[566]; 3) рабочий процесс приводил к напрасным тратам из-за общего небрежного отношения. Несоблюдение технологии вело к сверхпотреблению сырья и полуфабрикатов или к порче всей партии товара. Неаккуратное хранение подразумевало, что значительное количество сырья и металла портилось и не могло быть использовано в производстве. Затраты на их добычу оказывались выброшенными на ветер; чтобы восполнить недостачу сырья для производства необходимой продукции, страна была вынуждена добывать его заново.
Второй аспект «напрасных трат», или самоотрицающего роста, -высокая доля изначально бракованной продукции, от которой приходилось отказываться и отправлять на переделку, либо продукции столь низкого качества, что требовались значительные траты рабочего времени для ее исправления или приспособления к использованию. Чтобы понять, как это происходило, достаточно изучить советское машиностроение: операторам станков обычно приходилось тратить время на переформовку отливки и запчастей, потому что они поступали в цех уже неправильной формы или размера. Огромное количество металла в виде обрезков валялось на полу, и далеко не весь он отправлялся на переплавку[567]. Заводы оборудовали огромные цеха только для того, чтобы переделывать дефектные детали или изготавливать запасные части, потому что производители станков их не поставляли (а новые детали зачастую все равно не работали, потому что у рабочих, стоящих у станка, не было схем). Это также объясняет, почему в советской промышленности существовал такой огромный ремонтный сектор. Станки изготавливались плохо и/или поставлялись на заводы без необходимых деталей. С большой вероятностью они ломались уже на этой стадии. Небрежное обращение рабочих-станочников со станками на фабриках становилось причиной последующих поломок. Наконец, сам ремонт также проводился халтурно отчасти из-за того, что у ремонтных рабочих не было под рукой подходящих деталей, отчасти из-за того, что они спустя рукава относились к своей работе. Именно поэтому к середине 1960-х годов в советской промышленности ремонтом станков занималось почти столько же человек, сколько непосредственно их производством[568].
Именно этот процесс самоотрицающего роста помогает объяснить постоянное доминирование тяжелой промышленности в советской экономике. Сторонники «теории групп интересов» пытались объяснить это явление ссылками на преобладающий политический вес, которым обладали во властных кругах наркомы (позднее министры) и руководители в тяжелой промышленности и который использовали для требований несоразмерно высокой доли ресурсов для своих предприятий. Это наблюдение, безусловно, справедливо, у него есть реальные основания. Напрасные траты сырья приняли такой размах, что сектор тяжелой промышленности требовал огромных вливаний, просто чтобы экономика хотя бы стояла на месте. Если 10-20 % (или даже больше) добываемого угля вы теряете при доставке, или вынуждены потреблять его больше из-за плохо спроектированных либо плохо построенных доменных печей, или в этом угле высокое содержание золы, то вам неизбежно потребуется больше угольных шахт для добычи большего количества угля. Соответственно, это требует больше добывающего оборудования, больше рельсов, вагонеток, подвижного состава и локомотивов, чтобы доставить его до места назначения. Если вы производите слишком много низкокачественной стали, на строительных площадках и машиностроительных заводах приходится использовать больше стали при возведении зданий или изготовлении станков. Это значит, что вам требуется больше сталелитейных заводов, а для них вам потребуется, в свою очередь, изготовить все то, что необходимо для возведения и оснащения сталелитейного завода. Если оконное стекло столь непрочно, что дает трещины почти сразу после установки в окнах нового здания, то вам требуется больше стекольных фабрик для выпуска большего количества стекла, которое, в свою очередь, разбивается и требует замены. Можно продолжать долго, но идея, я думаю, уже ясна. Гипертрофированное развитие тяжелой промышленности в Советском Союзе было не только результатом идеологической идеи-фикс Сталина и его плановых органов (а также всех последующих поколений советских плановиков) и не только результатом ресурсных войн между комиссариатами или министерствами. Это был закономерный результат экономической системы, которая не могла продуктивно использовать значительную часть того, что она производила. Напрасные траты, или самооотрицающий рост, стали драйвером развития сталинской системы, той силой, которая способствовала экстенсивному экономическому росту. В то же время, однако, они стали главной причиной нестабильности системы в долгосрочной перспективе и, в конце концов, стагнации.
