– Что вы имеете в виду – мне понадобится помощь?
– Мне казалось, это достаточно очевидно. Миссис Милап, послушайте меня… Я правда пытаюсь вам тут помочь. Да, конечно, мы тоже получим что-то с этого, разумеется, но только если вы доверитесь нам и будете сотрудничать с нами. А потом мы присмотрим за вами, когда дела примут плохой оборот. То есть когда люди поймут, кто вы такая… Те, кто еще этого не понял. Если честно, я удивлена, что с вами до сих пор не произошло никаких неприятностей.
– Я думаю, вам лучше уйти прямо сейчас, – сказал Даги.
Она проигнорировала его.
– Вы же понимаете, что я имею в виду, правда, миссис Милап?
– Вы меня обманули.
Люси Гроувс покачала головой. Она убрала диктофон обратно в сумку.
– Дело в том, что это все одна большая ошибка. Она ничего не делала, вообще не делала ничего плохого, и никогда бы не сделала, никогда в жизни. Совершенно очевидно, что она этого не делала – вы бы только ее знали. Очевидно, что не делала. – Эйлин поднялась, собирая воедино все остатки достоинства и сил. – Я знаю, в чем заключается правда. Правда в том, что была допущена чудовищная несправедливость. Кто-то, кто похищал, ранил и убивал детей, бродит на свободе и планирует сделать это снова, тогда как Ви… моя дочь несправедливо находится под арестом. Вот это правда. И, когда она раскроется, то, может быть, я обо всем расскажу. Но не вам. Не вам.
Она отвернулась, когда мужество окончательно покинуло ее, и ее лицо будто сжалось и потемнело. Даги поднял яркую зеленую сумку и встал, протянув ее Люси Гроувс. В конце концов она взяла ее, не произнеся ни слова, встала и вышла из комнаты. Он вышел прямо вслед за ней. Он подумал, что если бы он не сложил руки на груди, то вытолкал бы ее за дверь.
Сорок семь
В доме всегда царил сумрак. Только на кухне было солнечно большую часть дня. Кабинет был самой прохладной комнатой в доме, так что жаркие дни Магда проводила там. Она пыталась работать, но из этого почти ничего не выходило. Ее обычно четкие, острые рассуждения будто пропускали через измельчитель, и она всегда оставалась в ужасе от беспомощности того, что она сама написала.
Теперь она лежала на диване, то читая, то дремля. Окно было открыто и выглядывало на ее маленький сад. Дрозды скакали по поросшей мхом брусчатке. Сад тонул в тени, отбрасываемой высокой стеной, не считая светлой каемки в дальнем конце.
Она закрыла глаза. Она чувствовала слабость и этим утром проснулась в слезах. В больнице она чувствовала себя в безопасности, и у нее была компания. Ей нужны были люди не столько для того, чтобы с ними разговаривать, а скорее чтобы за ними наблюдать и размышлять. А еще ее кормили, и за ней ухаживали, и сейчас она поняла, насколько стала зависима от этого – и именно из-за этого она и расплакалась с утра. Обычная повседневная жизнь превратилась в медленную утомительную борьбу. Через полчаса ей, вероятно, захочется выпить чашку чая, но поход на кухню, скорее всего, станет для нее непосилен.
«Я не такая, – думала она. – Я стала чужой для себя самой, и это пугает меня».
Она стояла у руля всю свою жизнь, сама всего добивалась, была сильной, мужественной женщиной, независимой духом и телом. А теперь на ее диване лежал кто-то другой, дремал, мучился от одиночества и боязни темноты.
Дрозд прискакал ближе. Она никогда не замечала птиц. Сад был для нее уединенным зеленым куском земли, но она никогда не интересовалась цветами и растениями. «Животные только забирают и ничего не дают взамен», – всегда говорила она. В детстве Джейн всегда хотела хомячка, или кроликов, собаку или кошку. «Животные не могут быть равноправными компаньонами высокоразвитых человеческих существ».
А теперь она смотрела на дрозда с восхищенным интересом. Вся его жизнь проходила в поисках пищи и при этом в отсутствии гарантий, что эта пища найдется. Может быть, он прилетел за необходимым жизнеобеспечением сюда. Она понятия не имела, чем питаются дрозды. Другие люди бросали птицам крошки и орехи – ей этим заниматься никогда не приходило в голову. Но сейчас она внезапно остро прониклась к дрозду. У нее были какие-то остатки еды в шкафу и в холодильнике, и она теперь редко бывала по-настоящему голодна, но, если запасы кончатся, ей как-то придется их пополнять. Интересно, хозяева магазинов все еще доставляют еду? Кому она могла позвонить, чтобы за нее сходили по магазинам? То, что раньше было простейшей задачей, теперь превращалось в невероятно сложное испытание. Все стало испытанием: пройти из комнаты в комнату, одеться, раздеться, помыться, принять ванну, разобрать чистую одежду. Она была жалкой старухой, и это ее злило.
Но глубокие зеленые тени в саду успокаивали ее, когда она смотрела на них. Она закрыла глаза, но потом снова открыла, услышав едва уловимый звук. Дрозд улетел.
Внезапное перемещение по комнате было таким бесшумным и быстрым, что она едва успела понять, что произошло, когда он уже оказался у ее дивана. Магда начала ерзать, пытаясь приподняться.
– И снова здравствуйте, мисс, – тихо сказал он. – Надеюсь, вы помните меня.
Она уставилась на него, пытаясь идентифицировать. Он был очень высокий, одет в джинсы и футболку с Олимпиадой в Атланте 1996 года, хотя рисунок на груди был уже еле различим. Что-то в нем было, что-то… Ей удалось сесть почти прямо. Но не совсем.
