– Он не какой-то странный человек. Я все вам о нем рассказала.
– Я не понимаю, с чего тебе вдруг пришло в голову снова выходить замуж в твоем возрасте?
– Я нашла человека, который позаботится обо мне и составит мне компанию, когда я состарюсь, – сказала она. – Чтобы вам не пришлось.
Это заставило Джэн замолчать. Но на свадьбе ее не было.
– Слишком уж далеко туда ехать.
– Есть поезда. Ты даже можешь долететь из Абердина. Я оплачу цену билетов, чтобы ты приехала.
Она решила, что это сработало. Джэн согласилась. Эйлин выслала деньги. Только в последнюю минуту один из детей внезапно с чем-то слег, и Джэн не смогла его оставить.
– Я не верю ей, – сказала она Даги. – Я не думаю, что Марк вообще заболел. Она просто не хочет приезжать. Не собиралась с самого начала.
При этом деньги на билеты Джэн оставила себе.
Если одну свою дочь она хотя бы надеялась увидеть на своей свадьбе, то насчет другой знала точно – Винни не приедет. Особенно после письма.
На открытке были нарисованы примулы, и Винни подписала ее очень убористым почерком. Она сообщала, что слишком занята «разъездами» по своей работе «торговым представителем». Эйлин понятия не имела, чем занимается Винни. Она не могла понять, что сделала не так – не сейчас, когда решила выйти замуж за Даги, а тогда, в прошлом, в их детстве. Ей просто ничего не приходило в голову. Клифф гордился Винни. Он учил ее быть жесткой, но сестры сражались друг с другом каждый день: с момента рождения Винни до того, как Джэн ушла из дома жить с Нилом. Они сражались за внимание, за любовь, за карманные деньги, за комнату побольше, за первый кусок пирога и последнюю конфету в упаковке. Их дом был полем битвы в течение двадцати двух лет, и, когда они обе уехали, с разницей в несколько месяцев, Эйлин почувствовала, что долгая, затяжная война окончена. Но Клиффу это не понравилось. Клифф больше не считал нужным что-либо говорить после того, как Винни уехала.
Эйлин сидела на солнце, подняв воротник плаща, чтобы спрятаться от свежего бриза, и смотрела на искрящееся море, набегающее гладкими сливочными волнами на песок. Ей вспомнилось стихотворение со школьных времен: «Они плывут на хрустящем блинчике/ Из желтой пены прилива».
Чайки качались на сверкающей под солнцем воде.
– А вот это для тебя – сладкий и горячий.
Никто, кроме Даги Милапа, не выпросил бы у них целый поднос с чаем, причем не в бумажных стаканах, а в настоящих фарфоровых чашках с блюдцами и куском домашнего фруктового пирога на тарелочке.
Эйлин посмотрела на него. Он аккуратно поставил все это на скамейку рядом с ней.
– Что я такого сделала, чтобы заслужить тебя? – спросила она. И это действительно был для нее вопрос.
– Подвинься. – Он откинулся на спинку скамейки и вздохнул. – Замечательно, – сказал он, глядя на море. – Правда ведь, замечательно? Рада, что приехала?
Они вместе смотрели на чаек, болтавшихся на волнах. Да, подумала она, вот так проходят долгие, долгие годы, и ты думаешь, что такие уж тебе выпали по жизни карты, и тебе с ними играть. Но потом все переворачивается с ног на голову, а что ты, собственно, сделал, чтобы это заслужить? Она не заслуживала Даги.
– Я просто хочу…
Он опустил свою чашку чая. Он все понял по ее тону.
– Должно пройти время, – сказал он, как обычно.
– Но сколько времени? Если бы они хотя бы попытались, приехали увидеть меня, тогда все было бы нормально.
Наверное, он уже устал – постоянно подбадривать ее, заставлять ее посмотреть на вещи с точки зрения девочек, увидеть в этом позитивную сторону, подождать еще немного.
– Чем ты хочешь заняться завтра? Поехать куда-нибудь или здесь остаться?
– Ты…
– Нет, – сказала Эйлин, – ты. Ты всегда предлагаешь мне выбирать, теперь твоя очередь.
Он повернул голову и посмотрел на побережье. А потом он сказал тоном маленького мальчика, который выпрашивает угощение и боится, что ему не дадут:
– Тогда я тебе вот что скажу…
– Что?
– Я бы многое отдал, чтобы покататься на лодке.
Тридцать
Птица за окном издавала противные раздражающие звуки – она не пела, а просто монотонно и пронзительно кричала. Таких птиц Серрэйлер раньше не слышал.
Он проснулся в полном недоумении от того, что рядом с ним делает чье-то тело и почему у него так надрывается телефон. Гостиничный будильник с радио показывал семь двадцать.
– Серрэйлер.
– Босс? Я был не уверен, в какое время вас можно будить…
Саймон сел. Диана зашевелилась и перевернулась.
– Все нормально. Что такое, Натан?
– Я знаю, что вы в отпуске. Но мы взяли ее. Она загнана в угол.
Саймон присвистнул.
– Криминалисты?
– Да. Сообщили мне вчера поздно вечером, я пытался до вас дозвониться…
– Что у нас есть?
– Дэвид Ангус.
– О господи.
– Два волоса.
– В доме?
– Нет, в машине. В багажнике.
