Ранее в этой главе в описании водоснабжения в Горьковской области я отмечал, что на загрязнение, которое происходило по вине Балахнинского бумкомбината, обращали внимание еще до войны. Фактически к концу 1930-х годов влияние сталинской индустриализации на реки и озера страны вызывало сильную обеспокоенность у людей, находившихся вне границ той территории на берегу Волги, где все происходило. В равной мере или, вероятно, даже больше волновало не влияние загрязнения водоемов на здоровье человека, а последствия для обрабатывающей промышленности и рыболовства. Речь не о том, что до или после войны не было законов, направленных на пресечение опасных сбросов отходов в открытые водоемы. Важно, что исполнение этих законов окончилось полнейшим провалом. Заводы не просто продолжали выливать сотни тысяч тонн загрязняющих веществ в реки и озера, но с ростом послевоенного промышленного производства, связанного с восстановлением народного хозяйства страны, их объемы увеличивались. Я утверждаю, что причина провала в исполнении законов, направленных на борьбу с загрязнением, была не столько в нежелании руководителей предприятий их исполнять или в бессистемных принудительных мерах со стороны должностных лиц системы здравоохранения (хотя и то, и другое присутствовало в избытке), сколько вследствие структурных препятствий, созданных самой экономической системой сталинского режима. Эта система, как и ее капиталистическое альтер эго, отдавала первенство эгоистичным интересам экономического «субъекта». Если при капитализме это первенство принимает форму прибыли и ее максимизации, то в СССР оно воплощалось в выполнении валового плана каждым предприятием и каждым цехом внутри предприятия. В Советском Союзе никогда не удавалось создать систему плановых показателей, которая бы не давала и руководителям, и рабочим менять планы на уровне предприятия или цеха, менять ассортимент продукции, халтурить или фальсифицировать итоговые отчеты. Если показатели планов устанавливались в соответствии с валовым объемом производства в рублевом выражении, заводы концентрировались на производстве только тех товаров, у которых была самая высокая стоимость в рублях за счет недорогих, но совершенно необходимых товаров, например креплений (гайки, болты и винты), запчастей или недорогих товаров народного потребления. Если центр спускал плановые показатели по физическим критериям, например по весу, то руководители переоринтировались на производство очень тяжелых предметов, будь то стальные бруски или крупные части оборудования, и игнорировали необходимые, но легкие по весу товары, которых требовалось произвести много, чтобы выполнить план. Когда план по производству оконных стекол был зафиксирован в квадратных метрах, стекольные заводы максимизировали выпуск продукции путем производства огромного количества очень тонкого стекла, настолько тонкого, что окна фактически разбивались, как только их устанавливали в новых зданиях. Это выявляет еще один аспект проблемы: такие методы выполнения плана были чрезвычайно дорогостоящими. В случае со стеклом стране требовалось промышленное производство стекла в огромных масштабах из-за того, что огромная доля мощностей производила стекло на замену разбитых оконных стекол и слишком хрупких питьевых стаканов. По сути дела, какой бы критерий планирующие органы не выдумали, предприятия извратили бы его с целью максимизировать свои результаты, даже если бы в этом случае экономика пострадала от острой нехватки необходимого оборудования и запчастей[216]. В практическом плане результатом работы такой системы стало то, что руководители заводов, начальники цехов и бригадиры – все работали по принципу: делай все, что необходимо, для выполнения плана, независимо от того, будет ли этот результат эффективным для экономики в целом. Таким образом, сталинизм в неменьшей степени, чем капитализм, не смог подчинить интересы конкретного предприятия интересам всего общества, а фактически и не пытался этого сделать. Короче говоря, ни сталинизм, ни капитализм не были сильны в планировании.
Оглядываясь на историческую документацию, мы можем теперь увидеть, ретроспективно и в довоенной, и в послевоенной советской экономике корни того, что Зеев Вольфсон (писавший под псевдонимом Борис Комаров) в 1970-х годах называл уничтожением природы в СССР, а Мюррей Фешбах и Альфред Френдли обозначили термином «экоцид»[217]. Все они описывали практически полное уничтожение природных ресурсов Советского Союза и последствия этого для состояния здоровья жителей страны. Конечно, разрушение экологии Советского Союза, в том числе и урон, нанесенный жителям, включали в себя гораздо больше, чем загрязнение водных путей. И все же исследование загрязнения рек в период позднего сталинизма в значительной мере раскрывает события, которые должны были произойти. Следует признать, что состояние рек, о которых я рассказывал здесь или о которых пойдет речь дальше в этой главе, даже приблизительно нельзя сравнить с тем предсмертным состоянием, в котором они оказались при Леониде Брежневе и Михаиле Горбачеве. Если конкретные участки этих водных путей и были загрязнены и не пригодны для использования человеком или даже для поддержания жизнедеятельности рыб, ракообразных или флоры, то обширные зоны водных путей все еще были чистыми и абсолютно безопасными. Однако начинались те процессы, которые привели к катастрофе в последующие десятилетия. В этом плане в первые послевоенные годы уже можно было увидеть зачатки исхода, и их изучение поможет рассказать нам очень много о том, как и почему это произошло.
