– Именно так и отвечу. И тебе советую ничего об этом маленьком подлеце не знать, милая Лаура! Он подходил нам по росту и способностям – вот все, что они услышат и от меня, и от тебя!
– Как будто ты не мог найти низкорослых мальчишек в Вене! Нет, тебе непременно нужно было увезти это сокровище из Санкт-Петербурга! Кто тебе поверит, милый Кристоф?
Я так и знал, что Ванин побег связан с какой-то загадкой. Но в чем она заключается – понять был не в силах.
– Где ты спрятал его? – вдруг спросила «милая Лаура».
– Я нигде его не прятал, он сбежал.
– Ты полагаешь, я тебе поверю? Скажи это полицейским ищейкам, а я хочу знать правду!
Он так и не признался ей, где Ваня.
Если бы я, посылая Свечкина в разведку, знал, какие вопросы ему следует задавать служителям Симеоновского цирка! Одного всего одного вопроса хватило бы, чтобы напасть на след! Но я не сыщик, и нужный вопрос мне даже в голову не пришел, а Свечкину – тем паче. Знай я сейчас ответ на этот вопрос – и игру де Баха раскусил бы с легкостью. Но я знал только то, что мой племянник, обычно послушный и рассудительный, сбежал из дома вместе с балаганщиками.
– Ну что ж, Гаврюша, давай рассуждать, – так обратился я к своему помощнику. – Допустим, де Бах где-то прячет моего племянника, а если полицейские сыщики спросят его о мальчике, привезенном из столицы, он со злостью объявит, что мальчик сбежал. Я не говорю о причине! Я говорю только о возможном месте, где Ваня может скрываться!
– Сдается, я знаю, где это, – сказал Гаврюша. – Если ваш Ваня пропал из цирка прошлой ночью, когда случились и убийство, и похищение девицы, и похищение коней, то у господина директора на примете было не так много мест, где его скрыть. Эти балаганщики в Риге чужие, прикатили и укатили, ни с кем дружбы они тут не водят. Значит, единственное место, куда его могли тайно привести, – эта самая гостиница.
– Но если его привели ночью, то как могли снять для него комнату?
– И снимать не надо было. У де Баха в распоряжении есть комната, за которую уплачено вперед и которая той ночью осталась без хозяина, прости, Господи, его грешную душу.
Я понял, что он имеет в виду Лучиано Гверра.
– Так надобно же проникнуть туда! – воскликнул я.
– С Божьей помощью и проникнем.
Мы выбрались из номера и отправились на поиски Перфила Игнатьевича. Услышав, что нам требуется, он в восторг не пришел.
Староверы – люди высокой нравственности. Взломать чужое помещение для них – основательный грех. Мы долго ему толковали, что в этом помещении, возможно, содержится мой племянник. Наконец его возвышенные соображения уступили место практическим.
– Здесь у нас допоздна не ложатся, – сказал старик. – Сейчас в тот номер ломиться опасно – поднимете шум, народ сбежится. А вот когда все улягутся, тогда и попытайтесь. А я тут ни при чем!
Он объяснил, где расположена комната покойного Лучиано Гверра, и ушел к себе в каморку. А мы волей-неволей вернулись в богато отделанный номер и прилегли на кроватях, спинки которых словно были скопированы с какого-нибудь немецкого собора, со стрельчатыми арками, прорезями, зубцами и прочей совершенно не нужной архитектурой.
– А вот о ком эта бабища не кричала – так это о нашей находке, – сказал Гаврюша. – Все пропажи перечислила, а про эту забыла.
– Может, не знала?
– Чего не знала? Что кто-то из штукарей бабу с собой из самого Петербурга везет? Да ей первым делом про эту бабу донесли.
– Так, может, наша загадочная незнакомка с ней поладила? Про все шашни ей доносила? Оттого фрау де Бах о ней и молчит? – сказал это, я задумался: как-то нелогично у меня получилось.
Но Гаврюша отыскал в моих словах ту логику, о которой я и не подозревал.
– Кого-то по хозяйкиному приказу выслеживала, – сказал он вдруг. – Да и прихватили на горячем, пришлось удирать. Может, девку эту, Клару.
– А что ж рыдала, словно обезумела?
– Так ногу повредила, больно – чего ж не зарыдать? Потому и с нами увязалась – кто-то ей грозился, видать, шею свернуть за подглядывание.
– Складно… А вот что, Гаврюша, нескладно. Если она за кем-то подглядывала, тот человек, надо думать, из компании штукарей. Я его крепко тростью приложил. Не иначе, сломал ключицу. Он же, вместо того чтобы шум поднять, куда-то на конюшню удрал. И, сколько нам удалось сегодня услышать, никто ничего про товарища своего с поломанной ключицей не говорил.
– Ну, выходит так, что ключица цела, кровоподтеком детинушка отделался.
Наш разговор сделался вял, оба мы задремали. Но я успел немного поспать днем и потому довольно скоро спохватился и разбудил Гаврюшу.
– Пошли, что ли, номер покойного Гверры открывать?
– Пошли, Алексей Дмитриевич, благословясь. Дай Боже, чтобы ваш племянник там отыскался – тогда наши похождения и кончатся. А я обратно в лавку вернусь. Грехов-то сколь замаливать…
– Ты же по хозяйскому приказу, пусть Яков Агафоныч твои грехи замаливает, – пошутил я.
– Хороший вы господин, Алексей Дмитриевич, а еретик, никонианство и вам душу погубит, коли не одумаетесь.
