— Ты докупаешься до смерти в такой холодной воде, — строго отчитала его я. — Получишь судороги и утонешь.
Крошечная улыбка заиграла на его губах.
— Как хорошо, что ты заботишься о моем здоровье. Но тебе не нужно бояться, я не собираюсь тонуть.
— Говорят, это мирная смерть.
Стокер вздрогнул.
— Это неправда. — Я ничего не сказала, и через мгновение он продолжил:
— Я видел сам. Дважды. Моряки, которых смывало за борт, один раз во время шторма, это было не так страшно. По крайней мере, быстро. Мы видели, как парень бился и боролся с волнами, когда они поднимались все выше и выше, но не могли прийти на помощь. Не было никакой возможности спасти его, и поверь мне, в этом не было ничего мирного.
— И другой?
Он покачал головой.
— Такелажник соскользнул с мачты. Пролетел мимо палубы на несколько дюймов и погрузился прямо в море. В тот день море было спокойно. Если бы он умел плавать, мог бы спастись. Но он так и не научился.
Я подняла брови, и он объяснил:
— Большинство моряков никогда не учатся плавать. Они думают, что быстрая смерть — утонуть или от акул — лучше, чем долго мучиться без надежды. Парень был одним из них, он не мог удержаться на плаву. Пока мы смогли прийти ему на помощь, он утонул. Но мы слышали его, булькающего, задыхающегося, кричащего о помощи. Потом не осталось ничего, кроме молчания, ужасного молчания, которое хуже любой мольбы.
Я вздрогнула, и Стокер крепко прижался ко мне плечом.
— Больше никаких страшных историй о смерти в открытом море, — пообещал он. — Не устроить ли нам себе приключение сегодня?
— Удивительно, что вы, мужчины, не собрались вместе пострелять. Я думала, джентльмены делают это для забавы, — бросила я легкомысленно.
Он засмеялся, и теплый мед его голоса наполнил меня до костей.
— Уверен, мы установили, что я не джентльмен. Кроме того, я больше не охочусь.
— Я тоже, — призналась я с грустной улыбкой. — Нежелание ловить живые образцы казалось мне неким отклонением от нормы, результатом затянувшегося пребывания в Лондоне. Тем не менее, не было успеха и на Мадейре. Я ограничилась тем, что собирала бабочек, которые умерли от естественных причин.
— Говоря о Мадейре, — начал он медленно.
Я вломилась, безжалостно отрубая его.
— Молодой Каспиан — просто дьявол. Забыла рассказать тебе, они с Малкольмом вчера поссорились. Что-то, связанное с Каспианом, пробивающем собственный путь в этом мире. Я не знаю, в чем именно заключалась проблема, по-моему, дело в деньгах.
Я затаила дыхание, ожидая, когда он опять заговорит о Мадейре, но Стокер оставил эту тему, пожав плечами.
— Скорее всего, Каспиан требовал субсидий, которые дядя Малкольм отказался предоставить, — догадался Стокер.
— Я так предполагаю.
Стокер задумчиво потер подбородок.
— Интересно, сколько денег Малкольм выделяет Хелен, и как она делится с Каспианом. Он мог превысить пособие по мелочам. Азартные игры? Женщины?
— Это наиболее вероятные расходы для молодого джентльмена, — согласилась я. — Хотелось бы, чтобы хоть раз мужчина погубил себя экстравагантными покупками драгоценностей или склонностью к дорогой обуви.
Стокер фыркнул.
— Я видел обувь Каспиана Ромилли. Он не задолжал своему сапожнику.
— Может быть, его мать, — рассуждала я. — Не долги сапожнику. Но она может быть источником неприятностей. Я видела доказательства того, что она пьет. Или возможно, у нее есть поклонник, с которым она проявила неосторожность.
— Она все еще красивая женщина, — задумчиво сказал Стокер.
— Красивее, чем ее невестка. — Слова выскользнули из моего рта, прежде чем я смогла остановить их.
Внезапный порыв ветра всколыхнул волосы Стокера, словно ленивой рукой.
— О, не знаю, — сказал он, не отводя от меня взгляда, на его губах играла полуулыбка. — У Мертензии есть свои прелести.
Это наблюдение меня ничуть не смутило, ибо я не склонна к таким мелким эмоциям, как ревность. Незначительное раздражение, которое я не могла подавить, сделало мой голос острее обычного.
— Как и у ее брата.
— Да, — голос Стокера внезапно охладел. — Замок имеет тенденцию улучшать привлекательность человека в геометрической прогрессии.
— Я нахожу привлекательным вовсе не замок, — парировала я с жесткой улыбкой.
Стокер выпрямился.
— Нам пора возвращаться. Внезапно похолодало.
Не дожидаясь, он подобрал свои ботинки и пошагал по гальке. Очень похолодало, подумала я.
