– Конечно. Ее мать умерла?
– Удивительно, что она дотянула до больницы с такими травмами. Я видел инспектора, который занимается этим делом.
– Что происходит, Сай? Мою пациентку убили в собственном саду, а сегодня меня вызвали в хоспис, чтобы я осмотрел тело. Парень вскрыл себе вены прямо за зданием. Какая-то несчастная женщина, муж которой только что умер, вышла подышать свежим воздухом и нашла его. – Крис рухнул на диван. – У меня это все уже вот где.
– Возьмите отпуск на неделю. Мама заберет детей.
– У нее не получается справляться с Феликсом. Не уверен, что у нее сейчас получается справляться и с остальными, если честно. Мы о ней немного беспокоимся.
– Надо мне туда съездить. Я так закрутился. Идиотизм какой-то. Что с ней происходит?
– Не уверен. Кэт хотела, чтобы она сделала некоторые тесты, но она, конечно, не стала. У меня такое чувство, что я уже выпадаю из реальности, Саймон.
– Но мне казалось, что ты, наоборот, с головой погрузился в жизнь больницы. Ты просто устал быть терапевтом.
– Устал – это точно.
И вот снова над ним нависла угроза, от которой Саймон пытался отмахнуться – что новый старт для них будет означать Австралию. Это, а теперь еще и угроза Джейн Фитцрой…
– Ты можешь лечь в спальнике в комнате Сэма, – сказал Крис, поднимаясь. – Или я могу постелить в кабинете Кэт.
– Я слишком длинный для спальника, тем более Сэм просыпается в полшестого.
– Тогда увидимся.
Саймон взял подушку и одеяло в игровой комнате. Ему нравилось на кухне. Тут было тепло и всегда стоял уютный, успокаивающий гул. На посудомойке сиял красный огонек. Через пару минут он услышал, как хлопает кошачья дверца, и почувствовал, что Мефисто запрыгнул на диван, свернулся у него под боком и, как следует устроившись, заурчал.
Пятьдесят три
Хуже всего был шум. Ее не очень волновало все остальное, только шум. Грохот, стук, крики, лязг. Все здесь было сделано из металла, все звенело и дребезжало. Тарелки, двери, лестничные пролеты, коридоры, ключи. Никто не мог пройти мимо, чтобы его шаги не зазвучали у тебя в голове, никто не мог ничего сказать, чтобы его голос эхом не разнесся по лестницам. Днем было плохо, но ночью было гораздо хуже. Кто-нибудь начинал орать, другой подхватывал, начинались крики, кто-то принимался стучать по решеткам. А потом шаги, ключи – и снова крики. Эдди накрывала голову подушкой, но это никак не помогало. Она скрутила из туалетной бумаги затычки и запихала их себе в уши, но звуки никуда не делись, только стали более гулкими, словно со дна колодца. Все равно их было слышно. Ей принесли завтрак. Она съела тост и выпила чаю. Все остальное было мерзким. Склизким, мерзким и жирным. Но тост был ничего. Не особо горячий, но ничего.
А потом она услышала шаги и ключи.
– Доброе утро, Эдди.
Это было кое-что. Они спросили, как бы ей хотелось, чтобы ее называли, и она ответила, что Эдди, и так и повелось.
Эту звали Ивонн, она была как воробушек, ненамного больше Эдди. Сбоку одна прядь у нее была выкрашена в рыжий – она сказала, что просто пробовала на ней цвет, и слава богу, что это была только одна прядь. «О чем я только думала?!»
– Как ты?
Эдди пожала плечами.
– В общем, с нами тут вышли на связь через службу поиска заключенных. Твоя мать отправила заявку на посещение.
– Я не хочу ее видеть. Я не обязана.
– Нет. Ты не обязана, это твое право. Но просто подумай, Эдди. Как она себя чувствует.
– Понятия не имею.
– Ты не ладишь со своей матерью?
Эдди снова пожала плечами.
– Поссорились?
– Не совсем.
– Но все-таки она твоя мать, и она у тебя одна. Она сможет тебя поддержать, так?
– Мне не нужна поддержка.
– Ты в этом уверена?
– Зачем ты все время спрашиваешь меня о чем-то таком?
– Потому что люди в твоей ситуации нуждаются в поддержке… Им нужна любая поддержка, какая только возможна, если судить по моему опыту.
– Она тут ни при чем.
– Выглядит так, как будто хочет быть при чем.
– Ну я уже сказала, она мне не нужна. Так что я не хочу видеть ее. И вообще, ей есть чем заняться.
– У тебя есть сестры и братья?
– Тебя это не касается.
Ивонн вздохнула.
– Боже, ты делаешь все еще сложнее.
Молчание.
– Не для меня сложнее, Эдди, а для себя. Чем ты так гордишься?
– Сосиски отвратительные. Передай им, что я это сказала.
– Ладно. Я имею в виду, ладно – твоей матери передадут через СПЗ, что ты не хочешь контактировать с ней, а не ладно – я передам твою жалобу на кухню. Тебе же так повезло, Эдди. Подумай как следует, она же может писать тебе. Она не может прийти сюда и увидеть тебя без твоего согласия, но ведь было бы здорово получать письма?
– Нет.
– Подумай о ней.
– Ты уже это говорила.
– Она, наверное, очень много чего хочет тебе сказать. Может быть, спросить.
