– Понятно, – сказала Натали, – значит, вы считаете, это нормально, что она просто ни с того ни с сего начала писать в постель. Все ясно.
Ну, значит, и она не будет напрягаться. Он даже не спросил, не было ли у Киры в последнее время каких-нибудь сильных переживаний. Он, казалось, вообще был не особо в курсе, что происходит.
– Прекрати шаркать ногами, Кира. Мне пора возвращаться на работу.
– Можно мне мороженого?
– Нет, ничего тебе нельзя.
– Почему?
– Нет времени, нет денег, и у тебя от него зубы сгниют.
– Ну только одно?
– Господи, ладно. Но только… – Натали остановилась. Она крепко взяла Киру за руку. – Только если ты расскажешь мне.
Кира уперлась глазами в тротуар.
– Кира?
– Что?
– Что случилось с Эдди?
Молчание.
– Понятно, тогда все. Нет разговора – нет еды. Пошли. И прекрати уже шаркать ногами, а?
– Когда Эдди вернется к себе домой?
– Никогда, – сказала Натали, испытав внезапное жестокое удовлетворение.
Она ожидала, что Кира начнет плакать, но слез не было. Ничего. Только молчание.
Она взяла отгул на все утро, так что могла потратить его на свое усмотрение. Кира отправилась к Барбаре. Натали пошла по магазинам и купила себе пару шорт. Теперь она могла побродить по улицам и выпить молочный коктейль.
И тут ее осенило, как будто у нее в голове лопнул пузырь и выпустил идею наружу, словно какой-то газ. Она очень долго сидела и обдумывала ее, выпив колу после молочного коктейля, что было не лучшей идеей, потому что эти двое болтались и пенились у нее в желудке весь оставшийся день. Но идея была хорошая. К концу дня она четко ее для себя сформулировала и примерно прикинула, сколько она сможет с этого получить и как сможет этим воспользоваться впоследствии.
На работу она не вернулась. Ей слишком многое нужно было обдумать. Было очень жарко, и она вместе со своими мыслями и тремя газетами пошла в сад. Дом Эдди выглядел странно, как дом-призрак: пустая оболочка, стоящая среди прочих соседних домов. Он не выглядел как дом, хозяева которого ушли на работу или даже уехали в отпуск. Совсем по-другому.
Дело было не только в том, чтобы заработать денег. Но еще и в том, чтобы кому-то обо всем рассказать. Она начала просматривать газеты. Там были статьи, имена авторов которых были указаны в самом верху. Она выписала несколько, но только женщин. Она не смогла бы объяснить почему, но это должна была быть женщина.
Мелани Эпштейн. Анна Паттерсон. Селина Уинн Джонс. Ей нравилось это имя. Над статьей о сексуально зависимых женщинах была фотография размером с почтовую марку. У Селины Уинн Джонс были прямые светлые волосы чуть ниже ушей и довольно большой нос, который по какой-то причине внушал доверие. Она хотела бы иметь подругу по имени Селина Уинн Джонс. Натали пораженно остановилась на этом слове, потому что поняла, что считала подругой Эдди. Конечно, из-за Киры. У Эдди всегда хватало терпения на Киру, зачастую в отличие от нее. Они что-то готовили, выращивали помидоры в горшках и подсолнухи в саду, Эдди читала ей книги, и, если бы у Натали спросили, она уверена, что ответила бы, что Эдди – это ее подруга. У нее их было не очень много. Она сама была немножко как Эдди – замкнутая, не большая любительница ходить по гостям и приглашать людей в свой дом и в свою жизнь, и поэтому они с Эдди прекрасно подходили друг другу в качестве соседей. Она помнила, что часто слышала их из-за забора. Кира без умолку болтала своим высоким, слегка хриплым голосом, Эдди изредка что-то вставляла, но в основном молчала и давала говорить Кире. Однажды Эдди зашла на чашку чая. Однажды Натали забрала ее почту, когда ее доставили не туда. Они говорили друг другу «привет». Не это ли значит дружить?
Господи боже. Она вскочила на ноги, как будто ее укусила оса, когда вспомнила, что произошло, что сделала Эдди. Если она это сделала. Может, это была ошибка? Ведь они иногда допускают ошибки, даже большие. Газеты кишели такими историями, фотографиями людей на ступенях зданий суда, которые рыдали, махали руками, обнимали своих матерей, сестер и жен – невинно осужденные после двадцати лет заключения, какая-то там Четверка, такая-то там Семерка. Неважно. Неважно.
Эдди?
Натали зашла в дом, достала наполовину выпитую бутылку лагера из холодильника, допила ее, кинула бутылку в корзину и пошла к телефону. Она нашла номер газеты за десять секунд и быстро его записала. Это было самое простое. Потом она пошла наверх.
Комната Киры была очень опрятная. Кира сама была опрятная. Иногда Натали говорила ей, что феи подменили ее на чьего-то чужого ребенка, настолько она была опрятной. Аккуратной. Ее книжки с картинками стояли корешок к корешку, а ее мягкие игрушки были расставлены на полке по размеру, от больших к маленьким. Черт возьми. Тут было как дома у Эдди, когда Натали пришла туда чуть раньше назначенного времени. Чисто, прибрано, опрятно. Что все это значило?
Она посмотрела на улицу из окна Киры. Стены были на месте – так же, как и крыша, и сад, и ворота, и доски забора. Он был здесь. По-прежнему. Дом Эдди. Она задумалась, что там могли найти люди в белых костюмах. Она задумалась, каково было находиться внутри. И может ли быть такое, что, просто стоя в одной из комнат, ты поймешь. Просто поймешь.
