говорил, что эти дьяволы были одеты в плащи со знаком Скайа-клана, – сказал Киллиан. – Я ему не больно-то верю. Скайа не станут так рушить мир меж кланами, говорил я сам себе. Да и кто увидит во мраке, какой этот плащ – черный или синий?! Но, похоже, вроде его правда!