Довоенные попытки взять под контроль загрязнение рек
К концу 1930-х годов урон, который наносил рекам и озерам СССР процесс индустриализации страны, уже стало невозможно предотвратить. В мае 1937 года режим издал постановление, которое, по крайней мере, теоретически накладывало серьезные ограничения на промышленные выбросы загрязняющих веществ. Согласно этому постановлению всем предприятиям запрещалось сбрасывать опасные субстанции в пределах санитарных защитных зон, которые окружали источники воды, или в границах населенных зон. Предприятиям приходилось либо сбрасывать сточные воды в городские канализационные системы (там, где они существовали), либо строить очистные сооружения, чтобы там нейтрализовать отходы перед тем, как сбросить их в водные пути. Им дали шесть лет – с 1937 по 1942 год – на внедрение этих мер[218]. Необходимо выделить основной недостаток в логике этого постановления. Поскольку в большинстве российских городов либо не было очистных сооружений, либо они были, но могли обрабатывать только небольшие объемы сточных вод, сбрасывание промышленных отходов в городские коллекторы не решило бы проблему загрязнения. Для примера возьмем Казань: там было несколько кожевенных и валяльных фабрик, больниц, общественных зданий и рабочих поселков, которые сбрасывали необработанные или примитивно обработанные сточные воды в городскую канализацию. С точки зрения местного населения это, конечно, был положительный факт, потому что сточные воды в этом случае по канализации транспортировались из города в пункты сброса, которые располагались вдоль Волги и Казанки (притока, который впадает в Волгу в Казани), вниз по течению от места забора воды для городского снабжения. Другими словами, вредные отходы из самого города удалялись, а риск их попадания в городскую систему водоснабжения снижался. Но в этом случае сами реки оставались незащищены и все еще принимали неочищенные сточные воды и промышленные сбросы в больших количествах. С этой точки зрения завод, который был подключен к канализационной системе Казани, не многим отличался от большого количества других казанских заводов, которые просто сбрасывали все отходы напрямую в Волгу, Казанку или озеро Кабан. Фактически так много предприятий сбрасывали отходы в Казанку (в некоторых случаях в местах вверх по течению от городского водоснабжения), что стало невозможно измерить общий уровень загрязнения[219].
Я привел Казань в пример, но на самом деле ничего особенного в ситуации этого города не было. В год или за год до немецкого вторжения органы здравоохранения РСФСР обеспокоились состоянием российских рек. Особенно их волновала, что вполне естественно, Волга. Высокий уровень загрязнения был уже заметен в Ярославле, не так далеко от истока реки. Вокруг Горького, как я уже отмечал, из-за выбросов с Балахнинского бумкомбината гибла рыба. Но Волга и сеть ее притоков не были одиноки в своей беде. Химическое загрязнение истощало запасы кислорода настолько, что зимой в Оке, Клязьме, Северном Донце, Дне, Вятке и других реках гибла рыба[220].
На Урале практически не ограниченные сбросы фекальных масс и промышленных отходов в реки региона – практически весь этот объем сточных вод не проходил предварительную обработку – создавали очевидную угрозу здоровью населения. Таким образом, Урал становился классическим примером региона с проблемой, которую уже наблюдали во времена британской промышленной революции: загрязнение рек заводами, которые находились вверх по течению, превращали водные пути в непригодные даже для промышленного использования теми заводами, которые находились ниже по течению. Уральским заводам становилось все сложнее и сложнее добывать воду необходимого качества для продолжения своего производства.
И в дальнейшем должно было стать еще сложнее, учитывая быстрое промышленное развитие региона и рост населения. То же самое происходило и с предприятиями в Кузбассе, то есть уже на востоке – в Западной Сибири. Коксохимический завод в Кемерове так сильно загрязнил реку Томь, что заводы, расположенные даже на 100 км вниз по реке от Кемерово, не могли использовать эту воду[221].
Независимо от вопросов общественного здоровья теперь уже было очевидно, что неконтролируемое загрязнение российских рек ставило под угрозу индустриализацию, в частности резкий подъем военных инвестиций в годы, предшествовавшие 1941-му. И все же обзор выполнения постановления 1937 года показывает две вещи. Во-первых, по большей части строительство, которое следовало начать предприятиям для исполнения постановления, должно было завершиться только в 1941 году; но оставшиеся объекты, еще более крупные по объемам, по планам должны были быть построены только в 1942 году. Таким образом, даже если все шло по плану, война все равно остановила бы это строительство. Во-вторых, в реальности с самого начала с работами по строительству возникли проблемы. Многие комиссариаты и предприятия с запозданием или очень медленно начали выполнять постановление. Анализ причин подобного отношения к делу весьма показателен. Среди многого прочего он выявляет тот факт, что нам необходимо исследовать вопрос загрязнения воды в более широком контексте политической экономии сталинской системы в целом.
Этот пункт я могу проиллюстрировать небольшой таблицей, которая подготовлена на основе более масштабной таблицы и сопровождается документами в одном из архивов ГСИ. В табл. 2.1 показан объем сделанных работ семи крупных промышленных центров (шесть в районах из нашего исследования плюс город Ленинград) при выполнении планов на 1940 год по строительству канализационных систем и водоочистных установок. Также в таблице приведены причины, почему эти планы не были реализованы.
Таблица 2.1
Строительство канализационных систем и водоочистных сооружений на крупных промышленных предприятиях, РСФСР, 1937-1940 годы (по состоянию на март 1941 года)
Источники: ГА РФ. Ф. A-482. Оп. 47. Д. 154. Л. 1-5, 15-18 об., 64-64 об., 92.
