– Хорошо, я напишу вам записку, – сказала я, – но действительно ли она нужна? Ведь вы сумели оказаться в цирке вечером, во время репетиции, в ту ночь… Стало быть, у вас там завелись знакомцы?
Алексей и убиравший со стола Свечкин переглянулись.
– Мы искали Ваню и забрались туда незамеченными, – ответил конокрад. – И, как на грех, именно той ночью случилось столько разных событий! Диво еще, что цирк не подпалили. Правда, сколотили его наспех и из сырой древесины, но немало имущества пострадало бы при пожаре.
– А что еще случилось? – спросила я. – Вы понимаете, милый Алексей Дмитриевич, как важно мне знать обо всех событиях, которые там произошли.
– Той ночью убили наездника, – помолчав, сказал он. – И, я полагаю, убили за то, что он пытался помешать злоумышленникам похитить девушку. Девушка тем не менее пропала, пропали и два липпициана. Так что мы с вами вовремя покинули цирк.
Ничего подобного мне Кудряшов не говорил. А должен бы сказать!
– Какую девушку? – растерянно спросила я.
– Мадемуазель Клариссу. Верно ли, что она была на самом деле дочерью де Баха?
– Боюсь, что да, – осторожно ответила я. – Он о ней очень заботился.
– А могло ли быть, что она убежала с кавалером?
– Могло! – уверенно сказала я. Коли у цирковых наездниц те же повадки, что у столичных актерок, то еще удивительно, ежели у девицы был всего один кавалер.
– Видимо, все эти странные события никак меж собой не связаны, – подумав, произнес Алексей Дмитриевич. – Девица с кавалером – сама по себе, пропажа липпицианов – сама по себе, а наездник убит оттого, что воспротивился похитителям. Попал, так сказать, под горячую руку… Понять бы еще, как во все это замешался мой Ваня… Мисс Бетти!
Вид у него был настолько жалобный, что мне, невзирая на сложность положения, сделалось смешно. Вот уж чего недоставало – так это расхохотаться в лицо человеку, которого я пыталась увлечь.
– Да, Алексей Дмитриевич?
– Я готов оказать вам любую поддержку… примирить вас с родными вашими…
И тут мой несуразный конокрад совершил нечто непостижимое – взял меня за руку.
Мне мужские уловки знакомы – тот же Кудряшов пару раз это проделывал с таким видом, как будто знать не знает, чем там занимается его правая рука и как оказалась возле моих пальцев. Алексей же Дмитриевич совершил этот акт ухаживания с видом гренадера, штурмующего редут и готового выкрикнуть предсмертный клич.
Я не стала отнимать свою руку – раз уж кокетничать, так напропалую. Более того – я улыбнулась ему одобрительно.
– Милый Алексей Дмитриевич, – сказала я. – Положение мое безвыходно, и я принимаю помощь вашу… Прежде всего мне нужно платье. В том, что на мне одето, я не могу выйти из дому днем, только под покровом ночной темноты. Если вы хотите, чтобы я помогла вам найти вашего Ваню, дайте мне возможность днем попасть в цирк.
Я решила согласиться с существованием этого Вани и не заставлять моего благодетеля выдумывать еще какую-нибудь ложь, раскусить которую я, может статься, даже не сумею.
– Платье! – воскликнул он. – Где ж его взять?! Свечкин!
– А я почем знаю? – огрызнулся слуга, которому явно не нравилось это трагикомическое кокетство. – Я не портной, не модистка. Модель сколотить – это ради Бога. Стамеской там, рубанком… любой винт найду… А дамское платье – да я и не разберу, где там перед, где там зад!
– Пошлите вашего человека к ближайшей модистке, она объяснит ему, где найти то, что мне нужно, – предложила я.
– Слышишь, Свечкин? Завтра же, с утра!
– Ничего я в платьях не смыслю!