Мы можем рассмотреть эту проблему с другой точки зрения. Согласно Марксу, антагонистические отношения между наемным трудом и капиталом сами по себе выражали противоречие между потребительной и меновой стоимостью. Рабочая сила была «потребительной стоимостью» (use value), объектом использования, который выполнял полезную работу, преобразовывая средства производства в товары, предназначенные для продажи на рынке, то есть создавал ценность. При этом действии полезные свойства отдельных форм труда стирались и труд становился абстракцией, или гомогенным трудом: рабочая сила одного человека легко заменялась рабочей силой другого, равно как и товары, произведенные ими, были взаимозаменяемы на рынке, поскольку обладали равной (абстрактной) меновой стоимостью. Товары, разумеется, представляли собой полезные предметы, полезную ценность, но при капитализме они не могли быть использованы без такой стадии, как продажа на рынке, где товары превращались в деньги. Если им не удавалось найти покупателя, их потребительная стоимость терялась, тратилась напрасно. Особенно хорошо это становится заметно в период острых кризисов капитализма, в частности во время Великой депрессии или в период кризиса, порожденного коллапсом банковской системы в 2007-2008 годах. В 1930-е годы люди голодали, в то время как фермеры вынуждены были забивать скот и закапывать его в землю, потому что его цена на рынке не могла покрыть стоимость корма. Заводы и строительные площадки опустели, хотя люди отчаянно нуждались в одежде, обуви и домах. Сегодня, почти 80 лет спустя, мы видим практически идентичную картину.
В Советском Союзе, напротив, промышленность не производила товары для продажи на рынке, поэтому они не обладали меновой стоимостью. Товары производились и распределялись через строгую систему, ориентированную на их потребительские свойства: будь то лесоматериалы, сталь, уголь, торф, одежда, обувь, цемент или любой другой продукт. Противоречие возникало не между потребительной и меновой стоимостью, а внутри самой потребительной стоимости. Если при капитализме товар – продукт, произведенный для продажи на рынке для реализации заложенной в него меновой стоимости, -это социальная форма продукта, вышедшего с завода, то в советской системе промышленность выпускала то, что я называю «деформированный продукт» (deformed product). Этот деформированный продукт представлял собой социальную форму продукта в рамках сталинской системы. Внешне этот продукт обладал потребительскими свойствами, но в реальности он лишь отчасти удовлетворял те нужды, для удовлетворения которых он был произведен, во многих случаях его нельзя было использовать вовсе. Индивидуальные потребители приобретали одежду или обувь, потому что им надо было во что-то одеваться и обуваться, но эти товары были ужасного качества, подчас совершенно не годные к потреблению. Они быстро изнашивались или сразу теряли свои потребительские качества[569]. Внутри промышленного производства заводы покупали металл, сырье, станки, топливо, но и это все тоже могло не функционировать так, как положено или запланировано. Поскольку корень напрасных трат, приводивших к созданию таких продуктов, лежал в основе специфической советской системы производства, мы можем сказать, что деформированная продукция стала социальным выражением антагонистических отношений между советской элитой и рабочими.
Неотъемлемое противоречие пустых трат, или самоотрицающего роста, выражалось и на политическом уровне. Элите требовалась атомизированная (или «молекуляризированная») рабочая сила, чтобы защитить свою власть и постоянный доступ к привилегиям. Эта атомизация, в свое время, выразилась в специфической форме трудового процесса в советском производстве, что в свою очередь привело к выпуску бракованной продукции и напрасным тратам ресурсов (самоотрицающий рост). При этом выпуск брака не был «позитивным» выражением недовольства. Для самих рабочих это тоже было чрезвычайно неприятным, деморализующим фактором, как исчерпывающе показали интервью, взятые в эпоху перестройки[570]. В этом смысле самоотрицающий рост нес в себе глубокое социальное противоречие. С одной стороны, он формировал более широкий политический контекст, углублявший демотивацию и атомизацию рабочих, что, в свою очередь, служило необходимым условием для сохранения элитой своей власти (вы видели, что произошло при перестройке, когда деморализация и атомизация временно исчезли). С другой стороны, процесс самоотрицающего роста в конце концов завел систему в период долгосрочного сокращения, который закончился коллапсом системы и развенчанием элиты. Другими словами, изначальное условие удержания элитой своей власти – атомизированный рабочий класс – также стало условием распада системы[571].
Каким образом приведенный анализ помогает понять эмпирический материал, приведенный в книге? Во-первых, он помещает вопрос, почему Советский Союз при Сталине столь пренебрежительно относился к городской инфраструктуре, в более широкий контекст проблемы, которую стране так и не удалось решить: баланс между производством и потреблением. С самого начала первой пятилетки и вплоть до распада СССР советская система работала по одному и тому же шаблону: производство средств производства всегда имело приоритет над производством средств потребления, внутри промышленности производственные цеха имели приоритет над вспомогательными. Советские лидеры, по крайней мере после Сталина, хорошо осознавали эту проблему. Низкий уровень потребления снижал моральный дух населения и