— О какой? — с интересом спросил Рамселиус.
— Если вы взяли кофейник, — сказал Эрик мрачно, — то вам ничего не стоит бросить в него что-нибудь в тот самый момент, когда вы приподнимаете крышку как бы для того, чтобы узнать, есть ли там еще кофе. И хватит ли его еще на одну чашку, которую вы хотите налить кому-нибудь другому.
— Это вполне возможный вариант, — спокойно согласился Харальд. — Вы так и сделали?
— Нет, этого я не сделал, — ответил Эрик.
Он взял свою минеральную воду и стал пить ее маленькими глотками. Потом снова сел рядом с Харальдом. Мы долго молчали.
Остальные говорили в это время о Германе. Турин страстно защищал его и даже привлек на свою сторону Ульрику Бринкман.
— Зачем было Герману убивать Мэрту именно в «Каролине»? — спрашивала она.
— Может быть, он застал ее там врасплох, когда она пришла на любовное свидание, — сказал Филип Бринкман, сладострастно чмокая губами. — И возможно, она даже призналась в этом. Тогда он впал в неистовство…
Юхан-Якуб немедленно ввязался в этот спор.
— Герман всегда ходит без шляпы, — сказал он. — Вы не помните, тот парень, что бежал из «Каролины», был в шляпе или без шляпы?
Ёста Петерсон нахмурил брови и стал вспоминать. Ульрика Бринкман устремила на Турина свои синие глаза.
— Конечно, он был в шляпе, — сказала она.
— Да, — согласился Турин, — он был в шляпе. Но это ничего не значит. Тот, кто никогда не ходит в шляпе, может надеть ее специально для того, чтобы его не узнали.
Он замолчал, допил грог и стал смотреть в камин. Там горело искусственное электрическое пламя с настоящими багрово-красными отблесками. Но искусственные дрова производили неприятное впечатление. Я повернул голову. Харальда в комнате не было. Очевидно, он вышел в туалет. Поджидая его, я выпил еще стакан грогу. Он стал очень крепким. Я давно уже заметил, что, чем ближе к ночи, тем крепче становится грог.
У всех вдруг пропало желание говорить про убийство. Запальчивость уступила место усталости и безразличию. Юхан-Якуб первым понял, что делать ему здесь больше нечего. Он встал, поблагодарил хозяина за гостеприимство и откланялся. Филип Бринкман решил, что хватит уже предаваться возлияниям.
К тому же он смертельно устал. Его дочь и Турин должны были уехать вместе с ним в такси. Внезапно снова появился Харальд. Он подозвал меня к окну.
— Тебя долго не было, — заметил я.
Он лукаво улыбнулся.
— Я посмотрел, в каком состоянии обувь и галоши хозяина, — ответил он.
— Что-нибудь удалось выяснить?
— Кое-что, — ответил он и продолжал шепотом: — Я нашел тот самый узор на подошве и кнопку. А теперь я пойду. Ты можешь остаться и следить за тем, что здесь произойдет.
Он нашел Хильдинга в передней. Я слышал, как Бринкман приглашал Харальда к ним в такси. Входная дверь захлопнулась, и Хильдинг вернулся к нам. Мы снова уселись перед камином с искусственным пламенем.
В общем мы сваляли дурака, что остались. Разговор не клеился. Но мы настолько устали, что не могли подняться и уйти. Силы покинули нас. Мы просто сидели и изредка перекидывались фразами. Хильдинг поставил несколько старых пластинок.
— У тебя есть Бах? — спросил я.
Мне хотелось бы послушать «Музыкальную жертву».
У него не было Баха. Только джаз. Хильдинг не мог похвастаться тонким музыкальным вкусом.
Наконец Ёста встал и откланялся. Было уже около воловины третьего ночи. Его примеру последовал Эрик. Он предложил Ёсте подвезти его в своей машине. Но Ёста хотел немного пройтись. Хильдинг проводил их в переднюю. Я стоял у балконных дверей и смотрел на темный замерзший сад. Из темноты вынырнула машина с желтыми французскими фарами. Она свернула за угол и пронеслась мимо виллы Хильдинга. По саду полоснули ярко-желтые длинные лучи света. На мгновение ожили тени — черные, белые и желтые. И все снова окутал непроницаемый мрак.
20. Турин
Когда я вернулся к вилле Хильдинга, было уже начало третьего. Я остановился на тротуаре возле изгороди и стал смотреть на дом. Мне надо было убедиться, что в данный момент никто не уходит. В гостиной горел свет, но в передней было темно.
Я проскользнул в ворота, быстро дошел до лестницы, ведущей к входной двери, повернул налево и прокрался вдоль стены за угол. Я занял позицию у окна, возможно, того самого окна, через которое Герман Хофстедтер смотрел в конце сентября на Хильдинга и Мэрту. В гостиной было четыре человека. На диване сидели Эрнст Бруберг и Ёста Петерсон, а в креслах — Хильдинг и Эрик Берггрен. Говорил Хильдинг. И при этом размахивал толстой светло-коричневой сигарой. Берггрен пил небольшими глотками минеральную воду. Петерсон сидел, подавшись вперед, и созерцал не то Хильдинга, не то какой-то — предмет у него за спиной. Эрнст, откинувшись на спинку дивана, смотрел в потолок. У него был такой вид, словно мысли его витают где-то очень далеко.
