– О. Они сменили замки – конечно же, мне говорили. Думаю, у кого-нибудь в доме есть ключи.
– Неважно. Подойдите к окну.
Джейн посмотрела на нее, потом двинулась к окну, прикрыла глаза рукой и заглянула внутрь.
– Все нормально?
– Да. Выглядит, как чей-то чужой дом. У меня нет ощущения, что я там вообще когда-то жила. Так странно. У меня такое чувство, будто я подглядываю.
– Но страха нет?
– Нет. – Джейн повернулась. – На самом деле скорее отстраненность.
– Хорошо. Вы отлично справляетесь. В следующий раз возьмите ключи и войдите внутрь. Рано или поздно придется, так что лучше сделать это сразу. Я думаю, вы еще почувствуете себя там как дома.
– Может быть. Не уверена, что я вообще чувствовала себя там как дома, даже без Макса. Не уверена, что я чувствую себя как дома в Лаффертоне.
Кэт промолчала. Наверное, Джейн хотела открыться ей, но момент был неподходящий, так что вскоре они уже возвращались в сад, наслаждаясь легкой прохладой занимающегося вечера.
На террасе было пусто, и из дома не доносилось ни звука.
– Могу я задать вам вопрос? – Джейн жестом пригласила Кэт присесть на скамейку у стены. Солнце касалось верхушек деревьев, но скамейка была в тени. – Мне кажется, я должна сходить проведать Макса. Как вы думаете?
– Почему вам так кажется?
– У него беда. Смерть жены очень плохо на него подействовала. Он не пытался сделать больно мне – лично мне, – просто его разрывали на части горе и ярость, и я попалась ему под руку. Я думаю, ему нужна помощь. Ну это очевидно, что нужна.
– Вы вполне можете быть правы, но вы ли тот человек, который должен ее предложить?
– Это из-за того, что я – священнослужитель?
– Нет, из-за того, что он сделал – на это нельзя просто закрыть глаза, не так ли? Вы не выдвинули против него обвинений, но его действия были крайне неадекватны, и вы пережили из-за этого шок, мягко выражаясь. Может, лучше на время отойти в сторону? Макс – мой пациент, позвольте мне заняться этим.
– Но это медицинская помощь… Полагаю, в ней он тоже нуждается, но я хотела бы сказать ему, что все хорошо.
– И что вы прощаете его?
– Именно. Наверное, вы считаете, что это звучит слишком уж благочестиво.
– Вовсе нет. Может, вы могли бы написать ему, если считаете, что обязательно должны это сказать?
– О нет, я так не могу, в этом сквозит такое равнодушие!
«А ты, – подумала Кэт, глядя на нее, – совсем не такая. Даже, наверное, слишком не такая для того, чтобы это не создавало проблем». Она изучала лицо Джейн в профиль, окруженное ореолом густых, непослушных тициановских волос. Она была не просто красива, у ее лица был характер – это было необычное, вдумчивое, интеллигентное лицо. Ее коже можно было только позавидовать, она была цвета белой гардении, а ореховые глаза сверкали зелеными искорками и смотрели открыто и прямо. Она бы не потерялась ни на каком фоне, но за внешней живостью и напряженностью скрывались глубина и непоколебимость.
– Мне нужно возвращаться домой, – сказала Кэт, вставая. – Слушайте, делайте, что считаете нужным, только делайте это аккуратно. Боже, как это покровительственно звучит, конечно же, так и будет. И все-таки запишитесь на прием. Это я вам говорю как ваш врач.
Два часа спустя, после обеда, Джейн пошла к Роне Доу. Она подшивала платье на длинном столе в комнате наверху, которая раньше служила детской; у Доу было три сына, и все они сейчас были вдали от дома – один еще учился в университете, а двое других стали священниками, и оба жили за границей. Джейн подозревала, что Рона с такой настойчивостью приглашала ее пожить у них, скорее чтобы она составила ей компанию и разбавила тишину, царящую в доме, чем по какой-либо другой причине. Она была благодарна. Но она понимала, что ей нужно съезжать.
– Дорогая, присаживайся, смахни это барахло со стула. Я ужасно захламляю эту комнату, когда шью – это как будто помогает процессу.
– Мне нравится материал… Что это?
– Вот. – Рона подтолкнула к ней подшивку с узорами для платьев. – Мне нужно что-нибудь модное. Сейчас начнутся садовые вечеринки, фестивали, свадьбы и чаепития с епископами, которые не кончатся до сентября, а все, что сейчас висит в моем шкафу, бывало в свете уже слишком много раз.
– Я не могу и нитку в иголку вставить.
– А ты займись чем-нибудь другим. Съешь кусочек шоколадки.
Огромная открытая плитка шоколада с начинкой лежала на столе рядом со швейной машинкой. Рона Доу была грузной женщиной, и после двадцати четырех часов в ее компании Джейн поняла почему.
– Я пришла сказать вам, что сегодня вечером возвращаюсь в свой садовый домик. Вы отнеслись ко мне просто замечательно, и мне действительно очень помогло побыть здесь, но мне нужно возвращаться, Рона. Я знаю, вы поймете.
В этот момент на лице Роны промелькнуло выражение, которое Джейн было слишком легко прочесть. Когда она уйдет, дом снова опустеет. Рона занимала себя как могла, но Джозеф почти всегда отсутствовал, и было очевидно, что ей одиноко.
