– Всегда бывают животные, для которых смерть – лишь избавление, – заметил он. – Старые, больные или те, которые начали нападать на человека. К тому же его светлость такой забывчивый, я запросто могу сказать ему, что кого-то подстрелил, он все равно забудет об этом, не дойдя до дома.
– Это жестоко.
– Это практично, – возразил он.
Я осмотрела его с головы до пят, внимательно изучив все, за исключением той части тела, которую все еще скрывала ряска, хоть уже и не идеально. На его теле все еще были видны шрамы, полученные в последней экспедиции, и я задумалась, это ли так его изменило. Я указала на тонкую белую линию, пересекавшую его лицо от брови до подбородка.
– Ты тогда перестал? Поэтому?
Он сделал глубокий вдох и опустил голову под воду. Провел там почти две минуты и наконец вынырнул с громким всплеском, шумно выпустил воду и поднялся как величественный сын Посейдона.
– Ну хорошо, да, – признал он. – Мне не очень-то хотелось расправляться с тем ягуаром, хоть он и собирался разорвать меня на куски. Одно дело – метить в животное с большого расстояния. Тогда не чувствуешь такой с ним связи. А это оказалось для меня слишком лично. С тех пор я не убил ни одного зверя и сомневаюсь, что смог бы, во всяком случае, не здорового и полного энергии, такого, у которого еще вся жизнь впереди.
Я вспомнила, как дрожали у меня на ладони влажные крылья, и прекрасно поняла, о чем он говорит.
– Нужно выбраться из города, – сказала я наконец. – Мне необходимо приключение.
Он уставился на меня с открытым от изумления ртом.
– Вероника, мы выслеживаем убийцу. Какое еще приключение тебе нужно?
– Не могу точно сказать, – с досадой ответила я. – Знаю только, что начинаю костенеть. Одним прекрасным утром я не приду работать, ты пойдешь меня искать и обнаружишь, что я полностью окаменела.
– Ты просто раздражена оттого, что хотела швырнуть разгадку этого убийства в лицо Луизе, но пока не смогла этого сделать. Боишься, что Майлза Рамсфорта повесят, и тебя волнует не то, что восторжествует несправедливость, а то, что в таком случае ты проиграешь.
– Как это низко – говорить мне такие вещи, – сказала я, собирая свои чулки и ботинки. – Думаешь, что ты чертовски умен, но знаешь, это совсем не так. Ведь ты не можешь даже уследить за своей ряской. Честно говоря, она уже давно уплыла.
Стокер чертыхался всю обратную дорогу до Бельведера.
Глава 21
К вечеру мы перестали ссориться или, по крайней мере, решили больше не обсуждать этот вопрос. Всю оставшуюся часть дня занимались работой и прервались только раз: поужинать рыбой с картошкой из ближайшего заведения. Потом уселись в нашем укромном уголке, чтобы выпить и покурить в миролюбивой тишине. Мы не стали зажигать свет в Бельведере; комната освещалась лишь небольшим огнем в камине да дрожащими огоньками на кончиках наших сигарилл. Лицо Стокера было погружено во тьму, мне был виден лишь четко очерченный профиль. Он повернулся ко мне правым боком так, что не было ни шрамов, ни глазной повязки, лишь прекрасные черты, которыми одарила его природа.
– Озимандия, – пробормотала я.
– Что это?
– Просто думаю об одном стихотворении, – сказала я ему, припомнив бессмертные строки Шелли. И правда, «обломок статуи распавшейся»[18], подумала я.
Он задумчиво затянулся сигариллой.
– Вероятно, у нас есть еще один путь в расследовании, – протянул он. – И мы можем им заняться сегодня ночью – будет немного приключений для твоей беспокойной души, – добавил он с усмешкой.
– Что за путь? – Я в нетерпении наклонилась к нему.
Он покрутил стакан в длинных пальцах, глядя на золотые искры в янтарной жидкости.
– Мистер Петтифер.
Я вспомнила застенчивого тщедушного человечка, который сегодня днем не сказал нам и двух слов, и рассмеялась.
– Как тебе пришло в голову, что он может быть нам полезен?
Он испустил вздох глубочайшего удовлетворения.
– Потому что я знаю один его грязный секрет, о котором неизвестно его партнеру.
Он повернулся и посмотрел на меня своими сапфировыми глазами.
– Помнишь лакричную конфету из его письменного стола, которую я решил попробовать?
– И сплюнул в носовой платок? Да.
– Это была не лакрица, а опиум.
– Опиум! А откуда ты… Ну, неважно, – быстро сказала я, выставив вперед руку. – Иногда я забываю, что у тебя грехов не меньше, чем у меня.
– Может быть, у меня они даже разнообразнее, – добавил он, ухмыльнувшись. – Очевидно, что это был опиум, более того, опиум, приготовленный вполне определенным образом, – такой бывает только в одном месте в Лондоне, насколько я знаю.
– Стокер, ты меня удивляешь. Когда мы только познакомились, ты говорил мне, что курил опиум лишь однажды, и при этом можешь распознать конкретный способ приготовления, встречающийся в единственном месте одного из самых больших городов мира.
Он пожал плечами.
– У меня особый талант к кутежу. Вот почему я постарался с ним покончить. Какой интерес грешить, если у тебя к этому талант?
Я подняла стакан.