Затем я снова двинулся вперед и подошел к задней стене дома. Шторы перед балконной дверью были задернуты, но между ними остался довольно широкий просвет. Отойдя к живой изгороди, я спрятался за кустами и стал наблюдать за тем, что происходит в гостиной. Я стоял таким образом, что видел спины Хильдинга и Берггрена, а между ними на диване — Петерсона. Теперь мне оставалось только ждать.
Ночь была тихая-претихая. В воздухе отчетливо слышался каждый звук. Небо по-прежнему затягивали облака, тьма была кромешная. Немного потеплело, и из-за туманной мглы стало хуже видно. Я различал лишь предметы, которые находились не дальше нескольких метров от меня. Белел снег. Было градусов мять мороза, когда стоишь неподвижно, этого вполне достаточно, чтобы окоченеть. Прежде чем вернуться сюда, я успел забежать домой и надел толстый шерстяной свитер. Чтобы хоть как-то согреться, я делал приседания, сгибал и разгибал корпус.
Время тянулось бесконечно долго. Наконец минут через пятнадцать гости начали подниматься. На прощание они пожали друг другу руки, Хильдинг вышел в переднюю вместе с Петерсоном и Берггреном, а Эрнст остался и стал ходить взад и вперед по комнате. Потом он подошел к балкону, отодвинул штору и посмотрел во двор. Он стоял на том же месте, где прошлой ночью стоял я. Вдруг я услышал, как за угол поворачивает машина, и в тот же миг плашмя упал на снег. Свет автомобильных фар прорезал изгородь у меня над головой, полоснул по стене дома и снова погас. Машина пронеслась дальше.
Я поднял голову. Эрнст все еще стоял возле балконной двери и смотрел во двор. Меня он не заметил. Он постоял еще немного, а потом повернулся, подошел к дивану и сел. Просвет между шторами стал шире. Теперь я видел всю комнату до самой передней. Мне можно было снова подняться на ноги. Входная дверь отворилась, и до меня донеслись голоса Хильдинга, Петерсона и Берггрена. Потом дверь захлопнулась, и я услышал, как Петерсон и Берггрен направляются к воротам. Они о чем-то говорили, но слов разобрать я не мог. Потом захлопнулась дверца автомобиля, и заработал мотор. Видимо, это был «порше» Берггрена. Он стоял у ворот. Затем я услышал, как кто-то заворачивает за угол и идет по тротуару. Я осторожно подобрался к самой изгороди, чтобы лучше видеть улицу. Это был Ёста Петерсон; он прошел мимо меня и скоро исчез из виду. Я вернулся на прежнее место и снова посмотрел на дом. В просвет между шторами и увидел Эрнста Бруберга, сидящего на диване, и спину Хильдинга — в кресле. Мне больше ничего не оставалось, как ждать. Прошло еще полчаса.
А потом начали развертываться события. Хильдинг встал, направился в переднюю и исчез за дверью. Эрнст остался сидеть на диване. Прошла минута или две. Вдруг у меня появилось неприятное ощущение, будто в этой кромешной тьме я больше не один. Возможно, слух мой уловил какие-то звуки, в которых еще не разобралось сознание. Я попытался рассмотреть хоть что-нибудь в окружающей меня мгле, но не увидел ничего. С таким же успехом можно ночью в погребе искать иголку. Я затаил дыхание. Царила мертвая тишина, не было слышно ни звука. Потом где-то неподалеку открылось окно и во мраке загрохотала музыка. Это продолжалось от силы полминуты. Музыку приглушили, и окно снова закрылось. Было совершенно тихо, только снег поскрипывал у кого-то под ногами. Неизвестный осторожно двигался в моем направлении наискосок через двор. Все ближе и ближе подходил он к моему убежищу. Я медленно опустился на корточки и стал вглядываться в тьму. Снова стало совсем тихо, не было слышно ни звука, даже снег больше не скрипел. Я быстро взглянул на балконную дверь. В комнате ничего не переменилось. Эрнст по-прежнему сидел один. Тогда я посмотрел в другую сторону, но ничего не увидел. Я медленно поднялся во весь рост. Через несколько секунд я услышал, что неизвестный снова начал приближаться ко мне. Насколько я мог судить по звуку, он шел прямо на кустарник. Если я ничего не сумею предпринять, скоро он будет позади меня.
Тогда я окажусь между ним и балконной дверью, и он меня сразу увидит.
Снег тихо поскрипывал у него под ногами. Он уже был в каких-нибудь шести-семи метрах от меня. Я слышал его дыхание, но пока еще не мог определить, где он находится. Через несколько секунд мы увидим друг друга. Надо было соображать и действовать быстро. Преимущество моего положения заключалось в том, что я стоял неподвижно и меня не было слышно. Между тем он все время двигался и не знал, что я нахожусь в двух шагах от него. Я сжал кулаки и весь напрягся, как пружина. И вдруг за угол снова повернула машина. Либо она подъехала совершенно бесшумно, либо я был слишком поглощен происходящим, чтобы прислушиваться к посторонним звукам. Неожиданно свет автомобильных фар пронзил изгородь и скользнул по моему лицу. На фоне кустарника возник черный силуэт неизвестного. Я успел только заметить шляпу, низко надвинутую на лоб, и бросился на него. Я почувствовал, что мой удар достиг цели. Очевидно, он попал ему по лицу. И тут же последовал встречный удар. Меня ослепил свет фар, и лишь по чистой случайности мне удалось закрыться от этого удара левой рукой. Потом я нырнул, чтобы уйти от следующего удара, но было уже поздно. Это был мощный сокрушительный крюк, нанесенный с близкого расстояния, и он попал мне по левой стороне шеи ка