[285]. Условия для работников этих прачечных можно назвать тяжелыми. Сам труд был изматывающим. В зданиях царила влажная духота, вентиляция либо не справлялась, либо просто отсутствовала[286]. Крупные прачечные в основном находились в ведении местных Советов и объединялись в банно-прачечный трест. Наряду с этим у фабрик, больниц и некоторых детских домов также имелись собственные прачечные, но они были небольшими, и бо́льшая часть работы в них выполнялась вручную. С точки зрения широких масс главная проблема заключалась в том, что прачечные принимали очень мало белья от простых граждан. У них просто не хватало на это мощностей. Вместо этого они концентрировались на «организованном» населении, то есть на живших в общежитиях, пребывавших в больницах (если в тех не имелось собственной прачечной), школах, детских домах и казармах. На железных дорогах также имелись свои прачечные, главной задачей которых была стирка постельного белья из поездов дальнего следования в целях уничтожения вшей[287].
Лучше всего структуру этих заведений и основные трудности, с которыми они сталкивались, рассматривать на примере Москвы, в которой действовала наиболее развитая сеть прачечных. В 1949 году в Москве было 130 прачечных. Десять из них относились к городскому прачечному тресту, 21 – к районным коммунальным трестам. В совокупности они обрабатывали 22 тыс. т материала, и с 1946 года эта цифра практически не менялась. Наряду с ними имелся ряд менее крупных прачечных при больницах, детских учреждениях и предприятиях; восемь прачечных со средней пропускной способностью, принадлежавших артели «Красная прачечная», и 23 прачечные при жилых домах. Крупные городские и районные тресты отдавали лишь одну шестую своих мощностей под нужды частных лиц, а артель «Красная прачечная» – около одной трети; остальные мощности предназначались для организаций. Спрос со стороны населения был максимальным в зимние месяцы (когда вши больше всего угрожали здоровью), и именно тогда прачечным приходилось отказывать в приеме белья в стирку. Система начала серьезно расширяться только с начала 1950-х годов, и в 1953 году объем обработанного белья (38 664 т) почти вдвое превышал показатель 1949 года. И все же прачечные по-прежнему не удовлетворяли потребности населения. Совет министров СССР даже разработал в 1951 году проект, согласно которому Министерству путей сообщения, Министерству торговли и Министерству здравоохранения предписывалось строить собственные прачечные для нужд своих учреждений, тем самым высвобождая уже действующие прачечные для удовлетворения потребностей рядового населения. К концу 1953 года – спустя год после того, как истек срок введения их в эксплуатацию, – ни одна из этих прачечных так и не была построена[288].
Хотя на примере Москвы можно получить представление о том, как работала система прачечных, но положение в столице, разумеется, не было типичным с точки зрения рабочих характеристик даже для других крупных городов, особенно в первые послевоенные годы. Сеть прачечных в Свердловске в 1947 году функционировала настолько плохо, что даже учреждения не пользовались ею. Общежития, больницы и детские дома либо стирали сами «примитивным» способом, либо отдавали белье прачкам-надомницам[289]. В Челябинске в том же 1947 году было 25 прачечных, и все они, за исключением двух, принадлежали крупным промышленным предприятиям. Из них только четыре были «механизированы», то есть имели стиральные машины, шесть «полумеханизированы», а в оставшихся 15 царил ручной труд. Даже «механизированные» прачечные не справлялись с нагрузкой, поскольку их оборудование за годы войны сильно износилось. Но что важнее – ни одна прачечная не принимала белье от граждан. Обслуживалось только так называемое организованное население, то есть военные, пенитенциарная система и рабочие общежития[290]. Схожая ситуация наблюдалась и в Горьком. В 1947 году все население города обслуживала одна-единственная (хотя и «механизированная») прачечная. В 1954 году положение не изменилось Р по-прежнему одна прачечная на всех, и жители в большинстве своем, как и ранее, были лишены доступа к услугам прачечной[291].
В промышленных городах области дела обстояли хуже, чем в областных центрах. Пожалуй, самая неблагоприятная обстановка сразу после войны сложилась в Горьковской области, в которой не было ни одной городской прачечной. На фабриках, в больницах и детдомах имелись свои прачечные, но они были предназначены исключительно для удовлетворения собственных нужд – обычным гражданам пользоваться ими не разрешалось[292]. В свою очередь, имея в качестве отправной точки столь низкий уровень обеспеченности услугами, к середине 1950-х годов, по крайней мере, некоторые области достигли значительных успехов. Прачечные промышленных городов Ивановской и Челябинской областей, которые в 1945-1946 годах находились в безнадежном состоянии, к 1954 году хотя бы достигли уровня, при котором могли функционировать без длительных простоев и принимать в стирку белье от простых граждан[293].