Она сбежала вниз по лестнице и отнесла телефон на кухню.
– Я хотела бы поговорить с Селиной Уинн Джонс.
– Спасибо.
Она не ожидала, что все будет вот так. Просто «спасибо» и приглушенная музыка – Уитни Хьюстон. Она не знала, чего она ожидала, но все вместе заняло три секунды.
– Селина Уинн Джонс.
Рот Натали перекосило, как будто она только что сжевала лимон. Ей показалось, что она не сможет говорить.
– Алло? Я могу вам помочь?
– Да. Мне кажется… Можно у вас кое о чем спросить? На самом деле, у меня вопрос.
– Кто это?
– Натали… Мисс Натали Кумбс.
– Откуда?
– Что?
– Извините, вы от агентства или?…
– Нет. Я просто… Я прочла ваше имя в газете. Я хочу вам кое-что рассказать.
– О чем?
– О моей соседке… и моей дочери. О Кире.
– Я что-то не улавливаю.
– Так. – Натали сделала глубокий вдох. – Ладно. Извините. Меня зовут Натали Кумбс, и я живу напротив женщины-убийцы. Я живу напротив Эдди Слайтхолм. Это та, с пропавшими детьми, убитым мальчиком и всем остальным. Она в тюрьме, против нее выдвинуты обвинения. Я живу по соседству.
– Понятно. Я знаю, какое дело вы имеете в виду, но не уверена, что вы говорите с тем человеком.
– О.
– Я не занимаюсь криминалом. Я вообще не занимаюсь новостями. Я пишу длинные информационные статьи.
– О.
– А вам нужен отдел новостей.
– Да?
– Мне так кажется.
– Я хочу поговорить с кем-нибудь… Кому смогу рассказать свою историю.
– А, ясно, теперь я вас поняла. Ой… подождите… дайте мне ваш номер, хорошо? Это к Люси Гроувс. Да, вам перезвонит Люси Гроувс.
Никуда она не перезвонит. Натали прекрасно понимала, когда от нее хотели отделаться.
Ей через десять минут нужно было забирать Киру. Она заглянула в холодильник, и там не было ничего, кроме еще одной бутылки лагера. И что вообще с ней случилось, что она хлестала лагер в середине дня? Он ей даже не особо нравился.
Она налила себе в стакан немного воды, но внезапный телефонный звонок заставил ее подпрыгнуть, и она уронила стакан, разбив его о кафель.
Пятьдесят
Ранним вечером грандиозная гроза будто распорола над городом пузырь с теплой, чистой водой. Саймон наблюдал, как внезапно налетевший вихрь поднял мусор со свалки в воздух и закружил его в быстром круговороте прямо перед окном его кабинета, а потом из туч начал медленно капать дождь. Вокруг здания загорелись огни.
– Босс? Можно вас на два слова?
– Входи, Натан. Есть какие-нибудь успехи с нашими специалистами по граффити?
– Особых нет.
– Я знаю, что обычно заниматься подобной работой бессмысленно, но такие настроения имеют свойство разрастаться, как сорняки, если не искоренять их с самого начала. Это наверняка мелкая шпана, но за ними надо следить.
– Да дело не в работе… Вернее, в ней, но как бы и в ней, и не в ней.
– Зайди, сядь и объясни по-человечески.
– Спасибо, босс.
Натан сел, потирая ладонью свой подстриженный под ежик затылок. Саймон знал этот жест.
– Что такое?
– Этот новый констебль, босс… У нас проблемы.
– Продолжай.
Натан медлил с ответом.
– Я со школы не люблю болтливых и не привык прибегать жаловаться, я мог бы сам со всем разобраться…
– Я сказал – продолжай, Натан.
– Ладно. Он гнилой человек, босс. Вы что-нибудь о нем знаете?
– Не особо много. Мы были не в том положении, чтобы выбирать – у нас двое выбыли из строя, и Эксвуд позволил нам одолжить его на пару недель… А в чем проблема?
Натан рассказал ему. Что Кармоди был расистом, грубияном, халтурщиком, неряшливо выглядел и бесцеремонно вел себя с гражданами.
– А еще он постоянно называет меня солнышком.
У Саймона на лице не пошевелился ни один мускул.
– Он делал это приватно или на публике?
– И так, и так. Не поймите меня неправильно, это его словечко я могу пережить, но меня коробит другое – эти его мелкие отвратительные замечания. Ну знаете, про синагогу, про того парня-азиата из магазина… да про все.
– Он с нами не навсегда, и он не из наших, так что мы не можем реагировать жестко. Ты его старший офицер, так что разберись с ним сам.
– Мне не нравится этот парень.
– Мне не нравятся все, с кем я здесь работаю.
– Ясно. – У Натана всегда все было на лице написано, и теперь он с совершенно безутешным видом подошел к двери.
– Натан?
Он обернулся.
– Не обращай внимания.
– Босс.
Дождь кончился, но гром продолжал грохотать где-то вдалеке. Саймон подумал было зайти в офис уголовного розыска и взглянуть на этого констебля Кармоди, но передумал и стал искать свою куртку. Он вышел из здания и прошел полмили до центра города под затихающей грозой. Магазин флориста, где он покупал последний яркий букет и шарики для Марты, как раз закрывался. Пустые цинковые ведерки для цветов мокли на тротуаре. Саймон постучался в дверь.