Но после Фреи он уже сомневался, что ему захочется всего этого.
Он нарезал томаты тонкими, как лист бумаги, ломтиками. Джейн поставила бокал вина рядом с его левой рукой.
– Я вам говорила, они проверили всех бывших пациентов моей матери? Это было очень утомительно… Они пытались найти тех, кто, как им казалось, мог вступить с ней в какой-то конфликт – а она, я вас уверяю, вступала в них практически со всеми подряд. Но они нашли трех, кто, по их мнению, мог быть действительно настроен против нее. Вчера мне позвонил инспектор. Они просмотрели все файлы, поговорили с другими сотрудниками клиники. А я на самом деле не особо могу им помочь. Она, разумеется, никогда не говорила о своих пациентах. Только о теоретической работе. Только академические изыскания, дети – никогда.
– Они докопаются.
– О, полицейская солидарность!
– В большинстве случаев все зависит от внимания к деталям.
– Это оно привело вас к Эдвине Слайтхолм?
– О нет. Удача. Огромная счастливая случайность. Без них не обойтись. Вы верите в дьявола? Полагаю, что должны.
– Я верю в зло. Силы зла. Чистое и персонифицированное зло. Если вы это имеете в виду.
– Не уверен. Я не теолог.
– Я тоже. Выглядит вроде ничего, – сказала она, взяв тарелку с нарезанными помидорами. – Спасибо.
– Я почувствовал его. Зло. Глядя на нее. Но это было не так, как я ожидал. Оно было непроницаемо и потому бесполезно. Холодное. Запертое. Замкнутое в самом себе.
– Безнадежное?
– Да. Думаю, можно и так сказать. Очень странно. Я почувствовал, будто нет никакого смысла пытаться вступить в контакт с этим человеком, не увидел даже искорки узнавания, которая убедила бы меня, что мы с одной планеты.
– Она бы стала продолжать?
– Да. Пока она была жива, на ногах и не замечена – она бы продолжала. Такие люди не могут остановиться. Но она не безумна.
– Вы уверены?
– Совершенно и полностью уверен. Зло, чем бы оно ни было – да, безумие, чем бы оно ни было – нет.
Он был рад, что они никуда не пошли. Там все было бы по-другому, другие люди, шум, суета. Лучше было так – тихий разговор, простая, но хорошая еда, кофе в кружке с милым узором на столике рядом с ним. Он подумал о Кэт. Когда он придет домой, он позвонит ей. Он уехал из их дома в плохом настроении, а теперь его настроение полностью изменилось. Все. Полностью. Изменилось. Он не мог оторвать глаз от Джейн.
– Я тут подумала, насколько жалко все-таки будет уезжать, – сказала она.
В комнате стало холодно.
– А, вы же не знаете. С другой стороны, откуда вам знать?
– Вы же только приехали. Почему? Это как-то связано с вашей матерью?
– Нет, нет. Просто я приняла неправильное решение. Такое случается. Даже со священниками. Не знаю почему.
– Как оно может быть неправильным? Что именно неправильно?
– Я. То, что случилось в этом доме, когда на меня напал Макс. К тому же я не вписываюсь в местную церковную иерархию… Настоятель замечательный, именно он захотел видеть меня здесь и очень долго настаивал, пока они меня не приняли. Но они не хотят женщину, они не готовы к женщине, вы же понимаете, а это точно не та битва, в которой я буду сражаться. У меня есть и другие дела.
– Я думал, это была выигранная битва.
– Да, так можно было предположить, правда? – Она налила себе еще полбокала вина. – Слишком много битв. Больница, Имоджен Хауз… Я не боец, Саймон, я просто хочу спокойно выполнять свою работу, ведь есть гораздо более важные вещи. Я не играю в политические игры.
– Да ладно вам, зачем отдавать им победу?
– Это не тот язык, на котором говорю я. По крайней мере, не в этом контексте.
Он смотрел на нее практически с испугом, думая только о том, что ему нужно где-то найти достаточно причин – не аргументов, потому что он чувствовал, что они окажутся слишком слабыми и будут отражены, а именно причин – чтобы она передумала. Он не сомневался, что преуспеет. У него уже была самая главная причина. Но он пока не знал, как лучше всего ее преподать.
– А что насчет вас? Вы в Лаффертоне навсегда?
– Нет, речь о вас. О вас.
– Обо мне?
– Почему вы думаете, что где-то еще будет по-другому? Битвы происходят постоянно. Неужели вы не участвовали в них до того, как переехали сюда?
– Каждый день. И большую часть своего взросления. Я сражалась за то, чтобы пойти в церковь, чтобы покреститься, чтобы читать теологию, чтобы меня рукоположили. В последнем приходе у меня были битвы с несговорчивым приходским церковным советом и очень непростым епископом. Я все знаю о хреновых битвах, спасибо. Я покидаю поле сражения.
– Что, перестанете быть священником?
– Я все еще буду священником. Я отправляюсь в монастырь на год. После этого я либо захочу остаться, либо вернусь в академический мир. Я думаю, я готова получить докторскую степень.
Он пораженно сидел, не в состоянии ничего ответить. В комнате было темно. Джейн вытянула руку, включила лампу и села в круге света. Он был заворожен ее красотой, тем спокойствием, с которым она сидела даже не на стуле, а на полу рядом с ним, подогнув под себя ноги и обняв их руками.