Знакомый с системой «планирования», присущей периоду сталинизма, узнает трудности, с которыми столкнулось большинство этих проектов. Первая – отсутствие средств. Из-за того, что промышленные комиссариаты считали эти проекты низкоприоритетными, они одобряли их внесение в план и даже утверждали официально их чертежи, но не предоставляли средства для строительства. Вторым препятствием была нехватка строительных материалов и в одном случае также и рабочей силы. Третья трудность состояла в несогласованности процесса «планирования» – бесплановость сталинской экономической системы. Это происходило на макро– и микроуровне. Типичным примером бесплановости можно считать Урал. В регионе не было генерального плана использования водных ресурсов. Каждый комиссариат определял нужды своих предприятий, а они, в свою очередь, проводили работу, например на очистных сооружениях, только для того, чтобы удовлетворить свои потребности. Попыток координировать работу одного завода с тем, что делали на другом, не предпринималось. Что касается процесса поисков источника чистой воды, предприятия конкурировали друг с другом, и если в одном районе удавалось найти и запастись достаточным количеством воды, то остальные могли остаться без нее. Как мы уже видели, в плане сбросов промышленных отходов координация действий разных предприятий по определению пунктов сброса или очистке отходов не осуществлялась. Если один завод сбрасывал отходы в реку, то для тех заводов, которые располагались вниз по течению, это представляло угрозу[222].
Отличным примером бесплановости на микроуровне был завод «Карболит» в Орехово-Зуеве в Московской области. В табл. 2.1 показано, что на фабрике должны были быть осуществлены два проекта: строительство установки для нейтрализации фенола, чтобы очищать от огромного количества фенола сточные воды, сбрасываемые в Клязьму; и строительство канализационной системы на предприятии. Работы над установкой по извлечению фенола начались в 1939 году, к 1940 году были завершены строительные работы, а также установлена бо́льшая часть оборудования. Однако на деле установка не могла начать функционировать, потому что не хватало еще некоторого необходимого оборудования: бойлера, холодильника, двух насосов и четырех моторов. Главк, который отвечал за поставку этого оборудования, заявлял, что у него не было планового разрешения на их производство и доставку. В мае 1941 года – всего за месяц до немецкого вторжения – завод фактически отказался от работ над установкой, хотя требовалось совсем немного, чтобы она была введена в действие. Все инвестиции в ее строительство и оснащение были фактически потрачены впустую[223].
Похожие трудности наблюдались и при сооружении канализационной системы. Строительство системы и насосной станции, необходимой для транспортировки сточных вод из коллектора в канализационную систему, прошло относительно гладко, но затем остановилось, потому что завод не мог приобрести последние части трубы, насос, 900 м высоковольтного кабеля, лубриканты и 150 куб. м гравия. Однако завод в конце концов решил эти проблемы, и материалы, и рабочая сила, необходимые для окончания проекта, теперь были в наличии, но возникло новое препятствие. Нельзя было расширить канализационную систему, чтобы включить рабочий поселок и важные коммунальные строения (баню, ясли и детский сад), потому что для этого требовалось строительство новой насосной станции, которая не была учтена в плане 1941 года. Мало того, в процесс вмешался городской совет Орехово-Зуева: он не разрешал заводу использовать новую канализационную систему до тех пор, пока завод не построит новую насосную станцию и для города. Конечно, определенная логика в таком подходе городского совета тоже имелась, поскольку дополнительные сточные воды с завода, весьма вероятно, перегрузили бы и без того маломощную городскую канализационную систему. Независимо от того, было ли подобное требование оправданным или нет, завод не мог выполнить эти работы: отсутствовали возможности получить цемент, гравий, лесоматериалы, металл, рубероид и ряд других материалов, необходимых для строительства станции, и шансы на это в 1941 году так и не появились[224].
Таким образом, мы видим, что загрязнение рек в довоенный период можно объяснить несколькими взаимосвязанными причинами. Одна заключалась в том, что санитарная инфраструктура была очень слаба. В некоторых городах функционировала общая канализационная система, где сточные воды просто собирались и сбрасывались в реку ниже того места, откуда город брал воду. Попыток обрабатывать сточные воды до сброса предпринималось очень мало или не предпринималось вообще. Вторая – влияние форсированной индустриализации. Режим направлял все ресурсы на быстрый промышленный рост (с соответствующим ростом населения), но в санитарную инфраструктуру инвестиций было либо очень мало, либо не было совсем. Санитарная инфраструктура просто не справлялась с огромными объемами загрязнений, которые производили заводы и городское население. Ее состояние в Советском Союзе того времени можно сравнивать с уровнем санитарии в Британии или Германии середины – конца XIX века. Заводы сбрасывали отходы в открытые водоемы без предвариательной очистки, создавая таким образом серьезные риски для общественного здоровья и для самого промышленного производства. В-третьих, когда режим наконец обеспокоился проблемами, которые создавала его собственная политика, он попытался заставить предприятия и их комиссариаты установить оборудование для предотвращения загрязнения окружающей среды. Но все эти попытки большей частью провалились. И это самый интересный аспект проблемы. Закон 1937 года не оказал особого воздействия, поскольку его принципы не могли противостоять неумолимой логике сталинской бесплановости. Промышленные комиссариаты и предприятия относились к обработке отходов, как и к инвестициям в охрану труда. Они не имели большого значения по сравнению с необходимостью выполнять валовые планы по производству. Поэтому, когда речь шла о размещении средств, строительных материалов, оборудования или рабочей силы, приоритет им присваивался либо небольшой, либо никакой. Даже когда комиссариат или предприятие действительно готовы были выделить ресурсы на проект, как в случае с заводом «Карболит», все усилия могли оказаться напрасными, так как предприятие не находило каких-то материалов или оборудования, необходимых для завершения работы и ввода объекта в действие. На самом деле огромное количество материалов и рабочей силы расходовались без практического эффекта, потому что они не производили продукта, который мог быть использован. И эта проблема была повсеместна в рамках сталинской системы, она охватывала все сферы производства. Фактически это было настолько частым явлением и такой обузой для экономики, что люди создали для этого специальное слово «некомплектность»[225].