– Давай выпьем за это. И где же находится этотпритон: в доках на юге, или в Ист-Энде?
– Вообще-то, нет. Он расположен в Блумсбери, и им заправляет очень милый пожилой учитель из Манчестера.
– Манчестер? Значит, никакой восточной экзотики, – расстроилась я. В последнем приключении Аркадии Браун, леди-детектива, упоминался опиумный притон низшей пробы, где-то в публичном доме в Саутуарке, месте полного упадка и увядания, где самые жалкие представители человечества вращались в бедности и разврате. Я мечтала своими глазами увидеть подобное заведение, но район Блумсбери и манчестерский школьный учитель вряд ли смогут удовлетворить мое желание взглянуть на приятный упадок. Но все-таки это тоже было приключение, и я встала и затушила сигариллу.
– Ты куда? – спросил Стокер.
Я указала ему на свое скромное черное шелковое платье.
– Не могу же я пойти туда в таком виде, – сказала я ему. – Мне нужна маскировка.
– Боже, дай мне сил, – сказал он, но я заметила, что он улыбается.
На подготовку мне потребовалось около получаса. Я решила, что Стокер немного преувеличил светский характер опиумного клуба, а потому оделась подходящим образом для такого развратного места; во всяком случае, я на это надеялась. В коллекции лорда Розморрана нашелся мужской китайский халат, а в моем гардеробе – узкие брюки. Обычно я надевала их под мое экспедиционное платье, но они прекрасно смотрелись и с этим халатом. Пару восточных туфель (они лишь немного были мне велики) я набила газетой, а волосы распустила и расчесала так, что они стали прямыми и блестящими. Тогда я собрала их в один толстый хвост, спускавшийся по спине, а на голову надела небольшую шелковую шапочку неопределенного происхождения. Аккуратно нанесла немного сажи на скулы и виски, чтобы лицо приобрело более мужские черты, и, приладив последний штрих, улыбнулась себе в зеркале.
Но Стокер не был так доволен моим внешним видом, как я сама.
– Ради всего святого, Вероника, где ты взяла эти чертовы усы? Снимай скорей.
– Но они придают завершенность моему облику, – возразила я. – Я нашла их в коробке с аксессуарами для маскарада в Бельведере, и мне уже давно не терпелось их примерить.
Не говоря ни слова, он протянул руку, оторвал их и засунул эти длинные черные волосы из конской гривы себе в карман.
– Ты ханжа, – пробормотала я. – Это же настоящее произведение искусства.
– Они ужасно глупые, – огрызнулся он. – Ты же не хочешь, чтобы нас там убили?
– Ага! – воскликнула я. – Значит, этот опиумный притон – все-таки правда опасное и загадочное место!
Он закатил глаза и подавил вздох.
– Ну давай уже пойдем.
Еще с тех пор, как мы со Стокером впервые оказались втянуты в таинственные приключения, у нас выработалась привычка ходить по Лондону в основном с наступлением темноты. В это время он сильно отличался от той шумной, деловой столицы, каким был в дневные часы. Когда ночь набрасывала на город свое чернильное покрывало, обитатели теней вступали в свои права, и лунный свет начинал свою работу. Приличное общество держалось улиц, ярко освещенных газом или даже электрическими фонарями. Их театры и бальные залы сияли и сверкали, и они сами, как мотыльки, тянулись к этому свету. Но в остальной части города бурлила настоящая жизнь. Любовники, боявшиеся, что их увидят при дневном свете, теперь обменивались объятиями под шуршащим лиственным покровом парка. Проститутки и воры занимались своими делами в тенистых аллеях, шарманщики крутили ручки своих шарманок, наигрывая мелодии в ожидании случайных монет, а пьяницы шумно вываливались из пабов на каждом углу. Пары ссорились, дети плакали, а герцогини проплывали мимо них в обитых плюшем каретах. Потрясающая мешанина, жизнь разных людей, кишащих будто под микроскопом, и за время этих ночных вылазок я научилась любить город, который считала теперь своим домом.
Этой ночью мы довольно спокойно прошли по районам Мэрилебон и Блумсбери, представляя собой забавную картину: импозантный джентльмен и его китайский слуга. Я ничего не сделала со своим лицом, лишь попыталась придать ему больше мужественности, и оставалось надеяться, что мне поможет всеобщая привычка смотреть на слуг как на мебель.
Дом оказался сразу за тихой площадью, в ряду солидных домов на респектабельной улице. Сложно было себе представить менее подходящее место для организации развратного притона.
– А ты уверен… – начала я, когда Стокер поднял бронзовую дверную ручку, чтобы постучать. Он показал ее мне, и я увидела, что это массивный предмет в форме дракона.
– Вполне, – сказал он, усмехнувшись.
Не успел он даже отпустить ручку, как дверь перед нами распахнулась, и слуга с подчеркнуто безразличным видом пригласил нас в небольшую переднюю. С разочарованием я подумала, что этот дом ничем не отличается от любого другого лондонского особняка. В нем не было никаких экзотических черт, по которым можно было бы заключить, что здесь творится что-то незаконное. В комнате не было почти ничего, кроме мягкой мебели с набивкой из конского волоса и салфетками на спинках да одной книжной полки. Еще я заметила отвратительную тарелку с надписью «сувенир из Маргита».