— Я нашел Мэрту, — подтвердил я.
Она вдруг выползла из-под умывальника и посмотрела на меня. Но я тут же загнал ее обратно. Я надеялся, что сегодня она больше не отважится досаждать мне своим присутствием.
— Мы говорили о ней, — сказал Улин, — но так ничего и не выяснили.
— Мы тоже ничего не выяснили, — ответил я.
Он прищурил глаза и быстро взглянул на меня. Я тут же перешел в наступление.
— Ты сказал Брубергу, что не встречался с Мэртой вчера вечером? — спросил я.
— Да, сказал, — ответил он с очаровательной улыбкой. — Он хотел поймать меня на этом, а потом оказалось, что это исходит от тебя. Ты, видимо, неправильно меня понял. Об этом я и сказал Брубергу. Мы встретились с Мэртой после следственного эксперимента.
— Кроме того, ты сказал ему, что я был пьян. Как тебе не стыдно! Зачем тебе это понадобилось?
— Не помню, чтобы я это говорил, — ответил Хильдинг. — Во всяком случае, слова «пьян» я, по-моему, не произносил. Я только сказал, что мы сидели в баре, беседовали и пили гимлит.
— Но от гимлита не опьянеешь, — сказал я.
Я сделал глоток гимлита. Он был кисловатый и по вкусу напоминал недозрелый крыжовник.
— Следовательно, ты провожал Мэрту не от филологического факультета, а до филологического факультета? — сказал я. — И она отправилась туда после следственного эксперимента?
Он немного подумал, посасывая свою большую светло-коричневую сигару. А потом утвердительно кивнул головой.
— Именно так.
— Ты уверен, что я неправильно тебя понял?
Он долго и подозрительно смотрел на меня. Потом лицо его снова расплылось в улыбке. Однако меня уже начинало тошнить от этой демонстрации белых зубов. Интересно, зубы у него свои? Для своих они слишком красивы.
— Что ты хочешь сказать? — спросил он.
Его ложь уже перестала быть правдоподобной, хотя сам он, быть может, этого и не замечал.
— Я хочу сказать то, что я говорю, не больше и не меньше. И по-моему, я выражаюсь достаточно ясно.
— Другими словами, ты обвиняешь меня во лжи? — догадался Хильдинг.
Судя по его виду, он не был оскорблен до глубины души. Он лишь посмотрел на меня из-под густых бровей, затянулся и выпустил маленькое колечко дыма. До поры до времени я решил не открывать боевых действий.
— Так далеко я не захожу, — ответил я миролюбиво. — Вероятно, я должен тебе верить. Возможно, я просто ошибся.
Теперь я лгал так же неправдоподобно, как и Хильдинг. Он по-прежнему смотрел очень подозрительно.
— Да, это была ошибка, — сухо сказал он.
Потом снова улыбнулся своей набившей оскомину улыбкой и сказал уже спокойнее:
— Память — вещь ненадежная, спутать ничего не стоит.
Я подумал, что спутать от и до не так-то легко. Но чтобы как следует прижать его, мне надо было получить еще кое-какие сведения. Мне надо было выяснить, что делала Мэрта вчера после следственного эксперимента. Я извинился и вышел. И позвонил к Эрнсту Брубергу.
— Алло, это опять я. Извините, что я звоню так поздно, но мне могут понадобиться некоторые данные. Мне нужно знать, что делала Мэрта Хофстедтер после следственного эксперимента.
Некоторое время Бруберг молчал. Потом он шутливо спросил, где гарантия, что я не продам все эти сведения какому-нибудь газетчику. Однако мне удалось убедить его, что я никак не связан с газетами, и меньше чем за десять минут он рассказал мне все, что следовало из показаний Германа Хофстедтера, Ёсты Петерсона и Эрика Берггрена.
— А что вы сами делали вчера около половины десятого? — спросил я немного нахально.
— Провожал домой самого прокурора, — ответил он. — И примерно в это время мы находились возле инфекционной больницы. Лучшего алиби не придумаешь.
Я согласился с ним. Потом поблагодарил его, пожелал ему доброй ночи и вернулся к Хильдингу.
Мы стояли на площади Фюристорг. Было холодно, сыро и противно.
— Может быть, поедем ко мне и чего-нибудь выпьем? — предложил Хильдинг.
— Спасибо, — ответил я. — Неплохая идея. Кабаки закрываются безобразно рано, но нет худа без добра.
— Возьмем такси, — сказал он.
Мы направились через площадь к стоянке такси. Вдруг со стороны площади святого Эрика появилась машина. Она неслась на огромной скорости, и мы метнулись на тротуар, чтобы не попасть под колеса. Это была белая «Джульетта».
— Гоняет как сумасшедший, — сказал Хильдинг и шутливо погрозил ей кулаком.
— Ты знаешь его? — спросил я.
— Еще бы! Это Ёста Петерсон.
17. Турин
Хильдинг жил в Кобу, в огромной старой вилле. Здесь когда-то жили и его родители. Это была ужасно древняя халупа из дерева и камня, построенная еще в начале века. Она стояла в самой глубине запущенного сада, который был со всех сторон обнесен живой изгородью. Изгородь с годами становилась все гуще и гуще. Теперь сад был бережно окутан зимним мраком и погребен под снегом. Снег здесь никто не убирал. И лишь узенькая тропинка бежала от ограды до крыльца.
