Непонятным образом крикун вывернулся и кинулся прочь по коридору, а мы, даже не проводив его взглядом – вниз по лестнице. Гаврюша опять схватил меня за руку и заставлял двигаться все скорее и скорее. В прихожей уже стояли швейцар и сторож, готовые схватить нас, сверху за нами гнались коридорные. Беда казалась неминуемой.
Как во всякой почтенной гостинице, а именно таковой и являлся «Петербург», в нижнем этаже был устроен большой обеденный зал. К дверям, ведущим на улицу, нас не пускали; делать нечего – мы кинулись в этот обеденный зал, а там я вдруг опомнился и стал кидать в преследователей стульями. Силой меня Господь не обидел, и не надо, глядя на мой скромный рост, предполагать во мне слабость. Пока я вел эту канонаду, Гаврюша отворил окно – и мы отважно выскочили прямо на Замковую площадь.
Теперь главное было – пропасть из виду, но при этом не налететь на патруль. Мы положились на быстроту наших ног и, завернув за угол, нырнули в Малую Замковую улицу, оттуда – в Монастырскую и, в конце концов, выбежали к Дворянскому собранию. Сейчас, вспоминая ту ночь, я вижу, что нас спасло чудо.
– Держите, сударь, – сказал Гаврюша, тыча мне в руки нечто мягкое.
– Что это?
– Добыча.
– Какая еще добыча?
– С головы у мерзавца сорвал. Сдается, парик.
Мы стали искать, где бы досидеть до утра. В том же Санкт-Петербурге довольно всяких сараев во дворах, но в Рижской крепости каждая пядь земли на счету, дрова хранят в подвалах, а подвал плох тем, что спуститься-то в него дегко – выставил окно, выходящее на улицу на уровне твоих колен, да и соскочил, а выбираться как прикажете? Тем более, что во многих подвалах сделаны у окон откосы, чтобы удобнее спускать дрова или при нужде что-то вытягивать наружу. Наконец мы нашли какую-то щель в стене возле Яковлевской кирхи, забрались туда, уселись за землю и, поговорив малость, задремали.
Когда рассвело, мы разглядели парик внимательно. Он был уже старый, засаленный, и вороные кудри навели нас обоих на одну и ту же мысль:
– Уж не Казимира ли мы застали в комнате покойного итальянца?
Мы привыкли считать его подростком – его живая, худая, мальчишеская фигурка к тому располагала, он был одного роста с Ваней. Но странный это, однако, подросток – в парике! Допустим, для участия в представлении парик зачем-то нужен – красоты придает, что ли? Но представление завершилось – снимай его и напяливай на деревянного болвана, как делали наши деды при покойной государыне Елизавете Петровне.
Так и не поняв, точно ли это был он, мы стали соображать – как же теперь выбираться отсюда. Ворота отворяются рано – в крепость впускают прислугу, которая весь день служит хозяевам, а ночевать уходит в предместья; впускали разносчиков, зеленщиков с их корзинами, молочников с их бочатами; множество всякого народа, который кормится в крепости. Додумались до того, что нужно сперва оказаться у склада за реформатской церковью, в котором Ларионовы спокон веку нанимали то один, то два яруса. А там уж Гаврюша сразу найдет знакомцев, и мы выйдем в Московский форштадт с какими-нибудь мешками на плечах и невинным выражением физиономий.
Можно было держать пари, что хозяева «Петербурга» уже отнесли в полицию явочную, в которой самым злодейским образом расписали и грабеж, и ущерб обеденному залу, и наши приметы.
Наконец мы оказались в Гостином Дворе и отыскали Яшку Ларионова.
Купчина от наших подвигов в восторг не пришел, но и в панику не ударился.
– А то я не найду, где вас в русской Риге спрятать? – спросил он.
– Спрятаться нетрудно, – отвечал я. – Но я сюда приехал за племянником. И сейчас я уж беспокоиться начал – а жив ли он? Надобно найти в цирке своего человека. Я ему заплачу – лишь бы растолковал, что там за чертовщина творится.
– Хм… – задумчиво произнес Яшка. – А ведь человечек-то такой у нас есть. Только подход нужен особенный…
И как-то залихватски подмигнул мне.
– Это как же? – спросил я.
– Выйди-ка, Гаврюша, – приказал Яшка.
Когда мой праведник в образе хитрого приказчика покинул комнату и затворил за собой дверь, Яшка еще немного выждал, прежде чем приступить к делу.
– Алексей Дмитрич, девка, что вы в цирке спасли, у вас ведь проживает?
– А куда ей идти – она на больную ногу ступить не может. И в цирк вернуться ей страшно – я там, надо думать, ее любовника изувечил.
– Так вот к ней и нужно бы подкатиться.
– А как?
– Как? Ну… не мне вас учить… Ну, как к девкам подкатываются?
– Тьфу! – вскричал я, невольно скопировав интонацию Гаврюши. – Яша, да ты думай хоть изредка, что говоришь! Как это я, человек пожилой, почтенный, известный безупречным образом жизни, – да к какой-то приблудной девке?.. Да я и не знаю, как это делается! Давно эти проказы забыл!
– Пожилой? – Яшка задумался. – Сколько ж вашей милости лет?
– Сорок пять!
– Меня, стало быть, на три года постарше?
– Не знаю, я тебя не крестил, – буркнул я, придя от Яшкиной затеи в сквернейшее расположение духа.