Послевоенное законодательство и попытки уклонения
Как мы знаем, война нанесла огромный ущерб всей санитарной инфраструктуре, в том числе системе водоснабжения. На оккупированных территориях большой урон был нанесен системе трубопроводов, насосным станциям, канализации и очистным установкам. То, что не пострадало во время боевых действий, пришло в упадок из-за отсутствия технического обслуживания. В тыловых районах, как мы увидели, инфраструктра также пострадала из-за отсутствия обслуживания и средств, а также из-за того, что сильно ослабленным системам приходилось обслуживать большее количество населения, чем раньше. Даже если бы заводы и оборудование не приходили в такой упадок, качество воды все равно ухудшилось, так как промышленность больше не производила нужного количества химикатов, инструментов и запасных частей, в том числе водяных датчиков, хлораторов, баллонов для жидкого хлора, кранов, клапанов и запорных кранов, водных насосов, запасных частей для очистного оборудования и коагулянтов для очищения от химикатов[226]. И в дефиците были не только материалы. Для работы в системе водоснабжения, на установках для обработки отходов и очистки воды требовались квалифицированные инженеры, техники и другой обслуживающий персонал, количество которых сократилось во время войны, и, по крайней мере, в первые послевоенные годы попыток обучить новых людей для их замены не предпринималось[227].
Послевоенная ситуация была, таким образом, результатом взаимодействия структурных и конъюнктурных факторов, которые усугубили или, точнее, воспроизвели в более широком масштабе скорейшее восстановление и расширение промышленного производства за счет тех средств, которые следовало направлять в развитие инфрастуктуры. Проект доклада А. Лаврова, заместителя главного санитарного инспектора Всесоюзной ГСИ и эксперта по водным ресурсам, содержал сокрушительный вывод о состоянии водных ресурсов в СССР на середину 1947 года. Согласно Лаврову, в неполных отчетах местных инспекторов ГСИ было перечислено не менее 518 крупных промышленных предприятий, которые загрязняли 155 основных водоемов, вода которых использовалась для бытового водоснабжения. Сюда не вошли малые реки и местные озера и пруды, водой которых пользовались многие населенные пункты, – это мы уже видели в отчетах различных областных промышленных городов. Также они не включали тысячи маленьких предприятий республиканского или местного значения, данные о которых просто отсутствовали. Однако чиновники знали, что в Донбассе, на Урале и в Криворожском железорудном бассейне на юге Украины загрязнение некоторых водоемов достигло такого уровня, что требовалось срочно прекратить их использование. Все это произошло из-за ускорения промышленного развития страны и усугубилось из-за войны. Война переместила промышленную активность и население в восточные регионы СССР, а также увеличила территорию промышленного развития, поэтому риск загрязнения дошел до водоемов Урала, Сибири, Дальнего Востока, Центральной Азии и Кавказа. Хотя во время войны и сократился рост населения в Украине и Белоруссии, но во время послевоенного восстановления он снова ускорился. Лавров составил список водоемов и городов, которые пострадали от масштабного загрязнения, выдержки из этого списка я использовал в табл. 2.2.
Таблица 2.2
Реки и открытые водоемы, которые подверглись наибольшему загрязнению, май 1947 года
Источники: ГА РФ. Ф. 9226. Оп. 1. Д. 1010. Л. 90-92, 102.
Лавров отметил еще одно наследие войны. Из-за нее остановились все довоенные исследования загрязнения и методов обработки промышленных отходов. Контроль над тем, как загрязнение влияло на водоемы, использовавшиеся для бытового водоснабжения, также прекратился. Больше не велись записи об их состоянии, химическом составе сбросов и о том, как эти отходы влияли со временем на состояние водоемов[228].
Было очевидно, что эту проблему больше нельзя игнорировать. В мае 1947 года, почти десять лет спустя после довоенного постановления, режим издал новый законодательный акт, который обязывал промышленные предприятия сократить токсичные сбросы. Необходимо отметить, что акцент был сделан на промышленное загрязнение. Актуальный вопрос, как заставить города прекратить сбрасывать необработанные сточные воды в открытые водоемы, вызывал меньше внимания, по крайней мере, до начала 1950-х годов. Согласно новому закону, заводам предписывалось сократить объем вредных продуктов (в том числе сточных вод) в сбрасываемых отходах тремя основными способами. Первый – улучшенные технологии должны были помочь снизить количество и объем вредных побочных продуктов производственных процессов. Второй – заводам следовало извлекать больше побочных продуктов для переработки, в первую очередь посредством применения уловителей и фильтров. Третий – те субстанции, которые не проходили через фильтры, необходимо было нейтрализовать на очистных установках перед сбросом сточных вод. Новое постановление и последовавшие за ним приказы и постановления 1948, 1949 и 1950 годов были нацелены на то, чтобы обязать промышленные министерства установить очистные установки на предприятиях и прекратить сброс неочищенных сточных вод в открытые водоемы не позднее чем к 1950 году. Министерствам, чьи предприятия больше всего загрязняли окружающую среду, установили жесткие сроки. Предприятия черной и цветной металлургии, химической, текстильной, легкой промышленности, заводы, производящие селькохозяйственное оборудование, целлюлозно-бумажные заводы, оборонные заводы должны были соорудить водоочистные установки к концу 1947 года. Предприятиям, расположенных на особенно сильно загрязненных территориях, в частности в Кемеровской области, был установлен срок до конца 1948 года, вероятно, в знак признания геркулесовых масштабов задачи[229].