— Ты живешь здесь в полном одиночестве, — заметил я.
Мы стояли в темной узкой передней и снимали с себя верхнюю одежду. На одной из стен было зеркало до потолка. Стекло было мутное и грязное. Перед зеркалом стоял маленький низкий столик, а на столике — давно не мытая пепельница и телефон. На второй этаж вела широкая деревянная лестница. Кроме входных дверей, я заметил еще две: по одной с каждой стороны. Воздух в передней был спертый и затхлый.
— Вот так, — сказал Хильдинг.
— Очень просторно, — сказал я.
— Да, места хватает, — сказал он. — Ты знаешь, наверное, что я был женат. Моя бывшая жена и дети живут сейчас в Салабакаре.
Он взял мое пальто и повесил его на вешалку. Я поправил перед зеркалом галстук.
— Этот дом мне достался в наследство от родителей, — продолжал Хильдинг. — Это, так сказать, мое родовое гнездо, здесь у меня точка опоры, и я даже не представляю, как я мог бы жить где-нибудь еще.
Он провел меня в гостиную.
Собственно говоря, эту комнату уже нельзя было назвать гостиной в обычном смысле слова. Здесь удивительно смешивались самые различные стили: старая массивная высокая мебель, а рядом — абсолютно современная, низкая и легкая. Большой камин был облицован красным кирпичом, а на каминной полке из зеленого мрамора стояло два подсвечника и несколько фарфоровых статуэток. Колпак над камином, сужающийся к потолку, был выкрашен в белый цвет. В одном углу стояло старое бюро, а в другом — покрытый пылью телевизор и великолепная радиола. На стенах висели картины неведомых мне мастеров, причем некоторые — в тяжелых золоченых рамах. Между двумя окнами со свинцовыми переплетами стоял большой книжный шкаф. Над шкафом висели старинные часы с маятником. Под потолком сияла огромная люстра, которая уж никак не гармонировала со всей мебелью. На балконной двери висели тяжелые шторы из красно-коричневого бархата; они оказались плотно задернуты. И вообще вся обстановка здесь была удивительно безвкусна.
У стены стоял очень современный мягкий гарнитур: диван, два кресла и низенький чайный столик. Там мы и расположились. Из маленького холодильника в кухне Хильдинг вытащил жареного цыпленка и бутылку красного вина.
— Ей надо было разойтись с Германом, — начал он. — Они совершенно не подходили друг другу. Сколько раз я говорил ей об этом; но она не послушалась меня. И я ничего не мог с ней поделать.
— Да, теперь уж наверняка ничего не поделаешь, — сказал я.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты слишком много об этом говоришь. А говорить уже не о чем. Пустая трата слов.
— Ты прав, — сказал он мрачно. — Теперь все кончено.
Он сунул в рот кусок цыпленка и стал машинально жевать. Потом отхлебнул из бокала.
— Думаю, что это Герман, — сказал он.
— Что — Герман? — спросил я.
— Думаю, что это Герман убил ее.
Он в упор смотрел на меня, пережевывая цыпленка.
— Какие у тебя основания так думать?
Он откинулся назад и положил руки на спинку дивана.
— Герман чертовски ревнив. Он шпионил за Мэртой. Ходил за ней по пятам.
Хильдинг сделал небольшую паузу, наклонился и отхлебнул из бокала. Потом снова откинулся на спинку дивана.
— Помню, это было осенью, в конце сентября, — продолжал он. — Мы с Мэртой сидели в этой комнате. И вдруг я увидел в окне Германа.
Он показал на одно из окон.
— Он смотрел на нас, прижавшись к самому стеклу. Лицо у него было белое как снег. Заметив, что я увидел его, он тотчас же исчез. Это было чертовски неприятно. У него был совершенно безумный вид. Я никогда не видел его таким.
— А что сказала Мэрта?
— Я ничего не сказал ей. Но должно быть, она что-то заметила. Во всяком случае, она спросила, что со мной произошло.
Я вытряхнул сигарету из пачки, лежавшей на столе. Хильдинг тихо рассмеялся, как бы про себя, и покачал головой.
— Ночевать она непременно желала дома, — сказал он. — Она могла прийти ко мне днем и пробыть здесь до самого вечера. Но как только время приближалось к одиннадцати, ее начинало тянуть домой, к Герману.
Он покачал головой и недоуменно развел руками.
— Вы долго встречались? — спросил я.
— Это началось в марте прошлого года, — ответил Хильдинг. — Летом они с Германом уезжали на пару месяцев в Италию. Потом это возобновилось и продолжалось всю осень до начала декабря, когда в один прекрасный день все было кончено. Она сказала, что больше не может так часто со мной встречаться. У нее появился кто-то другой. И она приняла внезапное решение.
Он криво улыбнулся.
— А кто был этот другой? — спросил я.
— Это начинает походить на допрос, — заметил Хильдинг.
— Ну и что же? Мне интересно, — ответил я.
— Ладно, — продолжал он. — Сначала это был филолог, по имени Гренберг, или что-то в этом духе. Он писал работу по литературе средневековья. Это тянулось всего около месяца. Примерно между рождеством и Новым годом она дала ему отставку. Мы беседовали с ним на одной вечеринке и выяснили все интересующие нас вопросы. Потом, как мне кажется, был Эрик Берггрен.