Глава 9
Остальная часть дня прошла медленно. Каждый раз, когда я смотрела на часы, они, казалось, останавливались, минуты застывали холодной патокой, когда я пыталась примириться с чем-то, со всем. Я не хотела видеть Стокера. Теплое общение, которое он предлагал — товарищество, на котором я настаивала, напомнила я себе холодно — казалось маленькой и жалкой вещью при свете дня. За несколько месяцев на Мадейре я убедила себя, что должна быть рациональной и трезвой. Но теперь, в непосредственной близости от него и с тайной, которую требовалось разгадать, старые эмоции, некогда похороненные, снова вспыхнули. Настоящий ад угрожал поглотить меня. Нисколько не помогали ни легкий дух товарищества Стокера, ни его непринужденная нагота. Припомнилось, как небрежно он обнажился передо мной, точно я один из его приятелей-моряков. Он поверил мне на слово, согласившись, что для нас лучше оставаться друзьями и партнерами.
И все же. Несмотря на мои заявления и добрые намерения, этого было недостаточно. Как будто я взяла лезвие, порезала холст прекрасной картины на куски, a потом пожаловалась, что больше не вижу картину. Некоторое время я сидела и молча ненавидела себя, прежде чем твердо взять себя в руки.
Я снова написала леди Вэлли, a также леди Корделии, составила план выставки Glasswing в лондонском виварии. Затем вознаградила себя несколькими главами последних подвигов Аркадии Браун с ее верным напарником Гарвином. Она участвовала в раскрытии кражи бесценных камей из частной коллекции Папы в Ватикане, и я только дошла до особо ужасного убийства члена швейцарской гвардии, когда внезапный удар грома едва не выбил меня из колеи. Шторм, то поднимавшийся, то стихавший, возродился, принеся с собой ливень и порывистый ветер.
Я была удивлена, обнаружив, что умудрилась заполнить день, пришло время чая. Я отправилась на поиски остальных, найдя их в гостиной с Мертензией, выглядящей несчастной в роли хозяйки чайной церемонии.
— Меня заставили играть мамашу, — буркнула она сквозь стиснутые зубы. — Что вы предпочитаете? Китайский или индийский?
— Китайский, пожалуйста.
Она налила чашку дымящейся янтарной жидкости и сунула ее мне в руки, позволяя части чая выплеснуться в блюдце.
— Боже, я ненавижу все эти чайные ритуалы. Почему мы должны это делать… — Мертензия замолчала, явно раздраженная обязанностями гостеприимства. Она была колючим существом, тем не менее я была полна решимости вести с ней сердечный разговор, даже если это было бы против нашей коллективной воли.
Я отпила.
— Возможно, вам не удается изображать хозяйку, но никто не может отказать вам в колоссальном опыте в саду.
— Хотела бы я оказаться там сейчас, — пожаловалась она. — Я понимаю растения. Люди — совсем другое дело.
Она заколебалась, затем с явным нежеланием кивнула в сторону пустого места на диване рядом с ней. Я сидела и прихлебывала чай, отказываясь поочередно от торта, бутербродов и хлеба с маслом.
— Это все так бессмысленно, — сказала она после долгого молчания и не без горечи. — Почему мы должны глупо сидеть, разговаривая с одними и теми же людьми изо дня в день? Я предпочла бы быстро выпить чашку чая в саду, а потом вернуться к своей работе.
— Конечно, не в такой день, как сегодня, — поддразнила я, глядя в окно. Ленты дождя серебрили стекло.
— Особенно в такой день, как сегодня, — возразила она. — Растения ведут себя по-другому, когда они мокрые. Каждый раз рядом с ними я узнаю что-то новое. Вы должны чувствовать то же самое в отношении бабочек, — бросила она.
— Бабочки не летают под дождем, — напомнила я ей.
Она наклонила голову, как будто эта мысль никогда не приходила ей в голову.
— Что они делают под дождем?
— Стараются прильнуть к удобному кустарнику или деревцу, укрыться под листьями. Их крылья сделаны из перекрывающихся чешуек, настолько крошечных, что они почти незаметны для невооруженного глаза. Если чешуйки собирают много влаги, крылья будут слишком тяжелыми, чтобы поднять бабочку с ее насеста. Частью очарования охоты на них является знание того, что они буйно размножаются в хорошую погоду в умеренном климате.
— Но я видела, как Glasswings порхали под дождем, — недоумевала она.
— Это их особенность. Отличие Glasswings в том, что им не хватает чешуек других сортов. Именно чешуйки придают цвет крылу бабочки. Существо без этих чешуек бесцветно, но по-своему великолепно и способно летать под дождем. Возможно, это пример теорий мистера Дарвина об адаптивной эволюции.
— Вы имеете в виду, погода здесь настолько изменчива, что бабочка для размножения должна была адаптироваться к условиям, в которых она живет?
— Что-то вроде того.
— Вы — последователь теорий мистера Дарвина? — спросила она.
— Мне они интересны, — поправила я. — Я склоняюсь к более сдержанному подходу мистера Гексли[17]. Я эмпирик и верю тому, что наблюдаю. Стокер считает более вероятной позицию Дарвина, — добавила я.
При упоминании имени Стокера Мертензия вспыхнула. Она прикрыла румянец, жуя сэндвич с креветками. Я воспользовалась возможностью сменить тему.
— Мне жаль, если я вчера огорчила вас своим вопросом о Розамунде. Дерзость — одна из моих плохих привычек.
Она стряхнула крошки с пальцев.
— Не так уж и дерзко. Кажется, Малкольм все время собирался организовать эту встречу.
— Он поделился с вами пл