Страх перед вшами также объясняет, почему органы здравоохранения установили жесткий контроль над парикмахерами и парикмахерскими. Состояние последних было откровенно удручающим – многие располагались во времянках, в некоторых не было ни водопровода, ни канализации, что серьезно затрудняло реализацию задач санитарно-гигиенического контроля, который, впрочем, был строгим, по крайней мере в крупных городах. Все работники парикмахерской должны были проходить медицинское освидетельствование. Все волосы необходимо было собирать и сжигать. Каждому клиенту полагался свежевыстиранный фартук или пеньюар, а все бывшее в употреблении белье подлежало дезинфекции. Расчески были одноразовыми, а в таких городах, как Москва и Горький, имелись специальные «лаборатории» для их стерилизации. В Москве в 1947 году стерилизовали 12 млн расчесок. Само собой разумеется, это был недостижимый идеал для других регионов. На периферии, например, в небольших городах Московской области стерилизация расчесок не являлась чем-то само собой разумеющимся, по крайней мере в первые послевоенные годы, и некоторые парикмахеры в нарушение санитарных правил не сжигали волосы, а закапывали их. Даже в Москве парикмахерские испытывали трудности со свежим бельем. И все же, учитывая проблему тотального дефицита в экономике, положение с парикмахерскими на фоне тех же бань было не столь удручающе[298].
Впрочем, самый строгий контроль устанавливался над транзитными пассажирами. Идея карантина и контроля над путешественниками в целях предотвращения распространения эпидемий родилась задолго до разработки микробной теории инфекции. Впервые в Европе прибегли к карантину в Венеции в 1348 году, когда город закрыл свою территорию от потенциальных разносчиков чумы[299]. В XVII веке Габсбургская империя попыталась установить санитарный кордон (cordon sanitaire) на границе с Османской империей в попытке не допустить проникновения чумы в Европу. В портах суда, прибывавшие из объятых эпидемией местностей, ставились на карантин; в городах досматривали путешественников из тех краев, где были зафиксированы случаи чумы. Схожие меры принимались в Великобритании вслед за вспышками чумы в 1660-х годах и в Марселе – в 1720 году[300]. Развитие сети железных дорог в XIX веке способствовало быстрому проникновению холеры из Азии в Европу через Россию. После того, как в 1892 году в Афганистане вспыхнула холера, добравшаяся затем до европейской части России, Германия попыталась сдержать распространение болезни, закрыв свои границы. Как пишет Эванс, беженцев из Российской империи, отправлявшихся в Соединенные Штаты, везли через Германию в запломбированных вагонах, не разрешая им выходить из вагонов, пока они не добирались до пункта назначения, а именно до портов Бремена или Гамбурга. Если кто-нибудь все-таки выходил из поезда, «со станции выводили людей и дезинфицировали ее после отхода поезда». Эмигрантов, добравшихся до Гамбурга и дожидавшихся отхода корабля в Америку, размещали в особых бараках и подвергали медицинскому освидетельствованию, их вещи дезинфицировали[301].
Я рассматриваю эти примеры настолько подробно, потому что они очень напоминают опыт, полученный Советским Союзом полвека спустя, в начале Великой Отечественной войны. Первые дни войны вызвали на советских железных дорогах санитарный кризис почти невероятных масштабов. В свою очередь, именно этот кризис и положил начало той системе санитарно-гигиенического контроля над перевозкой пассажиров железнодорожным транспортом, которая легла в основу послевоенной политики. Не надо при этом забывать, что массовые перемещения людей по стране, которые начались с эвакуацией западных территорий в начале войны, продолжились, пусть и в меньшем масштабе, в послевоенные годы. Различные категории заключенных или рабочих, входящих в систему МВД, миллионы кабальных работников, призванных в школы ФЗО или мобилизованных по оргнабору, сотни тысяч сезонных рабочих с торфоразработок и лесозаготовок и, разумеется, красноармейцы – все они ехали по железным дорогам, подвергали опасности здоровье окружающих и свое собственное. Редкость эпидемий была, в первую очередь, обусловлена действенностью методов, выработанных в ходе войны.
