– Действие кокаина заканчивается раньше, чем эффект от опиума, – сказал он мне. – Я мог бы вколоть немного атропина, но лучше всего тебе будет сейчас хорошенько выспаться. Я и сам все еще ощущаю его воздействие. К утру нам обоим станет лучше.
Он повернулся, чтобы уйти, но я ухватила его за рукав и дернула на себя, непроизвольно потянувшись к нему. Я ощутила под руками его крепкие плечи, потом запустила пальцы ему в волосы. Несколько секунд он колебался, всего несколько секунд. А потом его губы коснулись моих, и я услышала, что он бормочет стихи, строки из Китса, которые для меня еще никогда не звучали так прекрасно и настолько опасно. Он пах медом, табаком и желанием, настолько сильным, что я порвала рубашку у него на груди и вонзила в него ногти чуть не до костей. Он крепко обхватил меня, и все его мышцы дрожали, стараясь сдержать какие-то сильные эмоции. Я прижалась губами к его раскрытому рту, ощутила биение его сердца, а по его телу прошла дрожь, и его губы коснулись моего уха, а мои локоны он намотал себе на руку. Его рот вновь открылся, и из него вылетело слово, в котором было столько отчаяния и страдания, что я откинула голову и пристально посмотрела в глаза, в которых сейчас не было ничего, кроме боли утраты. Он не хотел этого говорить, я поняла это сразу же, как взглянула на него. Но оно было сказано, и одного этого слова хватило, чтобы прогнать окутавший нас морок чувств. Мне показалось, что моя душа вышла из меня наружу, потому что я будто со стороны увидела свое тело – я вздрогнула и громко зарычала, а потом провалилась в пустоту, вновь теряя сознание; мои руки сами разжались и выпустили его волосы. После этого начались уже настоящие видения: мне казалось, что разыгралась буря, уносящая нас друг от друга. Я видела над водой лишь его голову, а меня ужасные волны затягивали в беспросветную черноту.
Я проснулась несколько часов спустя. В моем доме-часовне все еще было темно и страшно холодно; Стокер спал на шезлонге в углу. Он не стал ложиться со мной в одну постель, поняла я, и ощутила сильный укол в сердце. В голове было ясно, опиумный дурман улетучился, как туман при сильном ветре. Я повернулась на бок и стала слушать, как козодой в саду поет жалобную песню.
После наркотика мне казалось, будто все мои кости налиты свинцом, и большинство воспоминаний о событиях этой ночи стерлось из памяти. Я пыталась собрать их воедино, будто неумело сшивая лоскутное одеяло: какие-то обрывки нашего посещения опиумного притона, а затем визита в Скотланд-Ярд. Я приложила палец к губам – они болели; когда позже я поднялась и рассмотрела их в зеркале, увидела, что они покусаны и распухли. Глядя на свое отражение в зеркале, я повторила слово, как стон вырвавшееся ночью у Стокера и сразу обратившее в пепел все, что вспыхнуло между нами.
– Кэролайн.
Глава 23
Проснувшись на следующее утро, я ощутила, что у меня в голове стучит небольшой кузнечный молот. Встала, умылась и неспеша оделась, стараясь двигаться очень осторожно. Я нашла Стокера в Бельведере; он с восхищением смотрел на своих кожеедов, дочиста обглодавших ребра кролика. Он бросил на меня взгляд поверх ящика.
– Выглядишь так, будто твое место – на каталке у Паджетта и Петтифера, – заметил он с раздражающим спокойствием. Но он не врал. Под глазами у меня залегли темные круги, а лицо было неестественно бледным.
– Как мило, что ты это заметил. А ты так разговариваешь со всеми дамами?
Вздохнув, он налил в стакан какой-то мерзкого вида отвар и протянул его мне.
– Держи. Я сварил кое-что, что должно помочь от твоей головной боли.
– Откуда ты знаешь, что у меня болит голова? – спросила я, с подозрением принюхиваясь.
– Вероника, у меня хорошее медицинское образование, а также обширный опыт в кутежах. Я прекрасно знаю, что человек, получивший вдобавок к полной трубке опиума еще и шприц кокаина, будет чувствовать себя наутро как в аду. Давай пей.
Он опять оказался прав. Жидкость пахла отвратительно, на вкус оказалась еще хуже, но я сумела выпить даже мутный осадок и почувствовала себя немного лучше, по крайней мере, чуть бодрее. Кузнечный молот превратился в маленький молоточек, а звон в ушах уменьшился до легкого шума.
– Что это было?
– Тебе лучше не знать, – сказал он, возвращаясь к завтраку. Вместо обычных кусочков хлеба, поджаренных на огне, сегодня утром на крышке саркофага был накрыт прекрасный стол. Меня не удивило то, что Стокер использовал этот предмет совершенно не по назначению: он с пренебрежением относился ко всему, что было сделано позднее Нового царства, а этот экспонат был явно эпохи Птолемеев. Но мне все-таки показалось слегка непочтительным использовать его в качестве обеденного стола, хотя запахи от него доносились очень заманчивые. С кухни в главном доме нам прислали ломтики ветчины, вареные яйца, баночку айвового варенья, пирог с телятиной и свежие булочки. Они были уже не горячими, виной чему – долгий путь до Бельведера, но свежими и прекрасно испеченными, и Стокер принялся за них со вздохом неподдельного удовольствия. Он взял горшочек с медом и начал рисовать на них узоры; так он поступал всегда, когда дело доходило до булочек, пышек или тостов. Не бывало такого, чтобы он позавтракал, не придумав сперва для еды какое-нибудь затейливое украшение.