Мы знаем, что между Всесоюзной ГСИ и Госпланом существовал острый конфликт по содержанию постановления 1947 года. ГСИ хотела, чтобы к промышленным министерствам были применены комплексные меры по противодействию загрязнению окружающей среды, чтобы их введение было усилено действиями специально созданного Комитета по охране водных ресурсов, в структуре Совета Министров СССР. Госплан враждебно отреагировал на это предложение, а вместо этого внес альтернативный проект закона, согласно которому должен был быть составлен список из 300 промышленных предприятий, обязанных нейтрализовывать химикаты в сточных водах перед тем, как сбрасывать их в водоем. Более того, для этого им давалось четыре года, с 1947 до конца 1950 года[230]. Хоть мы и не можем быть абсолютно уверенными, поскольку у нас нет полного текста постановления или альтернативного проекта, из различных описаний положений постановления становится ясно, что одержала победу версия Госплана. План ГСИ по созданию единого органа по охране водных ресурсов никогда не был претворен в жизнь, хотя о нем заговорили опять в 1951 году, но никаких действий не последовало. На этот раз его отстаивал В. А. Фролов, член Академии наук СССР, выступавший за создание Главного управления водными ресурсами при Совете Мнистров СССР, задачей которого должна была стать координация действий по планированию и строительству всех объектов, связанных с использованием водных ресурсов, в том числе рытье каналов, создание крупных ирригационных систем, а также планируемое строительство серии гидроэлектростанций на Волге и Днепре, а также на их притоках. Все эти проекты требовали согласования конфликтующих интересов различных пользователей водных ресурсов (заводов, электростанций, предприятий сельского хозяйства и бытовых пользователей). В текущей же ситуации каждое министерство действовало исходя из собственных интересов без оглядки на нужды других пользователей того же водоема. Особенно В. А. Фролова беспокоила ситуация с Волгой, так как вдоль берегов реки строили резервуары, что создавало риск замедления течения, а в некоторых местах течение вообще могла остановиться или даже направиться в противоположную сторону. Мы не знаем, что случилось с планом Фролова, но похожий орган был создан лишь в 1960-х годах, первоначально под эгидой Министерства сельского хозяйства РСФСР, а затем в 1965 году было образовано Министерство мелиорации и водного хозяйства СССР (Минводхоз). Что касается дальновидности документа Фролова, то Фешбах и Френдли отметили, что в 1989 году вода Волги от Рыбинска в Ярославской области текла 500 дней, чтобы спуститься до Волгограда, хотя несколькими десятилетиями ранее для этого требовалось всего 50 дней[231].
Учитывая то, что мы знаем об правоприменении закона 1937 года и о сталинской системе в целом, не должно стать сюрпризом то, что даже более либеральные сроки, установленные Госпланом, оказались нереальными, как и сроки, определенные более поздними законами. Согласно данным, которые цитировал Лавров в декабре 1948 года, то есть 19 месяцев спустя после издания закона в мае 1947 года, из 181 заводов, которые должны были построить очистные сооружения, только 20 % выполнили это требование. Примерно четверть находилась на различных этапах строительства, хотя, как он отмечал позднее, это необязательно означало, что установки были на стадии завершения. Меньше четверти (22 %) все еще находились на этапе проектирования. Еще 25 % уже имели на руках чертежи, но строительство либо еще не началось, либо только-только были сделаны первые шаги. Наконец, 12 заводов не предприняли вообще никаких действий[232]. Чуть менее чем три года спустя, в августе 1951 года (то есть через 18 месяцев после издания следующего постановления в феврале 1950 года), Болдырев, глава ГСИ СССР, указал в отчете, что из 356 предприятий, которым было приказано соорудить очистные сооружения (первоначально в списке значилось 371 предприятие, но 15 были позднее исключены из него), треть (114) сделали это вовремя, работа продолжалась на более трети предприятий (123), но оставшаяся треть даже еще не приступила к строительству, среди них 88 предприятий, которые должны были закончить строительство и ввести установки в действие до конца 1950 года. Примечательно, что некоторые из самых злостных загрязнителей окружающей среды были и самыми злостными нарушителями закона: половина химических заводов, которых касалось постановление 1950 года, и две трети заводов бумажной и деревообрабатывающей промышленности не предприняли никаких шагов даже по началу проектных работ, не говоря о строительстве очистных установок[233].
Возникает следующий вопрос: какие факторы и силы действовали, чтобы произошло такое массовое несоблюдение закона?
