— Гимлит? — удивился я. — Какой приятный сюрприз!
— Здесь никто не знает, как надо смешивать настоящий гимлит, — сказал Хильдинг. — То, что они называют гимлитом, — это просто лимонный сок с джином и сахаром и еще несколькими каплями ангостуры. Настоящий гимлит — это полстакана джина на полстакана лимонного сока и ничего больше. И ничего общего с «мартини».
— Я не большой знаток спиртных напитков, — ответил я. — Но мне кажется, что здесь не обошлось без «мартини».
— Это кажется не только тебе, — рассмеялся Хильдинг, демонстрируя свои ровные белые зубы. — Кстати, не думай, что к гимлиту меня приохотил Терри Леннокс — сказал Хильдинг. — Не Терри Леннокс, а Мэрта Хофстедтер.
Он умолк на секунду и затянулся сигарой.
— Как мало здесь сегодня народу, — заметил он.
— Да, могло бы быть больше, — ответил я.
Мы снова замолчали. Я взял из блюда, стоявшего на столе, щепоть пшеничных хлопьев.
— Как прошел следственный эксперимент? — спросил я, прожевав пшеничные хлопья.
— Следственный эксперимент? — переспросил Хильдинг. — Ах да, этот милый спектакль! Ну что ж, все это было весьма любопытно. Забавный народ эти сыщики. Они все делают очень основательно и с такой трогательной серьезностью. Но в конце концов они начинают действовать на нервы.
— Никаких результатов? — спросил я.
— Никаких результатов, — ответил он. — Но их, надо полагать, никто и не ожидал. Кроме брата Эрнста, наверное.
— У него есть брат? — удивился я.
— Харальд Бруберг, — ответил Хильдинг. — Он прокурор. Он и ведет расследование.
Хильдинг вдруг рассмеялся.
— Я прошелся сегодня вечером с Мэртой, — объяснил он. — От филологического факультета до «Каролины». Она сказала, что Харальд Бруберг похож на тапира. Неплохо подмечено. Ведь он действительно похож на тапира. Черт меня побери, если я хоть раз в жизни видел человека, похожего на тапира!
Он сосал свою сигару, и вид у него был бесконечно довольный.
— Лично я не думаю, чтобы Манфреда кто-нибудь отравил, — сказал он. — Уверен, что он покончил с собой.
Он усмехнулся. Не успел я решить, уместна или неуместна была в данном случае его шутка, как он снова заговорил. И говорил на этот раз совершенно серьезно.
— Жизнь Манфреда была невероятно скучна и уныла, — сказал Хильдинг. — И в один прекрасный день ему это надоело. Ведь Анна-Лиза тоже может нагнать тоску. Я не выдержал бы так долго, как он. Но Манфред был человек долга. И он боролся до конца.
— Sans blague, — сказал я.
— Honour bright, — отозвался Хильдинг, отдавая честь.
И тут же лицо его расплылось в широкой улыбке. Оказывается, он просто морочил мне голову.
— Признайся, был момент, когда ты принял мои слова за чистую монету, — сказал он, сияя от восторга.
— Ну, а если говорить серьезно, — сказал я, пытаясь взять быка за рога, — кто же мог его отравить?
— Не знаю, — ответил Хильдинг. — Для меня это совершенно непостижимо.
Он затянулся и посмотрел на меня сквозь маленькое голубоватое облачко дыма.
— А кроме того, мне это совершенно неинтересно, — добавил он.
Сделав последний маленький глоток, он допил свой стакан. Но я еще не допил своего.
— Был ли какой-нибудь повод для убийства? — спросил я.
— Насколько мне известно, такого повода не было, — ответил Хильдинг.
— Ошибаешься, — заявил я.
— Что ты хочешь сказать? — удивился он.
Этот вопрос он задал довольно безразличным тоном. Потом стряхнул пепел с сигары.
— Ведь он был ревизором в благотворительном обществе Бернелиуса, — сказал я осторожно.
Я пристально смотрел на него. Мои слова не произвели на него впечатления разорвавшейся бомбы. Он только прищурил глаза под густыми бровями и быстро взглянул на меня. Но не двинул и пальцем. И ни один мускул не дрогнул на его лице. Между тем рыжеволосый редактор «Эрго» оторвал наконец от стула свой зад и направился к выходу. Бармен показался мне вдруг бесконечно одиноким.
— Я полагаю, что ты не пытался дерзить? — спокойно спросил Хильдинг.
— Отнюдь нет, — ответил я.
— Я совсем забыл, что ты бываешь в семействе Бринкманов. Твоя тетка уверена, что я последний негодяй. Но неужели она обвиняет меня в расхищении денег?
Я понял, что сморозил глупость. Надо же быть таким идиотом!
— Спроси у нее, — ответил я сердито.
— Непременно спрошу, — заверил он меня.
— Но старик относится к тебе с большой симпатией. Ведь у него сердце находится в желудке. И он до сих пор не может забыть про обед, на который ты пригласил его в ноябре. При одной мысли о том обеде у него текут слюнки.
Хильдинг расхохотался.
— Старик — прелесть. И он свалял большого дурака, женившись на этой старой карге.
Он выпустил небольшое облачко дыма и поднял брови.
— А что собой представляет дочь? — поинтересовался Хильдинг.
— Хорошая девушка, — ответил я.
— Настоящая валькирия, — заметил он.