– Я не стану уговаривать тебя передумать, моя милая. Но если тебе там будет плохо после всего, что произошло, обещай, что ты вернешься. Хоть посреди ночи. Мы не будем возражать ни секунды.
– Обещаю. Спасибо вам.
– Ну, по крайней мере, дай мне собрать для тебя кое-что… Тебе понадобятся хлеб и молоко…
– Нет, я съезжу в супермаркет. Честно. Мне нужно возвращаться к нормальной жизни, Рона.
Рона Доу вздохнула и отломила очередной кусочек шоколада.
Круглосуточный супермаркет на Бевхэм-роуд никогда не ассоциировался у Джейн с уютом, но, когда она встала на парковке и увидела разноцветные сияющие огни и яркие вывески, она почувствовала настоящий подъем. Внутри стало тепло и радостно. Она толкала перед собой тележку, обмениваясь замечаниями с другими посетителями, хватала с полок продукты, которые обычно не покупала, чтобы не ограничиваться скучным стандартным набором всего самого необходимого, и вообще приятно проводила время, стараясь его растянуть. Пока ее окружал этот жизнерадостный гул, все остальное уходило куда-то на задний план и не тревожило ее.
Расплатившись на кассе, она пошла в кафе. Она поняла, что проголодалась, когда стояла в очереди за своим кофе, так что добавила к своему заказу бекон с яйцами и тостом. Еще она купила газету.
Супермаркеты – хорошие убежища; они хороши для одиноких людей, для тех, чья жизнь пуста или кому просто нужна передышка и какая-то компания, которая не требует от тебя большего, чем пара слов и стоимость чашки чая. Люди, которые говорят, что в них нет души и что маленькие магазинчики всегда лучше, просто никогда не были в таком состоянии, как она, и не чувствовали, что приходят в себя, хоть и ненадолго, бродя по широким галереям, полным веселого гомона и оживленной деятельности. Ты не можешь задержаться в маленьком магазинчике, просто наслаждаясь теплом и компанией незнакомых людей, на сколько хочешь, и в Лондоне она знала достаточно таких, где персонал был резкий и недружелюбный.
«Бог, – думала она, – тот Бог, которого я знаю, в которого я верю, Бог любви и доброты, Бог, который питает и поддерживает, более ощутимо присутствует сегодня здесь, чем в соборе Св. Михаила».
Бекон и яйца были горячими и на удивление вкусными, а местная газета представляла собой вереницу сплетен с вкраплениями новостей и фотографий с любительских постановок местного театрального общества, спортивных соревнований и свадеб, которые привели ее в восторг.
Когда она выходила из кафе, к ней подошла поговорить пара – они вспомнили ее по службе в соборе, – которая интересовалась, смогут ли они покрестить всех своих четырех детей вместе.
Улицы опустели, и она поехала обратно. Месяц куцым обрезком серебряного шестипенсовика висел над холмом.
Она припарковала свою машину на пустом участке брусчатки рядом с домом регента, в котором было уже темно. Машина Джозефа была на месте. Она задумалась, как там у Роны дела с ее шитьем и как ей удается не заляпать ткани шоколадом. Теперь ей оставалось только дотащить три сумки с покупками по тропинке до своего домика, зайти внутрь и включить свет, чтобы все мрачные тени воспоминаний попрятались по углам.
Фонарик, который всегда висел у нее на кольце для ключей и бил тонким, но мощным лучом света, не заработал, когда она попыталась включить его, но она и так помнила, куда надо идти. Кусты зашуршали, когда она проходила мимо них, а рядом с фруктовыми деревьями она услышала какое-то существо, убегающее прочь. В одном из соседних садов заорал кот, и она вздрогнула. Она медленно пробиралась к своему крыльцу, держась за стену, чтобы ориентироваться. Над ее головой в небе проклевывалось яркое созвездие. Ключ. Он приятно скользнул в новый замок. В доме пахло страхом – ее страхом, когда она была здесь последний раз, запертая, пойманная, застрявшая в тесном пространстве наедине с Максом Джеймсоном. Она почувствовала его руки на своем горле и холодное лезвие ножа и задрожала. Ее руки тряслись, пока она пыталась нащупать выключатель на стене, и, когда свет включился, на секунду это место показалось ей абсолютно незнакомым, так что она потеряла ориентацию и чуть не подумала, что перепутала дом.
Она быстро обошла дом и зажгла везде свет – на кухне, в гостиной, в кабинете, в спальне, каждую лампу. Она затащила сумки с продуктами внутрь, захлопнула, заперла и закрыла на щеколду дверь, опустила шторы на кухне и задернула занавески во всех комнатах. Только когда она все это сделала, она смогла глубоко вздохнуть, чтобы немного успокоиться. Пришлось подождать, прежде чем ее сердце начало биться тише.
Она заставила себя медленно оглянуться. Все было так же, как раньше. Стулья, столы, шкафы, картины, телевизор, книги – все было на своих местах, все знакомо. В воздухе стоял едва уловимый запах плесени. В садовом домике было влажно, несмотря на все старания рабочих.
Она подошла к окну в гостиной. Услышав что-то, она встала как вкопанная. Кто-то пнул камень или треснул кирпич?