В молодости я, понятное дело, проказничал. Да кто из моряков, приходя в порт, не думает первым делом о жрицах любви? Да и не только о них – было в моем тайном списке и несколько замужних дам. Но шли годы, и я не то чтобы обленился – а как-то само вышло, что я от этих дел отошел. Жениться я все как-то позабывал, ухаживать за дамами после тридцати пять перестал – боялся выглядеть комичным, этаким мышиным жеребчиком на тонких ножках, над которым дамы исподтишка посмеиваются, хотя исправно принимают его букеты и комплименты. К молоденькой свататься – ясно же, что она меня не полюбит. К вдовушке в подходящих годах – так Бог весть, полюблю ли я ее. На театральных девок денег нет, а приблизить к своей особе квартирную хозяйку, не давая ей надежды на венчание, – тоже нехорошо…
– В такие годы можно еще молодую взять и дюжину детей с ней нарожать, – уверенно сказал Яшка. – В год по младенцу, не слишком себя утомляя. И всех в люди вывести. И в семьдесят пять, выдав замуж младшую дочку, о душе подумать.
Я вздохнул. Дети – это сплошные нелепые хлопоты, довольно взглянуть на мою бестолковую сестрицу, чтобы разувериться в счастье семейной жизни.
– Так вот, коли уж вы ту девку спасли от большой беды, надобно за ней приволокнуться – она от одной благодарности многое для вас сделает. Все расскажет про цирк, про де Баха, скажет, к кому от ее имени тихонько подойти. И про Ваню вашего расскажет.
– То же самое она мне поведает, если и не приволокнусь.
– Ан нет! Теща у меня мудрейшая баба, ума для бабы просто неслыханного, как-то выпила наливочки – и много чего мне про женский пол наговорила. Коли вы с той девкой будете по-простому говорить, она вам кратко на ваши вопросы ответит – да и будет полагать, что по гроб жизни вас облагодетельствовала. А коли с лаской – она вас и по руке шлепнет, и нахалом назовет, а все же ей будет приятно и она язычку даст волю.
Я понимал, что Яшка прав, но совершенно не видел себя в роли соблазнителя.
– Да она и не в моем вкусе, эта Лизавета. В ней напрочь нет…
– Чего нет?
– Пикантности! Она… – я долго искал слово, но все же нашел. – Она несимпатична!
– Это плохо. А если поднатужиться? Много же не нужно – ласковое слово сказать, про ручки, про глазки…
– Оставь. Не уговоришь. Эй, Гаврюша, заходи! – позвал я.
Гаврюша, видать, торчал под дверью. Судя по хитрой роже – подслушивал. Но осуждать хозяина за вольнодумство не посмел.
– Садись, – велел ему Яшка. – Ну, что же дальше будем делать?
Если девка не поможет – то кто нам расскажет, какие дела в цирке творятся? Чужих-то они к себе не пускают.
Тут Гаврюшина физиономия приняла этакий напряженный вид – словно там, в голове, как в часах, были какие-то шестеренки, и он усилием воли пытался их раскрутить.
– Алексей Дмитрич, – неуверенно сказал он. – А вы помните латышских плотников, которые по ложам ходили, чего-то там выстукивали, чинить собирались?
– Помню, а что?
– А они ведь вечером, как обещали, не пришли. А пришли другие – с крокодильими детьми!
– Что? Какие крокодильи дети?! – спросил возмущенный Яшка. – Гаврила Анкудинович, да ты с утра пьян, что ли?!
– Яша, не надо! – завопил я, видя, как грозно поднимается Яшка со стула и как шарахается от него бедный Гаврюша. – Он прав! Он совершенно прав! Это они и были!
– Кто – они?
– Плотники! С крокодильим отродьем! Яша, ты же немецкие книжки читал!
– При чем тут крокодилы?
– Это же Шиллеровы «Разбойники»! Это там герой Карл называет род человеческий порождением крокодилов!
Я растолковал Яшке свою догадку – плотники, что обещались прийти и починить ложи, действительно пришли, только неведомо зачем сперва декламировали на своем языке сцену из Шиллеровой драмы.
– Только как же их сыскать? – спросил я наконец. И приготовился к долгому обсуждению плана поисков.
– А я вашей милости объясню, кто строил цирк господина де Баха, – неожиданно сказал Яшка. – Случайно вышло, что я это знаю. Еще весной приезжал сюда его человек и хотел нанять плотников. Сами знаете, у нас в Московском форштадте плотницкие артели есть, да только люди все почтенные, богобоязненные, строить сатанинский вертеп им не с руки – достанется от наставников, до смерти греха не замолишь… Да, может, и нашлись бы совсем отчаянные, да только человек господина де Баха много платить не хотел. Знаете, как иудейское племя шутит? Уж коли есть свинину, так чтоб сало по бороде текло. Так и наши решили – уж коли брать грех на душу, так чтоб заплатили знатно, а этот немец платить не больно-то хотел. Не срядились, он и пропал. А какое-то время спустя стали в Верманском саду балаган ставить. Нашим любопытно – кто нанялся? Нанялась, Алексей Дмитриевич, латышская артель, с которой я как-то уже имел дело. Их у нас теперь довольно. Батраки, что на земле работать не хотят, теперь могут в пределах губернии бродить, как им вздумается, вот они сбиваются в артели и идут в города. Риге много плотников надобно – чего у нас теперь только не строят!