Он задумался, сможет ли он когда-нибудь вернуться сюда и нарисовать скалы с их причудливыми формами и тенями, нарисовать чаек, столпившихся на уступе и кружащих в небе.
Он зашагал прочь от скал в сторону моря. Несколько чаек качались на волнах, болтаясь, словно деревянные пробки. Если бы он просто гулял тут один, он бы насладился видом, несмотря на моросящий дождь и пасмурную погоду. Ощущение огромного пространства и пустоты освежило его, и он остановил нескончаемый поток мыслей в голове, прекратил беспокоиться по поводу долгих месяцев, которые ждали его впереди, и просто позволил себе насладиться свободой. Он поднял пару камней и безуспешно попытался пустить блинчики, потом подошел ближе к воде, чтобы расслышать, как волны накатывают друг на друга, закручиваются и падают, закручиваются и падают.
Он понял, что стоит здесь в полном одиночестве уже очень долго. Он не видел ни единой души. Он взглянул на часы. Они находились в пещере уже почти час. Саймон сорвался и побежал.
Мэрилин Ангус сидела на влажном песке у самого дальнего конца пещеры, подняв ладони вверх и трогая влажные скользкие камни, опустив голову на согнутые локти. Она сидела очень тихо, не плача, едва дыша. В нескольких футах от нее, отвернувшись, глядя на раскинувшийся перед ней мир, на небо, на серое море, стояла Люси – неподвижная, словно камень. Их будто заперли в каком-то жутком лабиринте, где они не могли ни встретиться, ни разойтись в разные стороны, не могли сделать ничего, кроме как оставаться на своих местах, погрузившись в собственные мысли, в свою личную, недоступную для другого скорбь.
Саймон развернулся и пошел прочь от них, от этой холодной, пахнущей водорослями темноты, и встал снаружи, подняв воротник плаща, чтобы укрыться от дождя, и глядя на воду вдали. Ему оставалось только ждать.