Он нарисовал лодку на одной булке и как раз начал выводить кошку на другой, когда появилась леди Веллингтония.
– Доброе утро, дорогие! – пропела она и одарила нас ласковой улыбкой, излишне ласковой для этого утреннего часа, решила я. Стокер вскочил на ноги, но она махнула рукой, чтобы он сел обратно. Она миновала копролит, попавшийся ей во время прошлого визита, сурово на него покосившись, а затем с одобрением окинула взглядом булочки.
– Вижу, миссис Баскомб выполнила все, что я ей велела. Когда я расспросила ее, как организован ваш стол, она сказала мне, что вы сами заботитесь о своем завтраке, а к ланчу вам посылают холодные закуски. Этого больше не будет, – заявила она с удовлетворенным видом человека, вступившего в битву и выигравшего ее. – Каждое утро вам будут посылать блюда из буфета, который накрывают в главном доме, а в полдень – горячую еду. И в те дни, когда вас не приглашают обедать с семьей, обед вам тоже будут приносить.
– Вы очень добры, – ответил Стокер невнятно, потому что рот у него был набит булкой с медом.
Она благосклонно ему улыбнулась.
– Мне нравится изображать из себя леди Баунтифул[20]. В моем возрасте это одно из немногих доступных удовольствий. Когда колени подводят, лишаешься сразу стольких радостей, – трагически заметила она, взглянув на меня. Стокер поперхнулся, но мы обе не обратили на него внимания.
Она протянула мне стопку конвертов.
– Я принесла почту. Признаюсь, могла бы поручить это лакею, но я непростительно любопытна.
Я взяла у нее конверты и сразу же заметила тот, что пробудил в ней интерес: из толстой бумаги, с королевской монограммой на обороте.
– Это от принцессы Луизы, – признала я. Казалось невозможным (и довольно бессмысленным) скрывать от нее этот факт.
Она приподняла брови.
– Неужели? В каких высоких кругах вы вращаетесь, мисс Спидвелл.
Стокер вновь закашлялся, но я послала ему испепеляющий взгляд.
– Тебе нужно что-нибудь выпить, – сказала я ему. – Будет глупо задохнуться от булочки.
Затем я повернулась к леди Веллингтонии.
– Мы познакомились с ее высочеством через сэра Фредерика Хэвлока. Вы же знаете, она скульптор, много общается с богемой.
– О да, знаю, – сказала она, задумчиво глядя на меня своими проницательными глазами. – Я часто жалею ее.
– Жалеете принцессу?
Она удивленно усмехнулась.
– Вы уже выросли из того возраста, когда верят в сказки, мисс Спидвелл. И, конечно, знаете, что жизнь королевской семьи совсем не такая, какой представляется нам. Это клетка, позолоченная, но все же клетка.
– Ее высочество говорила мне почти то же самое, – ответила я и сразу осознала свою ошибку, но было уже поздно.
Умные старые глаза сверкнули.
– Должно быть, вы очень сблизились с принцессой, раз она говорит вам такое. Об этом не беседуют с посторонними.
Я пожала плечами.
– Может быть, она просто была в таком настроении, что ей хотелось выговориться.
– Может быть, – сказала леди Веллингтония. – Царственные особы могут вести себя странно, а принцесса Луиза эксцентричнее многих. Она рассказывала вам о своем муже?
– Маркизе де Лорне? Мы виделись с ним мельком. Он мне показался очень приятным.
– Он известный дурак, – упрямо ответила она. – Но будет герцогом, а больше ничто не имеет значения. Лично я не встречала еще Кэмпбеллов, которые были бы благонадежны, но проблема Лорна не в этом.
– А какого рода проблемы у маркиза? – спросила я.
Она загадочно посмотрела на меня.
– Никаких доказательств, одни слухи, но очень настойчивые. Позволите сесть? – спросила она, указав на верблюжье седло, накинутое на специальную подставку.
– Может быть, вам будет удобнее в кресле? – спросила я, указывая на полуистлевший антикварный экспонат с широкой спинкой.
– Конечно, нет. На таком я преодолела всю Сирийскую пустыню. Оно навевает мне приятные воспоминания. Я хотела посмотреть на развалины Пальмиры, – сказала она мне, с потрясающей ловкостью устраиваясь в седле. – Представляла себя этакой Джейн Дигби. Вы знаете, кто это?
– Я слышала это имя, – ответила я. – Кажется, авантюристка?
Она строго взглянула на меня.
– Женщина, которая умела жить, – поправила она. – Имела четверых или пятерых мужей, последний был бедуинским шейхом. Мы были своего рода друзьями, я и Джейн, но она как-то неправильно восприняла мой роман с ее пасынком.
Я подавила смешок, а Стокер наклонил голову над булочками, покраснев до ушей. Леди Велли продолжила:
– Подобные истории могут повредить дружбе, понимаете? Бедняжка Джейн уже мертва: ушла лет пять-шесть назад. Она была лет на десять старше меня, но лично я собираюсь прожить до ста.