– Ну, нашел время проповедовать…
Мы на цыпочках подошли к нужной двери.
Старик научил нас, как отворять замок, и даже дал для этой цели железный пруток. Я взялся за это дело и с легким скрежетом одолел замок. Гаврюша приоткрыл дверь.
В комнате покойного наездника было темно, а свечку мы с собой не захватили. Сказывалось отсутствие опыта в подобных авантюрах.
– Ваня! – позвал я. – Ваня, это я, твой дядюшка Алексей. Я приехал за тобой! Выходи!
Ответа не было.
– Либо испугался, либо его там нет, – прошептал Гаврюша. – Надо войти. К темноте привыкнем и все разглядим.
– Либо спит, – добавил я. – У детей сон крепкий.
Мы вошли. Комната была невелика, у окна стоял стол, слева – ширмы, закрывающие кровать, на фоне окна выделялся силуэт двусвечника со свечами.
– Эх, жаль, огнива нету, – сказал Гаврюша.
– Вы тут все еще огнивом огонь разжигаете?
– Деды так разжигали, и мы будем.
– А спичками не пробовали?
– Грех.
Я по сей день не понял, что грешного в этих маленьких лучинках с желтыми головками. Но, перекладывая платок и прочее имущество из сюртука в потайной карман кафтана, я прихватил с собой и любимую свою игрушку – прометеевы спички. Однажды я ими перепугал сестрицу до умопомрачения. Когда потребовалось зажечь свечу, я вынул из коробочки бумажную трубку и, надкусив ее с одного конца, быстро отнес подальше от физиономии. Кончик вспыхнул, сестрица взвизгнула. А объяснялось это диво просто. На конце бумажной трубочки был слой зажигательной смеси, а в ней самой – крошечный пузырек серной кислоты. Укусом я рушил перегородку меж ними, и получалась вспышка.
Нет нужды говорить, что прометеевы спички привезли мне из Англии. Оттуда же доставили и недавно изобретенные спички, которые зажигаются путем трения головки о наждачную бумагу, производя при этом неслыханную вонь. Я решил подождать, пока англичане изобретут что-нибудь менее вонючее.
– Ты, Гаврюша, только не пугайся, – предупредил я. – Сейчас, с Божьей помощью, я свечу зажгу, но ты, Христа ради, не бойся!
Он с честью выдержал испытание, сказав только:
– Тьфу! И не лень же людям всякую пакость придумывать.
Огонек свечи озарил комнату, и я невольно разинул рот.
Здесь кто-то успел побывать – возле кровати на полу стояли раскрытые баулы, а вокруг были разбросаны вещи – предметы мужского гардероба.
– Вот это, Гаврюша, доподлинный грех – покойника обокрасть, – сказал я.
– Кто-то из своих потрудился, – заметил он. – Польстились на новые панталоны или на галстух, будь он неладен.
– А что, Гаврюша, ведь если в люди выйдешь – не только сюртук, фрак надевать придется, а во фраке без галстуха не ходят.
– Когда это еще будет! Мне сперва жениться нужно, своим домом зажить, свое дело завести. А к тому времени и фраки из моды выйдут. Гадкая одежонка – ни для тепла, ни для красоты, да еще раздвоенный хвост. Кто хвост носит – знаете?
Такой теологический подход к фраку меня порядком развеселил.
– Посвети мне, Гаврюша, – попросил я. – Может, мой Ваня в постели клубочком свернулся, а может, с перепугу успел под постель забраться.
Гаврюша взял двусвечник с одной горящей сальной свечкой, на которой уже стала собираться черная шапочка нагара. Мы подошли к постели.
Тут надо сказать, что ширмы, состоявшие из четырех затянутых недорогой тканью экранов были сдвинуты и торчали углами, так что кровать была наполовину открыта. Поэтому мы к ним и не прикоснулись.
В постели Вани не было. Я нагнулся, чтобы заглянуть под кровать, нагнулся и Гаврюша, чтобы посветить мне. И тут ширмы, вдруг сложившись, рухнули ему на спину. Гаврюша, качнувшись, налетел на меня и лишь чудом удержал в руке двухсвечник.
За ширмами прятался человек, но это не был Ваня. Проскочив мимо нас в коридор, он заорал истошным голосом:
– Воры! Держите воров!
Вот только этого нам недоставало!
Я, честно говоря, растерялся: отродясь меня – офицера, дворянина! – не называли вором. А вот Гаврюше, который лет с шестнадцати служил приказчиком, а до того – мальчиком на побегушках в лавке, всякие покупатели попадались – и такие, которые считали его записным мошенником, тоже. Потому, видать, он опомнился первым и запустил в крикуна подсвечником. Затем он схватил меня за руку и повлек прочь из номера покойного итальянца.
Гостиница, как всем известно, – это ряды номеров, двери которых выходят в длинные коридоры. Там есть и конурки, в которых горничные держат свое имущество, и другие конурки – в которых сидят коридорные. У коридорных, кроме прочих обязанностей, есть и такая – ночью начистить сапоги и башмаки постояльцев. Поэтому на помощь нашему крикуну первым делом выскочил ближайший коридорный со свечой, раздался топот – к нам бежали еще какие-то люди сверху и снизу.
Если бы не Гаврюша – попался бы я к ним в кровожадные лапы. Но он кинулся на крикуна, оказавшегося черноволосым подростком, с целью схватить его за ухо или за волосы и, ударив лицом о стенку, заставить замолчать.