Когда Германия вторглась в Советский Союз, железнодорожному и водному транспорту пришлось решать две основные санитарные задачи. Первая заключалась в установлении контроля над передвижением эвакуированных, чтобы избежать вспышек эпидемий и их распространения через транспортные артерии в отдаленные уголки страны. Вторая задача сводилась к предотвращению любых эпидемий в рядах Красной армии. Для решения первой из них при всех крупных эвакопунктах создавались эвакуационные комиссии. Их работа не сводилась к санитарно-эпидемиологическому контролю, от них требовалось оказывать помощь эвакуированным, в том числе в расселении и устройстве на работу. В каждой комиссии имелась медицинская секция, которая, наряду с оказанием стандартной медицинской помощи, назначала прививки, проводила «санобработку» и снимала с рейсов больных или находящихся в группе риска пассажиров, направляла их в больницы или изоляторы. Для наблюдения за их работой Всесоюзная государственная санитарная инспекция разместила своих уполномоченных на 24 крупнейших железнодорожных узлах, включая Горький, Казань, Иваново, Ярославль, Сталинград, Чкалов, Актюбинск, Петропавловск и ряд небольших населенных пунктов восточнее. Для решения второй задачи правительство 18 апреля 1942 года создало санитарно-контрольные пункты на 198 крупных железнодорожных узлах и станциях[302]. Они должны были обеспечить прохождение санобработки всеми пассажирами эшелонов, надлежащую дезинфекцию подвижного состава, чистоту на вокзалах и выдачу пассажирам кипятка для утоления жажды в пути. Основной принцип заключался в том, чтобы держать военные эшелоны отдельно от пассажирских поездов, тем самым предотвращая опасность распространения тифа среди солдат. Отсюда взяла начало практика, ставшая стандартной и во время, и после войны и сводившаяся к тому, что каждый пассажир должен был проходить медосмотр и санобработку до посадки на поезд или пароход, находиться под медицинским наблюдением в пути, а затем должен был подвергаться еще одной обработке по прибытии к месту назначения[303].
Ситуация, с которой столкнулись медицинские секции и санитарно-контрольные пункты, была поистине ужасающей. Пропускной способности и инфраструктуры советских железнодорожных станций, от крупных вокзалов до полустанков, просто не хватало, чтобы обслужить огромные массы людей, перевозимых по железным дорогам страны. Первостепенной проблемой была нехватка уборных. Привокзальные площади и сами пути скоро были покрыты экскрементами. На многих крупных вокзалах не было не только чистой питьевой воды, но даже кипяченой. Вокзалы переполнялись настолько, что людей не пускали внутрь, и они толпились снаружи, тем самым только усугубляя антисанитарию. Что еще хуже с военной точки зрения, на станциях было невозможно разделить военных и гражданских пассажиров. Специфические проблемы создавало присутствие эвакуирующихся детей. Медицинского персонала для присмотра за ними в достаточном количестве не было. Во многих поездах отсутствовали специальные вагоны, где можно было бы изолировать заболевших детей. Ощущался острый дефицит лекарств, в том числе иммунных сывороток, жизненно важных в случае вспышек кори и дифтерии[304]. Также не проводились элементарные профилактические мероприятия: дети перед отправкой не проходили санобработку, а сопровождающие лица были плохо обучены не только обращению с продуктами и водой, но и элементарным правилам личной гигиены. А значит, не стоит удивляться тому, что во всех центральных и восточных регионах СССР среди эвакуированных наблюдались вспышки дизентерии, кори, скарлатины, дифтерии и тифа[305]. Значение всего перечисленного трудно переоценить. Риску подвергались не только сами пассажиры, особенно дети, но и жители городов, в которые они направлялись, поскольку это означало появление новых переносчиков болезней среди тех, кого и так делали уязвимыми плохие жилищные условия, антисанитария и скудный рацион.
Примерно через год после вторжения Германии советские власти ввели более строгую систему контроля, которая могла эффективнее справляться с кризисом. Эвакопоезда переводили на специальные запасные пути к пунктам санобработки, где у людей был доступ к уборной и возможность получить кипяток и еду. После отхода поезда место его стоянки тщательно обрабатывалось и дезинфицировалось. Когда составы особого назначения прибывали на конечную станцию, принимающие лица должны были осмотреть каждого эвакуированного, вагон за вагоном. Все эвакуированные должны были пройти санобработку перед получением пайка и направления в общежитие.
Санитарный контроль на вокзалах также стал строже. Набирались специальные бригады для уборки мусора и отходов человеческой жизнедеятельности с территории вокзала; привлекали местных жителей для уборки бытовых отходов и экскрементов с путей. Станции получали хлораторы для дезинфекции питьевой воды, надворные уборные и гораздо реже – новые бани и дезкамеры. Власти считали признаком успешности принятых мер то, что «подавляющему большинству» крупных вокзалов удалось убрать все отбросы и отходы до наступления жары летом 1943 года. Но нельзя сказать, что эта система функционировала безотказно. Поступало множество жалоб на то, что медицинский персонал санитарно-контрольных пунктов пропускает составы без досмотра и не снимает с поездов больных пассажиров