– Джейн…
– У людей довольно неправильное представление, – сказала Джейн, – о монашеских обителях.
– У меня нет о них никакого представления, я просто знаю, что вам нельзя заточать себя в одной из них.
– Видите, что я имею в виду?
– Боже, но вы же… замуруете себя, отгородите от всего мира. Для чего? Чтобы делать что?
– Если я скажу «молиться», это не получит особого отклика. Так что просто забудьте.
– Я не могу.
– Почему? Почему это всегда заставляет людей так реагировать? Я не хочу спорить, я не хочу сражаться. Пожалуйста.
– Получите степень. Если это то, чего вы хотите – вы должны заняться этим.
– Потом. Может быть. Может быть, нет. Сначала другое.
На долгое время воцарилась такая полная, такая абсолютная тишина, что он не знал, сможет ли теперь разрушить ее и снова заговорить, найдет ли в себе силы сказать ей еще хоть слово до конца своей жизни. Тишина стала расстоянием, а время – пространством, так же, как и отсутствие звуков. Они создали дистанцию, и он был не уверен, что ему хватит духа и умения ее преодолеть.
Он сказал:
– Я не хочу, чтобы вы это делали.
Она посмотрела на него озадаченно.
– Пожалуйста, не надо.
– Это довольно грубо, когда людям говорят: «Это вас не касается», но все-таки…
– Это меня касается.
– Как? Вы даже не ходите в собор. – В ее голосе тоже зазвучало беспокойство, потому что она не понимала, к чему он клонит.
– Это не имеет отношения к собору.
– Да и к чему-либо. Я не полицейский капеллан, я…
– Господи! Нет! Не работа… Вы.
Он встал и подошел к окну. Он вспомнил, как стоял с обратной стороны и разговаривал с Максом Джеймсоном. Кусты подстригли, и теперь отсюда было видно огни дома регента, освещающие весь сад.
– Я хочу видеться с вами. Я хочу, чтобы вы остались здесь.
Она рассмеялась. Это был легкий смех, не ожесточенный, не издевательский. Но она посмеялась, а потом сказала:
– Саймон, вы меня не знаете. Мы с вами только встретились.
– Я хочу вас узнать. Я пришел пригласить вас сегодня, чтобы сделать это. Сегодня мы остались, и получилось даже лучше. Но в следующий раз мы куда-нибудь сходим.
– Нет. Никакого следующего раза. Спасибо. Я польщена, и я очень приятно провела с вами время. Это был такой вечер, когда нам обоим не стоило оставаться одним. Но на этом все. – Она встала. Она подошла к окну, встала рядом с ним и тронула его руку. – Саймон, мы могли бы стать хорошими друзьями. Мы могли бы работать вместе. Это наверняка. Я очень рада, что вы пришли сегодня. Но теперь вы должны идти.
Казалось, что кровь не движется у него по венам. Ночь была теплая, но ему стало холодно.
– Саймон?
– Почему это настолько пугающая идея – познакомиться поближе?
– Потому что я не тот человек. Вы должны поверить мне на слово.
– Я не могу, мне нужно знать почему.
– Потому что мне никто не нужен. И никогда не был. Мне нужны другие вещи.
– Ради всего святого, Джейн, не растрачивайте себя, как вы вообще можете о таком думать?!
– Я уже об этом не думаю. Я не останусь в Лаффертоне по всем тем причинам, о которых вы уже слышали, и ни одна из них никак не касается вас. Да и как они могут вас касаться, вы в буквальном смысле незнакомец. Я не останусь здесь, в этом нет никакого смысла. Я не хочу обманывать вас, Саймон. Это будет неправильно. Вы очень приятный человек.
– Почему это звучит так, что я не хочу им быть?
Она улыбнулась.
– Вы заслуживаете правильного человека, и это не могу быть я. Просто не могу, и я не готова объяснять, почему именно.
Когда он вышел и зашагал по саду обратно в сторону собора, было почти так же тепло, как в середине дня. Воздух был практически неподвижен. Саймон повернул не налево, в сторону своего дома, а направо, выйдя из ворот сразу в лабиринт мощеных улиц, ведущих на главную площадь. Там бродили толпы людей – кто-то сидел на скамейках, кто-то толпой выходил из пабов, кто-то ел свой поздний ужин в паре китайских и тайских ресторанов. Он увидел, как двое мужчин и одна женщина, покачиваясь, идут посреди дороги, явно в стельку пьяные, но пока не создавая никаких проблем. Мимо прошла семья с маленьким ребенком, высоко восседающим на плечах своего отца, и мальчиком постарше, который крутился у него в ногах. Он вспомнил те ночи, когда было слишком жарко, чтобы спать, и он высовывался из своего окна, сидя так часами, вдыхая ночной воздух, и шепотом разговаривая со своим братом. Никто никогда не предложил бы им выйти и насладиться ночной жизнью. Он улыбнулся своим мыслям и вспомнил мать, почувствовав страшную, невыносимую боль потери. Потеря. У него возникло ощущение, что он только терял, но никогда ничего не находил. Он понимал, что впадает в сентиментальность, но ему было наплевать, и он даже не пытался стря