– И Варвара Петровна также не желала этому верить, и Ермолай Андреевич. Но все свидетельствует против вас.
– Вы имеете в виду, что меня видели в обществе Гверры? – спросила я, невольно покраснев. – Это я легко могу объяснить. И свидетелем моим будет сам директор цирка, господин де Бах. Речь шла об услуге, которую я случайно оказала де Баху…
– При чем тут он? Лиза, вы еще не понимаете, в какую пропасть упали! Все товарищи Гверры клянутся, что вы были его любовницей и тайно с ним встречались. Они даже берутся указать место ваших ночных встреч!
– Я? Кудряшов, вы с ума сошли!
– Тогда уж не я, а частный пристав Вайсдорф! Это он собрал все сплетни о вашем романе с итальянцем и с торжеством доставил их к Варваре Петровне и Ермолаю Андреевичу! Вообразите, каково мне было слышать, что вы – вы! неприступная Диана! ходячая добродетель! – бегали по ночам к итальянцу! А затем, поняв, что удержать его вам не удастся, ночью пришли в цирк и ткнули его ножом прямо в сердце!
Кудряшов не на шутку разволновался. Я все еще не понимала, насколько серьезно обвинение.
– Мне остается только по-христиански простить этих бедных людей за клевету, – как можно спокойнее сказала я. – Они потеряли товарища, они ищут убийцу, это все понятно… Только я Гверру не убивала, клянусь вам!
– Но что же вы делали ночью в цирке?
Я ответила не сразу. Выходило, что кто-то из товарищей Лучиано видел меня. Мог ли это быть тот, кто за мной погнался? Или еще кто-то, кого я в темноте не заметила, узнал меня? Новость была прескверная…
– Я искала там Васю и Николеньку. Они решили, что ночью непременно будет пожар и придется спасать лошадей. Я обнаружила, что их нет в детской, догадалась, куда они сбежали, и пошла следом, чтобы привести их домой. Услышав в цирке голоса, я вошла… и увидела тело Гверры…
– А мальчиков вы там нашли?
– Нет… Признаться, когда я увидела труп, я… мне… не каждый ведь день спотыкаешься о трупы…
– Но отчего вы сразу не вернулись домой? И где вы были все это время?
– У добрых людей…
– У вас концы с концами не сходятся, Лиза. Зачем отсиживаться у добрых людей, если вы ни в чем не виноваты? И еще нож…
– Какой нож?
– Тот, которым был убит Гверра. Лиза, ради Христа, хоть мне-то скажите правду! Я найду способ помочь вам!
– Тише! – теперь уже я призвала его к осторожности. – При чем тут нож убийцы?
– Лиза, полиция обыскала вашу комнату, они нашли портрет Гверры, вами нарисованный. И с кухни пропал большой нож. Ваша Дарья первым делом доложила об этом Варваре Петровне, а Варвара Петровна проболталась частному приставу, теперь и сама не рада.
– Но это же совсем просто! Пусть дуре Дарье покажут тот нож, которым был убит несчастный Гверра!.. – начала было я.
– Невозможно. Тот нож исчез.
– Как он мог исчезнуть?
– Тело не сразу отвезли на съезжую. Оно лежало где-то в цирке, или в парке, или я уж не знаю где. Утром оказалось, что кто-то вынул нож.
– Вы хотите сказать, что это была я? – наконец-то я стала осознавать всю опасность своего положения.
– Так полагает Вайсдорф. Убив Гверру, вы не смогли покинуть цирк и где-то спрятались. Потом вам удалось вытащить из тела нож. Вы оставались в своем убежище до вечера, пока не стала сходиться публика, и, замешавшись в толпу, скрылись.
– Да где ж я там могла спрятаться?
– Товарищи Гверры полагают, что вы смогли забраться в щель между ложами первого яруса и землей.
– Как я могла знать о существовании такой щели?
– Вы могли найти ее случайно. Лиза, я не сочинил все это, я только пересказал слова частного пристава! Один Бог знает, как неприятно мне говорить вам все это…
Я ничего не ответила.
В романах оскорбленная невинность поднимает шум, взывает к Господу, наконец, лишается сознания. Я ни на что подобное была неспособна. В голове моей образовалась мысль, которая разрослась и затмила собой все иные мысли: «Это – конец…»
Как могла я оправдаться – хотя бы перед Кудряшовым? Меня видели в цирке, стоящей на коленях перед телом Лучиано; все слышали мой пронзительный вопль; никто не понял, куда я скрылась; портрет Лучиано найден в моей комнате, и все это – правда, правда, правда!
А слова товарищей Гверры – ложь, да только у меня нет средства ее опровергнуть. Разве сидел по ночам у дверей моей комнаты сторож, чтобы присягнуть – девица Полунина все эти ночи провела дома и никуда не убегала?
Тут мне пришло на ум еще одно соображение: а ведь эти господа не врут! Откуда бы они могли знать о моих, пусть даже невинных, встречах с итальянцем, как не от него самого? Я слыхала про нравы артистов – у них за честь и за подвиг почитается соблазнить женщину или девушку из порядочной семьи. Гверра, очевидно, лгал им про страстный роман со мной, чтобы услышать их похвалу. Все, что я делала по доброте и простоте душевной, теперь оборачивалось против меня. Когда я принесла рисунок господину де Баху, Гверра догнал меня – и никто не слышал, о чем мы уговаривались. А, вернувшись, он мог наплести невесть что. Затем он приходил на свидания в храм принаряженный – и одному Богу ведомо, где он после того слонялся, а товарищам своим исправно докладывал, что запросто добился моей благосклонности!