Саймон прогнал образ, который возник у него в голове.
– Это все?
– Нет. Есть еще кое-что… Ноготь… Не Дэвид, не Скотт, не девочка… Они пока не нашли совпадений.
– Значит, еще один ребенок?
– Похоже на то.
– Боже. О боже. Кто-нибудь уже ходил к Мэрилин Ангус?
– Пока нет.
– Вот и не надо. Это моя задача.
– Босс.
– Я буду там через пару часов. Пусть никто другой за это не берется и не едет туда, понятно?
– Так точно.
Саймон резко развернулся и опустил голову между коленей. Это были потрясающие новости. Это было именно то, чего они хотели. Это было то, ради чего все они работали и о чем молились. Эдди Слайтхолм прижали. Все остальное разрешится само собой, это теперь просто вопрос времени. Неважно, сколько их было.
Но еще это значило, что последняя искорка надежды теперь погасла. Для Мэрилин Ангус, для других родителей – одному богу известно, скольких еще, для всех в этой стране, кто ждал и молился, безнадежно и все же с надеждой, что каким-то невероятным чудом, где-нибудь и как-нибудь, Дэвида Ангуса и другого ребенка – или детей – найдут живыми.
У него в горле пересохло.
– Дорогой? – Диана протянула руку и потрепала его по плечу.
Он не ответил и через пару секунд сбросил одеяло.
– Мне нужно возвращаться в Лаффертон.
– Но почему? Ты же в отпуске на неделю.
– Это был мой сержант. – Он пошел в ванную, запер дверь и громко включил душ.
Через десять минут он оделся, вытер насухо волосы и начал складывать свои вещи в дорожную сумку.
Диана сидела на краю кровати.
– Ты сегодня вернешься в Лондон?
– Сомневаюсь.
– Завтра? Как много времени это займет?
Он пожал плечами, укладывая фотоаппарат в боковой карман.
– Я могу поехать с тобой?
– Нет… извини, но нет, может, я пробуду там не так долго.
– Значит…
– Скорее всего, мне надо будет снова поехать в Йоркшир.
– Это по поводу той женщины, про которую писали в газетах? С маленькой девочкой в багажнике?
– Не торопись, закажи завтрак, отдыхай.
– Когда я тебя увижу?
Он не хотел смотреть на нее, потому что ему было стыдно за себя и потому что он был зол, зол на нее. Зол. Она протянула к нему руки. Он взглянул на них, но не коснулся ее.
– Я поняла, – сказала Диана.
– Так бывает. И ты уже давно это знаешь.
Она не ответила.
– Так устроена работа в полиции.
– Нет. Так устроен ты.
Он взял свою сумку и вышел.
Он выехал из Лондона и уже был на трассе, когда впервые позволил себе задуматься о том, что произошло. О чем он думал? Зачем он пригласил Диану на ужин? И, самое главное, почему он с такой ленивой легкостью поддался искушению пригласить ее к себе в отель и в постель? Именно так когда-то все и происходило, и он пытался освободиться от этого. Он проклинал себя и в сотый раз обещал себе так не делать, все набирая и набирая скорость. А потом он отодвинул Диану и все произошедшее в Лондоне на задворки своего сознания и начал думать об Эдвине Слайтхолм.
После часа пути ему пришлось остановиться на заправке, и он отправился в кафе за свежими газетами и кофе. Он уже изнывал в очереди за ним, когда у него зазвонил телефон.
– Дорогой?
– Извини, я могу тебе перезвонить?
– Я просто хотела услышать твой голос. Так жаль, что ты не смог остаться.
Лавируя по узким проходам между столиками со своей кружкой, Саймон уронил телефон, и он отлетел в сторону. Когда он поднял его и уселся, на линии уже никого не было.
Он позвонил в участок, уточнил, не появилось ли у Натана каких-нибудь новостей, и сказал, что его не будет на телефоне, пока он не вернется.
– Могу вас понять, босс, вы сейчас должны быть в отпуске.
– Я хочу подумать. Вряд ли выяснится что-нибудь, что не сможет подождать.
В газетах не оказалось ничего нового. Это было хорошо. Он пробежался по другим новостям и допил свой кофе. Вернувшись в машину, он сделал звонок в уголовный розыск Йоркшира, но Джима Чапмэна не было на месте.
Теперь его голова была полностью забита этим делом. Вот все и разрешилось. У них была убийца и улики, по которым ее можно было обвинить как минимум в двух преступлениях. Он должен был быть доволен, но никакого удовольствия все это ему совсем не доставляло, только мрачное удовлетворение от того, что маленькая темноволосая женщина, которую он преследовал на скалистой тропе и удерживал на отвесном морском обрыве, сядет в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Но он хотел большего. Ему нужно было понять почему. Что она была за человек, что двигало ею в этой жизни? «Психопатка» – вот каким словом ее окрестят, но Эдди Слайтхолм не казалась ему такой. Саймон видел сумасшедших, и ему было их жаль, но он не мог соотнести себя с ними ни на одном уровне, понятном и им, и ему. «Психопатка» – это было самое простое объяснение, и явно неверное. Но что же было здорового в такой женщине, как Эдди?
Он пытался решить эту загадку, крутил ее так и эдак у себя в голове большую часть дороги домой. Он сконцентрировался на ней. Так он мог избежать мыслей о Диане.