Саймон зачитал вслух номер машины впереди.
– Вы можете известить дорожную полицию, пожалуйста? Мы сейчас приближаемся к Седьмому Перекрестку, и я хочу, чтобы его остановили.
Он медленно откинулся на спинку кресла. Пусть этот придурок перевалит за девяносто или даже за сто, и его как раз можно будет брать.
Тридцать четыре
– Папа?
– Да?
– Это ты?
– Я пытаюсь говорить потише, Эйлин только заснула.
– Черт возьми, папа, это правда или что?
– Это правда.
– Ли как раз смотрела новости и сказала, что имя показалось ей знакомым, и тут вошел я… Боже мой! Что вообще происходит?
– Я не знаю, Кит, я правда не знаю. Все, что я знаю – это что произошло здесь. Она тоже увидела это по телевизору, и, знаешь, еще сказала, что это так удивительно, что кто-то с тем же именем, того же возраста…
– Но это еще и тот же город, папа! Это должна быть она.
– Ну да. Должна. Конечно. Только для нее это шок.
– Значит, Эйлин ничего не знала?
– Конечно, она не знала, как, по-твоему, она могла знать?
– Извини, папа, я имел в виду, с ней никто не связывался – Эдвина или… Я не знаю… Полиция или что-то в этом роде?
– Эдвина… Винни… Она не имела с нами никаких отношений, ты ведь знаешь. С тех пор, как мы поженились. Ни она, ни Джэнет, хотя Винни присылала открытки на Рождество. Я всегда думал, что мне надо что-то сделать, съездить к ней повидаться, увидеться с ними обеими, все наладить. Я не хотел, чтобы Эйлин страдала из-за меня, теряла из-за меня свою семью, но теперь…
– Это уж точно – «но теперь…». Слушай, я приеду завтра и заберу тебя. Вы точно не захотите там оставаться и уж точно не захотите возвращаться на поезде. Я буду там к ужину.
– Нет, нет…
– Даги?
– Подожди… Кит, она просыпается… Я поговорю с тобой позже. Спасибо, мой мальчик, спасибо тебе.
– Даги?
– Все нормально, милая, это был просто Кит.
Эйлин села. Ее лицо горело.
– А почему он звонил? С ним все нормально, с детьми? Чего он хотел? – Она оглянулась вокруг.
– Он сказал, что приедет завтра забрать нас.
Она медленно спустила ноги с кровати и с опаской встала, как будто не была уверена, что выдержит собственный вес.
– Это еще зачем?
– Он сказал, что тебе… Что нам не захочется возвращаться назад на поезде. Вместе со всеми.
– Я не понимаю.
Даги вздохнул. Он не знал, в каком направлении двигаться, что говорить и что делать, чтобы не допустить какой-нибудь страшной ошибки.
– Это просто недоразумение, с которым нужно разобраться, Даги. Я с ним разберусь. Как ты думаешь, мне лучше позвонить им сейчас?
– Кому позвонить, Эйлин?
– В полицию… На телевидение. Нет, им точно не надо.
– Может, ты позвонишь завтра? Когда мы приедем домой?
– Но с этим нужно разобраться как можно скорее. Если бы это был один из твоих мальчиков, ты бы не захотел сразу докопаться до сути и все разрешить?
– Да, но просто дело в том, что они назвали ее имя, ее… где она живет… Ты сама сказала.
– Ой, ну я знаю, что это она, это наша Винни, а не кто-то другой, конечно, я понимаю, что не может быть двух женщин с одинаковыми именами, одного возраста, живущих в одном месте, это не какая-нибудь Энн Смит, да?
– Да.
– Да, я к тому, что в этом нужно разобраться, потому что она никак не могла сделать ничего подобного, разве такое возможно? Начать хотя бы с того, что это должен быть мужчина, такие вещи делают мужчины, всегда мужчины.
Роуз Уэст, подумал Даги. Майра Хиндли.
– Это чудовищная ошибка. В таких делах допускать ошибки нельзя, это ужасно. Мне нужно поехать туда, Даги.
Она встала у окна и стала смотреть на променад и на ряды гирлянд, развешанных над ним. На дороге было тихо. В конце концов он подошел и встал рядом с ней. Через минуту он обнял ее одной рукой.
– Я тогда позвоню Киту, – сказал он.
– Да. Я подумала, если он сможет забрать нас, так будет даже лучше, мы быстрее доедем домой. И я смогу сразу начать со всем разбираться.
– Я сейчас позвоню.
– Где ты думаешь поесть, Даги?
Поесть. Он не знал. У этого слова не было никакого смысла.
– Они же ничего не знают, ведь так? Ну вот. Это ошибка, но тем не менее мне кажется, лучше, что они не знают. Милапы не имеют никакого отношения к Слайтхолмам, верно?
Он почувствовал, как его глаза начинают жечь слезы.
– Может, нам стоит просто немного прогуляться?
– Да, – сказал Даги. – Если ты так хочешь.
– Я не знаю, чего я хочу, – сказала Эйлин Милап и повернулась спиной к темному морю.