Вот истинный повод возненавидеть весь род мужской!
Но ведь я не называла Гверре своего имени, не говорила, где живу. Как же товарищи его догадались, кого назвать полицейским и куда их направить? Неужели за мной следили?
– Послушайте, Кудряшов, еще раз клянусь вам – я никого не убивала! Меня оболгали, я не так воспитана, чтобы пасть в объятия бродячего балаганщика! Даже если это красавчик-итальянец! – произнеся эти слова, я почувствовала, что слезы подступают к глазам.
В недобрый день эта древнеримская красота покорила мою душу!
Я заплакала – от какой-то непостижимой жалости, рассудок мой не мог бы ее объяснить. Кудряшов смотрел на меня с недоумением и даже страхом – он и представить не мог, что я способна самозабвенно рыдать.
Он раздобыл стакан с водой и попытался меня напоить. Вода оказалась теплая и отвратительная, я оттолкнула Кудряшова и понемногу стала успокаиваться.
– Вы верите мне или шайке балаганщиков? – спросила я.
– Вам, разумеется, – сразу ответил он, – но все доводы против вас настолько логичны…
– То есть, моя воображаемая страсть к итальянцу показалась вам логичной? Хорошего ж вы обо мне были мнения!
– Тише, ради Бога, тише! – воззвал он.
– Но как вы бы все это объяснили?
– Нож, несомненно, взяли мальчики… Вы знаете их страсть ко всякому оружию…
– Отчего ж они его не вернули?
– Не знаю. Вы даже не сказали, вернулись ли они сами.
– Утром они были в своих постелях. Они очень расстроены из-за того, что вы пропали. Никуда не хотят идти, сидят в детской, их с большим трудом выпроводили хотя бы поиграть во дворе. Лиза, вам никто не поверит, когда вы скажете, что эти два ангела ночью сбежали из дома.
– Но пусть спросят их самих.
– Они так боятся Ермолая Андреевича, что не посмеют признаться… если они действительно убегали, разумеется…
– Вы не верите мне, – с горечью сказала я. – И я даже знаю отчего. Вы сравниваете себя с бедным Лучиано Гверра и считаете, что, выбирая между вами двумя, я должна была предпочесть его. Но почему женщина непременно должна кого-то выбирать и предпочитать? Отчего бы вам не оставить ее в покое и не приписывать ей никакого преступного выбора? Мне никто не нужен! Решительно никто!
– Я хотел бы вам верить, Елизавета Ивановна, хотел бы!..
Тут в стенку постучали. Кудряшов обернулся с таким испугом, что мне стало его жаль.
Все, что я могла для него сделать, – это поскорее убраться прочь из его жилища.
– Прощайте, – сказала я. – И никому не говорите, что я у вас была.
– Стойте! – воскликнул он. Но удерживать меня было бесполезно.
– Меня ждут внизу те самые добрые люди. Не смейте меня провожать!
Одному Богу ведомо, чего мне стоило пройти четыре шага, не припадая на правую ногу.
С лестницы я не сошла, а сползла по перилам.
Кудряшов остался в своей комнате – думаю, что безмерно благодарный мне за мой уход. Я была уверена, что он никому ничего не скажет – его же заклюют, что он не сумел меня удержать. А если бы удержал, если бы сопроводил домой – Ермолай Андреевич собственноручно доставил бы меня в часть. Потому что домашняя учительница, замешанная в дело об убийстве наездника, ему не нужна.
Я понятия не имела, куда теперь деваться. По всему выходило, что нужно вернуться к Алексею Дмитриевичу. Да, вернуться и самой докопаться, что он делал в цирке и какое он, а не я, имеет роковое отношение к смерти бедного Лучиано. Другого способа обелить свою репутацию я не видела.
И я стала придумывать ложь, объясняющую, почему я вдруг решила поселиться у незнакомого человека. Эта ложь должна была хоть несколько походить на правду, чтобы мне по неопытности не запутаться.
А что в моем положении правда?
То-то и оно…
Глава шестаяРассказывает Алексей Сурков
Никакого пожара в цирке не было.
Впоследствии мы узнали, кто и для чего поднял тревогу. Но – всему свое время!
Когда мы выскочили из цирка вместо с незнакомкой, которую я спас, там начался переполох, и искать в этом переполохе Ваню уже не имело смысла. Он конечно же выводил лошадей в парк, да только найти его там было бы сложно – парк кишмя кишел цирковыми служителями, наездниками и, статочно, музыкантами – где ж им еще ночевать, как не в родном балагане?
Я косо смотрю на всевозможных незнакомок. Кто их знает, что у них на уме. Встречал я некоторых в обществе драгоценной сестрицы – и они не вызывали ни малейшего желания познакомиться поближе. А уж уличные незнакомки – гроза кошельку и здоровью.
Но эта особа, сдается, была в цирке не посторонним человеком, хотя и говорила по-русски. Я первым делом подумал, что ее сманил за собой из столицы кто-то из смазливых наездников. Петербуржский выговор я всег