Теперь Хильдинг испытующе посмотрел на меня. Но я спокойно выдержал его взгляд. Никаких причин смущаться у меня не было.
— Не бери меня на пушку, — посоветовал я Хильдингу.
Некоторое время мы снова сидели молча. Я взял еще щепоть пшеничных хлопьев. И все жевал и жевал.
— В кассе благотворительного общества все деньги целы, до последнего эре, — сказал он. — Передавай привет тетушке Эллен.
Его голос звучал спокойно и сурово.
— Передавай сам, — ответил я. — Я тебе, черт возьми, не почтальон.
Итак, наши стаканы были наконец пусты. Мы встали и вышли из бара. Когда мы уже были на площади Фюристорг и собирались разойтись в разные стороны, Хильдинг наклонился ко мне и сказал:
— Что, собственно, творится с прекрасными валькириями?
Он перешел улицу и направился к стоянке такси. Я некоторое время смотрел ему вслед. Вдали расплывалась коренастая фигура в пальто, узких брюках и ботинках на каучуковой подошве. У него было кольцо с печаткой на мизинце и ровные белые зубы, и от него в любое время дня и ночи исходил легкий запах одеколона.
11. Турин
Была ясная холодная погода, но не слишком холодная, как раз в меру. Когда я вышел из дому, термометр показывал восемь градусов ниже нуля. Такая температура воспринимается как прохладная вода в жаркий летний день: она не пробирает до костей, а только взбадривает. Солнце поднялось уже довольно высоко на голубом небосклоне. Снег в Английском парке вспыхивал под ногами миллионами искр. Времени было минут десять десятого. Чудесное утро. Очутившись между главным зданием «Каролины» и выходящим в парк флигелем, я вдруг оказался в тени, которую отбрасывала библиотека. Холод сразу изменил свой характер: он стал резким и пронизывающим, и я пошел быстрее. Когда я возьму в университетской библиотеке заказанную мною книгу, надо будет позвонить Ульрике и вытащить ее на лыжную прогулку в Ворсэтра. Я должен непременно вытащить ее из дому, чтобы не трястись одному в душном автобусе. Если же мне удастся уговорить ее, то мы поедем вместе в машине старика. Но мне хотелось взять ее с собой не только ради машины. Все это время снега не было. И мы давно мечтали о том, что, когда наконец выпадет снег, мы поедем кататься на лыжах в Ворсэтра или куда-нибудь еще. Мы оба очень любили лыжи. И я давно ждал, когда же наступит этот день.
В библиотеке я зашел в экспедицию и получил нужную мне книгу. Потом я направился в главный читальный зал, так как мне надо было еще порыться в библиографическом каталоге. Там было сравнительно пусто. У западной стены за длинным столом сидело человек семь-восемь, не больше. Лучи солнца пробивались сквозь стеклянную крышу апсиды и освещали девиц, собравшихся возле барьера. Сквозь высокие окна зала тоже лились потоки света. Некоторое время я рылся в карточках, но нужной мне книги так и не нашел, а потом мне понадобилось пойти в туалет. Он находился этажом ниже. Я взял свою книгу и, пройдя через северный читальный зал, спустился по винтовой лестнице. Я дернул на себя серую дверь, ведущую в мужской туалет, и застыл на месте. Я почувствовал, как весь похолодел. Я увидел нечто такое, чего никак не ожидал увидеть, во всяком случае в это утро. На полу сидела Мэрта Хофстедтер. Она была мертва.
Туалет состоял из двух комнат: внутренней — с унитазом, и наружной, где были зеркало, умывальник и корзина для бумаги. Мэрта сидела под умывальником, прислонившись к стене. Ноги ее, неестественно белые, были вытянуты на полу. Голова слегка запрокинулась назад и свешивалась на одно плечо. Глаза смотрели на небольшую батарею, укрепленную на противоположной стене. Лицо было холодное и бледное. Шляпа лежала возле нее на полу, пальто было распахнуто. Из-под пальто виднелся серо-зеленый джемпер.
Не знаю, сколько времени я стоял и тупо смотрел на нее. Не каждый день мы натыкаемся на трупы людей, и особенно на трупы женщин в мужских туалетах. Когда ко мне снова вернулась способность соображать, я отпустил дверь, повернулся на месте и помчался вверх по лестнице. Ворвавшись в главный читальный зал, я заметил девушку, которая стояла за барьером в апсиде и жевала резинку. Я не бежал, а быстро шел, но настолько быстро, что читатели, сидевшие за столами, удивленно поглядывали в мою сторону. Когда эта девушка заметила меня, она перестала жевать, засунув резинку куда-то за щеку, улыбнулась и наклонилась над барьером. Я показал на телефон, стоявший возле нее, и сказал, чтобы она дала мне трубку. Секунду она колебалась, но выражение моего лица, очевидно, убедило ее, что речь идет о чем-то важном.
— Сначала вам ответит коммутатор, — сказала она, протягивая мне трубку.
Она нажала на белую кнопку, и в трубке послышался женский голос.
— Полицию, — сказал я отрывисто.
Некоторое время на коммутаторе царила мертвая тишина.
— Кто вам нужен? — спросила телефонистка через несколько секунд.
Она неправильно меня поняла. Она решила, что я звоню из полиции.
— Соедините меня с полицией, — сказал я. — Я звоню отсюда, из библиотеки.