– Ну давайте, давайте, мисс, вы должны вспомнить меня. – Его голос был одновременно угрожающим и умоляющим. – Будет совсем не здорово, если вы скажете, что забыли меня, мисс.
– Как вы вошли?
– О, это наш маленький секрет. Но если вы не помните меня, что, конечно, очень грустно, то вы вспомните моего приятеля Джигги, который был тут совсем недавно, мисс.
– Тот, который вломился в мой дом, забрал вещи и ударил меня? Это он твой приятель Джигги?
– Похоже, его вы все-таки вспомнили, так что постарайтесь вспомнить и меня. Думаю, я посижу тут немного. – Так он и сделал, усевшись на стуле напротив нее, предварительно передвинув его так, чтобы сидеть поближе к ней. – А теперь посмотрите в мое лицо, мисс, и скажите – вы ничего не помните? Должно же быть что-то.
Она поняла, что ей приходится смотреть в его лицо. Больше ничего ей делать не оставалось.
– Ну, вспоминайте же, давайте, мисс.
– Почему вы называете меня мисс? Я не помню вас, совсем!
– Ладно, ладно, тогда Доктор. Доктор. Доктор. Доктор. Теперь вы вспомните меня.
Она поднесла руки к глазам и закрыла их, скрывая его от себя. У него были огромные зубы с большими щелями между ними, один зуб был сломан. Руки у него тоже были огромные.
– Доктор.
– Если вы пришли забрать вещи, берите… Все, что оставил ваш приятель Джигги. Просто возьмите и уходите.
– Нет, нет, нет. Я ничего не буду брать. Нет, нет. – Он рассмеялся. Он сидел, раздвинув ноги, и его огромные руки свисали между колен. – Не в этом моя идея. Нет.
– А в чем же ваша идея? Что вы здесь делаете? Пожалуйста, уйдите. Я хочу, чтобы вы ушли. Мне нехорошо, я должна поспать. Пожалуйста, просто уходите, вот выход.
– О, я знаю, где выход. И выход, и вход. Только я останусь здесь. Пока вы не вспомните меня. А вы должны это сделать, и лучше бы вам это сделать.
– Но почему я должна вас помнить? Я никогда вас раньше не видела.
– О да, о да, мисс Доктор, мисс Доктор, вы видели меня, вы видели меня десяток раз, может, больше, в своем офисе, в своем кабинете, когда вы еще носили очки. Сегодня очков нет. Очков нет. – Он рассмеялся.
Она посмотрела прямо в крошечные зрачки его белесых, как яйца, глаз.
– Вы были пациентом? Вы приходили в мою клинику?
– Ага, ну да, вот так, видите? Ага, отлично. Теперь у нас все получается хорошо, гораздо лучше. Хорошо.
– Я вас не помню.
Его лицо ожесточилось, и внезапно он ударил себя кулаком по колену.
– Лучше бы вам сказать мне, что помните.
– Должно быть, это было много лет назад.
– Очень, очень много лет. Много лет. Мне было шесть или семь… или восемь лет. Понимаете, просто сейчас я точно не помню. Помнить – это сложно, правда, мисс Доктор? Значит, я тогда был маленьким. Но все остальное я помню. Я помню, как вы говорили, и говорили, и я помню, как вы писали – и писали, и писали, и ваши вопросы, вопросы, вопросы и еще вопросы. Я помню. И я никогда не знал ответов, я просто слышал вопросы, и ваши разговоры, и видел, как вы писали. А потом меня отослали. Может быть, вы это помните?
– Отослали?
– Никто не забывает того, как его отослали.
– Но я вас никуда не отсылала.
– Нет, вы это сделали. Вы задавали вопросы, и что-то писали, писали, и я все возвращался в ваш кабинет, а потом однажды меня отослали. Это я не забыл.
– Как вас зовут?
– Вы делаете вид, что даже сейчас этого не помните?
– Нет, не помню. Как вас зовут?
– Микки.
– Я вас не отсылала. Я не могла. У меня не было полномочий куда-то отсылать детей.
– Может, вы сказали кому-нибудь другому. Может быть, так. Я просто знаю, что это случилось. Я очень хорошо это помню… Вот почему.
– Почему что?
Он поднялся и подошел, и встал прямо перед ней, так что она отшатнулась. От него пахло чем-то сладким, но она не узнавала, что это за запах.
– Куда я поехал, мисс, вот это я помню. Я помню все. Вы не помните ничего. Это очень плохо. Я знаю, что я помню, и из-за кого это случилось, и это вы, мисс, вы, Доктор Доктор, и я давно ждал, чтобы прийти и помочь вам вспомнить, и вот он я.
Он говорил все быстрее и быстрее, его слова набегали друг на друга, пару раз она почувствовала его слюну на своих руках, а потом на шее.
И внезапно она увидела его: худого, как палка, мальчика с огромными руками и болячками на голове, с синяками вокруг шеи и на плечах. Он сидел на прямом стуле в ее кабинете и трогал то свое ухо, то свою ногу, и снова повторял этот жест, который был явно не случайным – он как будто дотрагивался до талисмана. Он был погружен в молчание из-за невыразимого ужаса – недокормленный, обозленный особенной, потерянной, доведенной до предела болезненной злостью, и слишком напуганный, чтобы даже прошептать ей что-то. Она виделась с ним время от времени, и один раз – всего один раз – она услышала, как он говорит, но она не смогла уловить, что он тогда сказал. Его слова она так и не уловила.