Кристофер Бертон выдвигает аргумент и подробно объясняет, что одним из основных препятствий эффективному контролю над загрязнением водных ресурсов была идеологическая приверженность двум ошибочным научным теориям, а именно идее о том, что вода -это самоочищающаяся субстанция, а также концепция предельно допустимой концентрации токсинов (ПДК)[234]. Первая теория (она ни в коем случае не была отличительной особенностью советской науки об окружающей среде[235]) ошибочно полагала, что мощные реки могут растворять даже огромные количества токсинов и таким образом становиться безопасными. Вторая теория игнорировала два ключевых фактора: (а) даже маленькие количества токсинов со временем накапливаются в водных флоре и фауне, как и в человеке, и (б) токсины зачастую взаимодействуют друг с другом, что может привести к еще большей и/или более продолжительной опасности. Ошибочность обеих теорий была совершенно очевидна местным инспекторам ГСИ и исследователям в области загрязнения рек. Они излагали бесконечное количество случаев, когда уровень загрязнения настолько вырос, что «естественные» процессы самоочищения были не в состоянии с ним справиться. Верили ли они в эту теорию и действительно ли считали подобные случаи исключением либо они думали, что она была ложной и использовали такие примеры для провокации, мы не знаем. Конечно же, трудно было поверить в самоочищение, когда, как мы видели, сбросы единственного предприятия, например, коксохимического завода в Нижнем Тагиле, могли убить рыбу и других представителей фауны в реке Тагил на расстоянии 200-300 км[236].
Бертон приводит очень убедительный пример, но на чем я хочу сделать акцент, так именно на поведенческих и структурных причинах провала этого закона. На одном уровне существует множество доказательств того, что министерства и предприятия сознательно игнорировали этот закон. Одно крупное оборонное предприятие в Кемеровской области, которое каждый день сбрасывало в местную реку 100 тыс. куб. м загрязненных сточных вод, в том числе 4,5 т нитроцеллюлозы, нагло заявляло, что нейтрализовывать это вещество нет необходимости, и поэтому не нужно строить очистное сооружение[237]. И это было более менее общее явление. В 1948 году ряд крупных министерств (легкой промышленности, лесозаготовительной, целлюлозно-бумажной промышленности, текстильной промышленности и нефтедобывающей промышленности) подписали петицию в Совет Министров СССР с просьбой освободить от обязательств нового строительства хотя бы некоторые предприятия. Один главк (гидролизная промышленность), прося снять с него такие обязательства до 1952 года, обосновывал свою просьбу тем, что проблема загрязнения «недостаточно изучена» (заявление, которое имело интересное эхо в наше время в ответах Джорджа Буша по теме глобального потепления[238]). Другие уловки были еще грубее. Завод мог таким образом составить чертежи, что его министерство отказывалось утверждать его официально, и завод «срывался с крючка». Или, например, министерство одобряло проект, но не выделяло средства. И завод, и министерство в этом случае исполняли закон на бумаге, но делали все, чтобы на практике ничего не предпринимать[239]. Всему этому способствовала, по крайней мере с точки зрения Всесоюзной ГСИ, слабость местных ГСИ. Либо инспекторов запугивали руководители местных предприятии, и они опасались рьяно бороться за соблюдение законодательства, либо им мешало отсутствие информации. Так, в случае с оборонным предприятием в Кемеровской области, о котором речь шла выше, ГСИ действительно не знала о том, какие загрязняющие вещества производил завод, и инспекторам пришлось запрашивать у соответствующего министерства эту информацию, но это все равно, что попросить у представителя табачной промышленности добровольно предоставить доказательства того, что курение вызывает рак легких[240].
За такими преднамеренными способами обхода закона стояли более сложные структурные факторы, из-за которых подобные постановления не работали. Некоторые из них являлись абсолютно очевидными. Один был заложен в самой природе советского законодательства, направленного на борьбу с загрязнением окружающей среды: предприятия платили специальный налог за выброс токсичных отходов в водоемы; на самом деле, это был встроенный стимул обходить закон, поскольку многим предприятиям было дешевле и проще платить штраф каждый год, чем направлять скудные ресурсы на строительство водоочистных сооружений[241]. И это совпадало с основными расчетами, которые формировали решения, принимаемые министерствами и предприятиями. Предприятия были готовы строить и устанавливать очистные сооружения, только если это приносило им непосредственную экономическую выгоду, например когда нефтяники устанавливают ловушки для повторного захвата нефти для переработки. А то, какой урон их сточные воды могли нанести другим предприятиям (или людям), их не волновало[242].
И даже если министерства действовали из лучших побуждений и пытались соблюдать все постановления, на их пути вставали новые препятствия. В Советском Союзе все еще отсутствовали стандарты проектов или протоколов по строительству водоочистных сооружений, не было даже стандартного списка запасных частей или оборудования. В большинстве министерств не знали, какое оборудование им понадобится и в каком количестве его производили (специализированные насосы, трубопровод правильного размера). То же относилось и к предварительным проектным работам, которые часто проводились с невероятными задержками, а потом, когда проектные организации подавали проекты в строительные организации, те обнаруживали, что чертежи были неполными. И если после всех этих трудностей завод все-таки умудрялся построить очистное сооружение, то впоследствии вполне могло оказаться, что в его штате не было достаточно квалифицированных сотрудников для работы на объекте. Лавров заявлял, что местные инспекторы ГСИ на Украине обнаружили, что многие очистные сооружения управлялись так неквалифицированно, что эти очистные сооружения наносили больше вреда окружающей среде, чем пользы.