Учитывая суровые реалии, с которыми сталкивались прачечные -ограниченная пропускная способность, низкое качество стирки и ужасное состояние большинства зданий, – была определенная логика в том, чтобы сконцентрировать ресурсы на обслуживании тех учреждений, которые представляли наибольшую угрозу распространения инфекционных заболеваний, особенно тифа. Это были не только больницы, но и общежития и детские дома, любые места, где большие массы людей жили и спали в непосредственной близости друг от друга. Последствия неудовлетворительной работы прачечных, возможно, до некоторой степени смягчались еще одним институтом здравоохранения, дезкамерами при больницах и санпропускниках. Как об этом будет рассказано в следующем разделе, любой, чья одежда была заразной или ее сочли таковой, должен был сдать ее на прожарку или химобработку. С этой точки зрения дезкамеры, хотя и имели дело не с такими большими объемами одежды в абсолютном выражении, очищали гораздо больше предметов одежды людей, входивших в группу риска.
Нехватка прачечных, таким образом, сильнее всего сказывалась на простых семьях. Если в 1960-е годы проблему решал рост количества бытовых стиральных машин и пропускной способности общественных прачечных, то в последние годы сталинского режима для облегчения этого бремени требовались гораздо более прозаические вещи: водопровод, горячая вода и газ. И в этой области, как и во многих других в советском обществе, прогресс был мучительно медленным.
Противоэпидемические меры
Сталинский режим нес в себе явное противоречие. С одной стороны, он отказывался осуществлять необходимые инвестиции в инфраструктуру системы здравоохранения. С другой стороны, он пытался компенсировать это рядом тщательно разработанных мер, направленных на поиск, выявление, изоляцию, а затем обеззараживание тех, кто мог бы положить начало или способствовать распространению инфекции. Наряду с плановыми проверками «организованных контингентов» – школьников, лиц, проживавших в общежитиях и казармах, заключенных, пациентов больниц и периодическими массовыми медосмотрами рядовых граждан: любой больной с высокой температурой автоматически воспринимался как потенциальный переносчик тифа и изолировался для наблюдения. Масштабы принятых мер впечатляли. В 1947 году население Куйбышева составляло около полумиллиона человек. В течение этого года власти осуществили 1 647 197 проверок на наличие вшей, что эквивалентно одной проверке каждого жителя раз в четыре месяца. Педикулез был обнаружен более чем у 43 тыс. человек, которые были отправлены в санпропускники; дезинфекции подверглись около 80 тыс. предметов одежды и других личных вещей. В результате выявили 590 больных тифом[294]. В Молотовской области специальные «отряды» медработников, известных как «дезинфекторы», провели в 1948 году более 4 млн проверок на завшивленноость и отправили на «санобработку» 800 тыс. человек, у 10 тыс. из которых была температура. Также обеззаразили 2,5 млн предметов одежды. Все эти усилия помогли выявить 181 тифозного больного[295]. Вроде бы довольно скромный результат для столь масштабной акции, но вши и тиф распространяются быстро.
Одного носителя, будь то беспризорник, ночующий в подвале или на чердаке с другими детьми улиц, рабочий или заключенный, прибывший из другой местности, или просто транзитный пассажир поезда или парохода, достаточно, чтобы положить начало вспышке заболевания. Эпидемия тифа, разразившаяся во время голода 1947 года, именно так распространилась по всей стране. Она также усилила антипатию режима к беспризорникам и безнадзорникам. Они несли угрозу обществу не только своими преступлениями и демонстративным неповиновением властям (с точки зрения режима: второе было гораздо серьезнее первого), но и тем, что разносили тиф, и за ними было исключительно трудно уследить[296]. Конечно, рассадников вшей хватало и гораздо ближе к дому, и нет сомнения, что именно благодаря настойчивости при проведении противоэпидемических мероприятий удалось избежать бо́льших масштабов эпидемии, и смертность от нее осталась на относительно низком уровне. Когда в сентябре 1947 года в Москве была зафиксирована вспышка тифа, столичные органы здравоохранения начали уделять особое внимание школьникам. Масштабные, но не всеохватные проверки показали, что количество случаев педикулеза за месяц подскочило с 1 до 4,6 %. Тогда ГСИ дала указание учителям регулярно осматривать детей и направлять тех, у кого будут обнаружены вши, на санобработку. При рецидиве медработники осматривали всех членов семьи и в случае необходимости опять-таки отправляли их на санобработку. На протяжении осени проверки становились масштабнее, хотя заболеваемость снизилась незначительно, предположительно потому что дети не получали должного лечения инсектицидами. Впрочем, главное, что эпидемию удалось сдержать. Хотя 90 московских школ сообщили о случаях тифа, почти все они были единичными – болезнь не распространилась, по крайней мере, среди школьников