Выйдя из отеля и отдалившись от его ярких огней и теплых голосов, они инстинктивно прижались друг к другу. Они неуверенно, медленно шли вдоль променада, не говоря ни слова. Им на пути попалось несколько человек с собаками и просто прогуливающихся, направлявшихся в один из пабов. В воздухе пахло водорослями и жженым сахаром из-за прилавков со сладкой ватой. В конце променада, где дорога поворачивала в сторону от побережья, был небольшой парк с гравийными дорожками, вьющимися между кустов. Эйлин остановилась у скамейки.
Он не предложил присесть или пойти дальше, он просто ждал. Он потерял всякое реальное чувство того, где он находится и почему, и знал, что с ней происходит то же самое. В их сознании не осталось места ни для чего, кроме того, что Эйлин увидела и услышала по телевизору и что с тех пор Даги пытался сформулировать и воспроизвести для себя. Это было невозможно понять. Он хотел быть уверен, как была уверена Эйлин, что это недоразумение, ошибка, ложное обвинение, какая-то путаница. Во что еще можно поверить, что не показалось бы слишком ужасным? Он едва знал обеих девочек и только расстраивался от того, что они относятся к своей матери так невнимательно. Ей было больно и обидно. Ему тоже было больно, и он злился. Но это семья. Они должны были прийти к ней. Он говорил это снова и снова. Он был полностью в этом уверен. А сейчас он как будто застрял в зыбучих песках и был готов вот-вот в них утонуть.
Он почувствовал, как рука Эйлин отчаянно сжимает его локоть, будто она тоже тонет и теперь может держаться только за него.
Прошло еще какое-то время, прежде чем они вернулись в отель. Они бродили по городу, рассматривали подсвеченные витрины закрытых магазинов, глядели на обувь, коробки с конфетами, купальники и ожерелья на обезглавленных шеях. И каждая встреченная ими витрина отражала их собственные лица, и лица были застывшими, мрачными и почти незнакомыми.
В конце концов, словно по какому-то беззвучному сигналу, они оба развернулись и пошли обратно в отель, готовясь снова окунуться в плотную атмосферу слухов и сигаретного дыма, царящую у бара. У дверей Эйлин остановилась.
– Уверен, это хорошая идея, – сказал Даги. – Может, выпьешь бренди? Я буду виски. Расслабимся.
Одна из компаний взорвалась громким смехом, и волна этого смеха докатилась до них, но разбилась прямо над их головами. Какая-то женщина повернулась и заметила, как они в нерешительности стоят у входа. Она отвела взгляд.
Все сразу стало понятно. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы остаться в баре и выпить вместе со всеми остальными, как будто они были нормальными людьми и никак от них не отличались, как будто ничего не случилось и по телевизору ничего не сказали. Как будто этот день можно было перемотать и начать заново.
Никто из них не спал той ночью.
Тридцать пять
– Я не могу поверить в то, что ты мне только что сказал. Не могу поверить, что ты это сделал.
– Пожалуйста, не читай мне нотаций.
– А почему? Почему нет? Рано или поздно тебя обязательно кто-нибудь научит, и этот урок ты, черт возьми, запомнишь.
– И кто, если не ты?
– Вот именно!
Кэт усадила Феликса в манеж под садовым зонтиком и встала перед своим братом, который развалившись сидел в шезлонге с бокалом пива. Было жарко. Воздух был спертый и влажный, маленькие облачка назойливой мошкары летали по всему саду.
– Слушай, давай пока объявим перемирие, сейчас неподходящая погода для дискуссий.
– О, нет, никакой дискуссии не будет, Сай, это будет нечто совершенно иное, потому что я не собираюсь с тобой дискутировать, ты просто, мать твою, послушаешь, и очень внимательно. Ты мой брат, и я обожаю тебя, но ты полное, конченое говно. Ты психологически нестабилен и представляешь собой угрозу. В чем бы ни была твоя проблема, тебе нужно с собой разобраться, потому что ты уже не подросток, тебе почти сорок. Так обращаться с женщинами, как ты обращаешься с Дианой, нельзя ни под каким предлогом. Играючи пользоваться ею, принимать все, что она тебе дает, не беря на себя никаких обязательств, было уже достаточно некрасиво, но, по всей видимости, она делала то же самое, так что ладно. Потом она прониклась к тебе более глубокими чувствами, что, давай взглянем правде в глаза, рано или поздно должно было случиться, и в этот момент ты поспешно ретировался. Мне неважно, как ты сам себе это объяснял, но я знаю, что тогда на горизонте возникла Фрея Грэффхам, и ты вообразил, что что-то к ней чувствуешь.
– Подожди…
– Да, «вообразил» – именно то слово. И это стало для тебя чем-то реальным, только когда она упокоилась в сырой земле, и не надо меня сейчас перебивать, чтобы сообщить, насколько ужасно так говорить, потому что ужасно или нет – это правда. Ты был потерян, и ты порвал с Дианой самым жестоким, неизящным и болезненным способом. У нее все еще есть к тебе чувства, она верит, что еще осталась надежда, и это печально, так что все, что ты можешь делать – единственное, что ты можешь делать, Саймон, – это оставаться вежливым, но сохранять дистанцию. «Извини, ничего не изменилось». Она не дура. Она уловит посыл.
– Да.
– Да. Но что ты сделал? Ты не просто пригласил ее на ужин, что было глупо и легкомысленно, но не то чтобы очень дурно…
– Но переспал с ней. Я знаю. Мать твою, Кэт, я знаю, я знаю