Таким образом, было некоторое обоснование у заявлений представителей промышленности, что их попытки контролировать или нейтрализовать загрязнение водных ресурсов натолкнулись на факторы, которые лежали вне их компетенции. Представители бумажной промышленности, например, заявляли, что могут существенно снизить количество волокна в сточных водах их предприятий посредством перехода на новое поколение фильтров, но производство таких фильтров требовало наличия специальных реагентов, которые невозможно было приобрести. В других отраслях промышленности во всем обвиняли ограниченность применяемых технологий. На сахарорафинадных заводах можно было бы удалить основные загрязняющие вещества в резервуарах для накопления осадка, а потом использовать воду заново. Сточные воды других этапов производственного процесса все же содержали органические соединения, которые нельзя было выделить при помощи седиментации. Вода должна была идти на орошаемые фермы, но объемы были столь велики, что каждый сахарорафинадный завод должен был бы содержать ферму на 20-30 га, что было практически не осуществимо. Смысл состоял в том, что все, что не направлялось на орошаемые фермы, сливалось в водоемы. Представители лесохимической промышленности во всем обвиняли другие заводы, где производили загрязняющие вещества. Их состав зависел от того, что производил данный завод, какое сырье использовал, какие химические реакции участвовали в процессе производства. Их аргумент заключался в том, что не просто каждую фабрику, а каждый цех внутри фабрики следовало отдельно изучить, чтобы определить специальные средства, необходимые для нейтрализации загрязнения в нем. Эта задача усугублялась тем фактом, что четко установленных методик химического анализа для выявления того, какие загрязняющие вещества, в каком объеме, в каких сточных водах присутствовали, не было, как не существовало и четких стандартов оценки результатов лабораторных анализов. Они заявляли, что это можно было сказать даже про самый распространенный загрязнитель в промышленности – фенол[243].
Было бы заманчиво предположить, что этот комплекс проблем был наследием войны, то есть ограничиться первыми послевоенными годами. К концу 1951 года было ясно, что подобная ситуация -это обычное положение дел и, более того, институциально поддерживается самим Госпланом. В стране все еще не производилось достаточное количество труб или важных компонентов, таких как кольца Рашига[244], без которых очистные сооружения просто не могли функционировать. Если очистные сооружения проходили этап проектирования, то их строительство безнадежно отставало от графика не в последнюю очередь из-за того, что проекты по промышленному строительству имели больший приоритет. Министерства просто не выделяли средства своим предприятиям на строительство очистных сооружений. В качестве прикрытия предприятия выплачивали налог за выброс необработанных сточных вод в размере нескольких миллионов рублей в год. Металлургический комбинат в Магнитогорске выплатил 12 млн рублей налога в 1950 году и еще 4 млн за три месяца 1951 года (всего 16 млн рублей). В то время как Министерство металлургической промышленности, к которому относилось предприятие, отказывалось выделить средства для строительства на комбинате очистного сооружения. То же самое относилось к гигантскому металлургическому комбинату в Кузнецке Кемеровской области и Кемеровскому коксохимическому заводу. Они даже включали сумму налога в их годовые бюджеты. Металлургический комбинат выделял на эти цели ежегодно 3,5 млн рублей в качестве отдельной строки бюджета. Об этом факте стоит задуматься, потому что это означает, что Госплан должен был включать эту сумму в годовой план комбината, и одновременно Госплан постоянно сознательно отказывался включать в местные планы средства на очистные сооружения. Дело было в том, что вне зависимости от размера налога (который по сути являлся штрафом) в реальности он ничего не стоил предприятиям, поскольку эти деньги теперь были частью централизованно утвержденного бюджета. И если необходимо доказательство того, насколько несерьезно сталинская система относилась к проблеме загрязнения водных ресурсов, то – вот оно[245].
Еще одним элементом уравнения стала фатальная слабость самой ГСИ. Ее полномочия были очень ограничены. Как мы знаем, она могла заблокировать использование какого-то нового общежития или школы, если они не соответствовали базовым санитарным нормам, но что касается загрязнения водных ресурсов, то надежное оружие для борьбы с этим у нее в арсенале отсутствовало. Когда крупные предприятия Свердловска безнадежно отставали от графика строительства очистных сооружений или в некоторых случаях даже и не думали вообще начинать строительство, ГСИ должным образом штрафовала самых злостных нарушителей. В 1953 году строительную организацию «Тагилстрой», годовой оборот которой должен был составлять несколько миллионов рублей, оштрафовали всего на 13 тыс. рублей, а ее директора – на 700 рублей; Новотагильский металлургический комбинат получил штраф на 12 тыс. рублей, его директор – всего на 500 рублей. Это были смехотворные суммы, и немыслимо, чтобы они сыграли какую-то роль и повлияли на поведение нарушающих закон предприятий. И все же какими бы маленькими ни были эти суммы, даже их не всегда удавалось получить. Банк отказывался брать штраф от одного из областных металлургических предприятий, потому что ГСИ составила приказ на старой версии бланка. Даже угроза уголовного преследования не помогла: обвинение директору Богословского алюминиевого завода, который в течение многих лет просто игнорировал требования ГСИ прекратить астрономических масштабов загрязнение, так и не было предъявлено из-за амнистии, инициированной Берией после смерти Сталина. В новой постсталинской атмосфере директор завода продолжал действовать в том же духе[246].
То, что мы видим, это не только доказательство фактической беспомощности ГСИ при столкновении с мощью промышленных министерств, а, скорее, пример пагубных расчетов, которые были свойственны советскому законодательству в области безопасности, со времен Сталина до конца перестройки. Суть заключается в том, что даже если бы штрафы и санкции были больше, все равно руководству промышленных предприятий было бы дешевле выплатить их, чем инвестировать средства в уловители, очистные сооружения или более «чистые» технологии, если предположить, что требуемое оборудование было доступно[247]. Финансовая логика сталинской системы планирования порождала противоречия, не сильно отличавшиеся от противоречий на капиталистическом рынке. То, что было рациональным поведением с точки зрения конкретного предприятия или промышленного министерства, становилось катастрофой для экономики (не говоря об обществе) в целом.