– Ответов она не получит. Я же говорю тебе, у нее другие дела… она снова вышла замуж. Давай уже заканчивать с этим разговором.
– Значит, ты не ладишь со своим отчимом? Ну это обычное дело. Сказать по правде, я своего тоже не очень люблю, но он делает маму счастливой. Подумай об этом, Эдди.
– Я могу сходить в библиотеку?
– Конечно. Открывается в десять. Я отведу тебя.
– Почему ты должна меня туда отводить? Дай мне сходить туда одной, а? Зачем тебе со мной нянчиться? Какая хрень!
Ивонн оперлась о стену и посмотрела Эдди прямо в лицо. Так она простояла несколько секунд, молча.
Она ничего, подумала Эдди. Не очень добрая, не очень умная, но ничего. Для надзирательницы очень даже неплохо.
Приспособления для уборки выдавали три раза в неделю – швабру, ведро, веник, тряпку и моющее средство. Она всегда ждала этого с нетерпением. Ей нравилось убираться, нравилось приводить это место в порядок, хотя тут никогда не будет так же идеально, как в ее собственном доме.
Она не хотела думать о своем доме, но его образ постоянно вставал у нее перед глазами, и она не могла прогнать его. В конце концов она перестала бороться и начала мысленно обходить его, комнату за комнатой, смотреть на мебель, на обои, на шкафы, на содержимое шкафов, на окна, на подъездную дорожку, на сад… Она смотрела и смотрела на все это, пока не подумала, что может сойти с ума.
Она, конечно же, вернется. Когда они ее отпустят – а они обязательно это сделают, потому что она знала, и они знали, и ее адвокат более или менее понимал, что доказательств нет. Никаких доказательств ни по какому делу, не считая похищения девочки. От этого она не сможет отвертеться и не будет даже пытаться. Смысла нет. «Признаю себе виновной», – сказала она на первом же допросе. Одно похищение. Но больше у них не было ничего. Какие-то следы в машине. Но ни одного тела, которое бы им соответствовало.
Эдди закрыла глаза, чтобы увидеть свой дом более ясно. Сад выглядел хорошо, но кое-где его надо было подстричь. У нее для этого был маленький секатор с длинными ручками. С его помощью все получалось очень аккуратно. Кира любила смотреть, как она им работает, хотя ей самой она бы никогда его не доверила – слишком опасно.
– Я смогу, Эдди, смогу, ну давай, дай мне попробовать, я тысячу раз видела, как ты это делаешь, я тоже смогу.
Но она могла отрезать себе палец или что-то в этом роде, это было небезопасно. Она не хотела рисковать, когда дело касалось Киры. Кира была особенной. Драгоценной. Она готова была сделать что угодно, лишь бы быть уверенной, что Кире никто и ничто не сделает больно. Ничто. И никогда.
Она не хотела никого видеть – ни свою мать, ни Джэн, никого. Но если бы она смогла увидеть Киру, она бы схватилась за эту возможность. Могут они позволить Кире прийти вместе со своей матерью? Эдди не видела, почему нет. К некоторым приходили дети, она достаточно часто слышала их во время дневных посещений. Почему она не могла попросить увидеться с Кирой? Ее приведет Натали, вот почему, а ее она не хотела видеть. Она ничего не имела против Натали, кроме того, что она была невнимательной матерью, недостаточно хорошей для Киры. Натали не была плохой. Но Эдди не хотела ее видеть. Только Киру.
Она открыла глаза.
Конечно же, они не позволят Кире прийти.
Снова начался шум. У дверей камер начали выставлять ведра – бах, бах, бах, потом кидать к решеткам швабры – тук, тук, тук. Они прошли весь коридор по одной стороне, потом обратно по другой, прежде чем дверь Эдди отперлась, и толстая женщина закинула внутрь ведро со шваброй и веником внутрь, не взглянув на нее.
Что за черт. Она была заключенной под следствием, но не тем, с кем можно так обращаться – просто игнорируя и делая вид, что ее не существует. Ивонн была не такой. Ивонн хорошо знала свое место. Эдди подумала, что она заслужила хотя бы полслова. Они обязаны говорить с ней, обязаны быть вежливыми. Она была подследственной, а не осужденной. У нее было право, чтобы с ней разговаривали.
Потом она обязательно обратится с жалобой. Обязательно.
Пятьдесят четыре
Последний раз, когда он был здесь, кофе c пенкой ему подали в прозрачной дешевой чашке, и он был совершенно безвкусный. На этот раз кофе налили в высокий бокал с длинной ложкой, и он оказался довольно крепким. Даги Милап сел за стол в дальнем углу кафе со своим высоким бокалом и газетами. Тремя газетами. Одну он прочитал от корки до корки, не считая раздела «Бизнес», в том числе все статьи о спорте, кроме гольфа, и осилил уже половину второй. Если он задержится еще на полчаса, он прочтет их все. А потом он может взять еще газету и ненадолго вернуться.
Последнее время он проводил в кафе столько же времени, сколько и дома, по крайней мере, днем. Эйлин этого, в общем-то, не замечала. Его это и волновало, и злило одновременно. Сначала она проводила каждый свободный час за компьютером, пытаясь разобраться, как он работает, а потом начала пересматривать все подряд – перечитывать, кажется, каждое слово, которое было написано сначала п