Заключение: загрязнение воды как пример самоотрицающего роста
Чем же это обернулось для советской экономики и общества? Во-первых, конечно, это возымело краткосрочное влияние на здоровье людей и качество жизни. Отсутствие канализационной системы и неадекватные сооружения для очистки и дезинфекции человеческих отходов создавали постоянный риск вспышек тифа, дизентерии и других опасных кишечных заболеваний, к этому вопросу я вернусь в главе 5 при рассмотрении показателей детской смертности. Еще одним последствием, более трудноизмеримым, стало долгосрочное влияние длительного воздействия промышленного загрязнения на здоровье и среднюю продолжительность жизни. Интересно, что из этих двух категорий рисков ГСИ уже в первые послевоенные годы определяла промышленное загрязнение как намного более серьезную опасность. Лавров рассчитал, что один завод по перебработке сахарной свеклы, который производил 10 т сахарного песка, за 24 часа сбрасывал столько же загрязнителей в местный водоем, сколько город с населением 320 тыс. человек. Шерстомойный завод, обрабатывавший 10 т шерсти в день, производил то же количество загрязнителей, что и город с населением 635 тыс. человек. Бумажная фабрика, производившая 400 т бумаги в день, выдавала столько же, сколько и город с населением 550 тыс. человек. Безусловно, эти вычисления были очень приблизительными, они основывались только на одном показателе (влияние каждого типа загрязнителя на содержание кислорода в воде) и на некоторых предположениях об уровне чистоты воды, прошедшей или не прошедшей предварительную очистку, перед ее сбросом; но, тем не менее, эти вычисления показывают общий масштаб проблемы. Также Лавров не сомневался и в причине: отсутствие какого бы то ни было действительного планирования. Ссылаясь на ситуацию в городах и областях, которые мы изучили в этой главе, он отмечал, что при планировании размещения заводов и рабочих поселков при них министерства не учитывали доступность водных ресурсов или то, какой урон дополнительные сбросы сточных и промышленных вод могут нанести местным рекам и озерам. Помимо этого они также не старались согласовать планы размещения новых заводов с планами других министерств. Самой яркой иллюстрацией этой ситуации стал пример Украины (а не тех тыловых районов, которые мы рассматривали) – Марганецкого горно-обогатительного комбината в Днепропетровской области. Комбинат регулярно сбрасывал необработанную густую грязь в местную реку, в результате чего этот отрезок реки вокруг города из судоходного водного пути превратился в болото. Из-за этого произошел подъем воды, жилые здания и мост в рабочем поселке при заводе были затоплены и разрушены, а местная система водоснабжения и очистные сооружения полностью вышли из строя. Совокупная стоимость драгирования русла реки, восстановления моста, постройки дамбы и борьбы с малярией, вызванной заболачиванием, составила несколько десятков миллионов рублей. Это, возможно, исключительный пример, но подобное, правда, в меньших масштабах, происходило довольно часто. Загрязнение рек вредило турбинам гидроэлектростанций, из-за него разрушались пароходные котлы, умирали рыбы, а фермы, расположенные около водоемов, лишались питьевой воды для скота[248]. При этом еще не учитываются материальные потери ресурсов. Заводы могли бы восстановить и переработать большое количество химикатов, которые они сбрасывали в реки, но они не делали этого[249]. В том объеме, в котором эти вещества в буквальном смысле этого слова уплывали, советской экономике приходилось инвестировать в дополнительное химическое производство – в здания, оборудование, рабочую силу, что, по сути, оборачивалось лишними тратами ресурсов страны.
То, что Лавров, возможно, непреднамеренно подчеркнул, а большое количество отчетов ГСИ еще раз подтвердило на местных примерах, было лишь одним аспектом явления, которое лежало в самой сути советской системы: тенденция к самоотрицающему росту. Экономика тратила рабочую силу и средства производства, но это не приводило к соразмерному увеличению полезной продукции. Бракованные товары приходилось переделывать. Оборудование плохого качества требовало постоянного ремонта. Потраченные впустую топливо и сырье приходилось восполнять. Побочные продукты с одного завода – как мы увидели в этой книге – могли повредить или разрушить результаты рабочего процесса, который происходил в другом месте. В случае городской среды проживания этот процесс стал сводить на нет самый важный продукт – человеческую рабочую силу. Помимо страданий и трагедии, происходивших с теми, чье здоровье ухудшалось в результате разрушения среды проживания, это имело также более общее значение для системы. Ставя под угрозу здоровье рабочих, этот процесс ограничивал возможность повышения ценности рабочей силы, которая создавала возможность для советской элиты пользоваться привилегиями. Конечно, то же самое можно сказать и о капитализме. Но капитализм редко разрушал свою рабочую силу, не убедившись в том, что ей есть замена: резервная армия безработных, женщины и дети, подвергавшиеся гиперэксплуатации, мигранты, а теперь, на «глобальном» этапе развития, миграция самих заводов в те мировые регионы, где рабочая сила не стоит практически ничего. В распоряжении советской системы не было столько возможностей для замещения рабочей силы. Пока был жив Сталин, существовал ГУЛАГ, а позднее и рабочая сила из Восточной Европы. Когда их не стало, система нашла временные ресурсы в рамках внутренней миграции – лимитчиков[250]. Но эти ресурсы были не бесконечны, а система продолжала наносить вред их здоровью и благосостоянию. И это еще одно доказательство того, что уже в сталинский период была заложена основа для распада советской системы.