К счастью, я догадалась, что модистке можно просто-напросто послать записочку. Попросив бумаги и чернил, я написала по-французски, чего и сколько мне надобно, решив, что коли конокраду угодно держать меня за руку с таким выражением лица, будто он собрался вместе со мной броситься сейчас с утеса в пучину вод, так пусть платит за это удовольствие.
Я и не подозревала, что душа моя такова: стоило попасть в беду, как благовоспитанность с нее слетела и обнажилась суть. Я готова была на самые скверные поступки, лишь бы выпутаться из беды. Я улыбалась человеку, который собирался за узел модных тряпок купить меня и сделать своей любовницей! Улыбалась – а не отвергла его с гордостью и достоинством!
Наконец Свечкин, получив записку, стал бурчать, что должен убрать со стола и устроить постели. Тут конокрад мою руку выпустил и объявил, что разделит со Свечкиным его ложе в чуланчике. Видимо, есть все же в мужчинах что-то, чего я не понимаю, – я-то ведь приготовилась деликатно отказать ему в милостях, объяснив, что за порядочной женщиной полагается красиво ухаживать. Но, к счастью, не пришлось.
На следующий день с утра я сидела дома, парила ногу в горячей воде и думала о смерти бедного Лучиано. Я не могла совместить по времени все события той ночи.
Итак, я вошла в цирк, не осмеливаясь громко позвать Васю и Николеньку. Примерно в это время Лучиано застал на конюшне похитителя лошадей. Каким-то образом он выпроводил этого похитителя в дугообразный коридор – то есть, не выгнал его с конюшни, а, наоборот, загнал в цирк. Между ними случилась стычка, и похититель заколол итальянца. Это случилось буквально за несколько секунд до моего появления.
Стало быть, я видела убийцу, и он за мной погнался. Алексей Дмитриевич меня спас, а убийца с воем скрылся, держась за плечо. Убежал он в сторону конюшни. Но мог ли он после такого жестокого удара осуществить свой замысел?
Выходит, у него был сообщник. И даже не один. Хуже того – кто-то из его сообщников служил в цирке и открыл ворота парка. Он и сейчас там находится – а может, де Бах догадался и уже сдал его в полицию? Если бы знать точно! Судя по тому, что в убийстве подозревают меня, этого подлеца еще не раскусили.
Ах, как нужно встретиться с Васей и Николенькой! Они наверняка были в цирке, они что-то могли видеть и слышать! И мне еще следовало уговорить их признаться, что именно они стащили с кухни большой нож.
Единственное место, где я могла их видеть, был Верманский парк.
А единственное дело, каким я могу заняться, ожидая платья, это рисование.
Я должна была вспомнить лицо убийцы, показавшееся мне хищной тигриной мордой. В памяти моей сохранился оскал, но я тогда была взволнована, перепугана, теперь же я в безопасности и могу сосредоточиться.
Этот человек выше меня – он смотрел на меня сверху вниз. Он наклонил голову так, как это обычно делают люди с толстой шеей… да, сдается, он плотного сложения… взгляд был из-под бровей, видимо, брови густые, широкие, как обычно бывают у темноволосых…
Я перевела едва ли не всю стопку оставленной мне бумаги. Если бы я догадалась изобразить мерзавца сразу, на другой день после убийства, то результат был бы лучше. Но я не знала тогда, что мне придется оправдываться.
Явились сперва Свечкин, потом Алексей Дмитриевич, оба недовольные. Свечкин принес узел, в котором я обнаружила поношенное шелковое платье, закрытое, с отложным воротничком, именно того цвета, который я ненавидела, – персикового. Свечкин утверждал, что ничего иного раздобыть не смог. Кроме того, он принес от модистки две шляпные коробки, чтобы я могла выбрать подходящую шляпку, и увязанные в платок мелочи дамского туалета. Пользуясь тем, что хозяина нет, он сообщил мне сердито, что истратил кучу денег.
Потом он удалился в чуланчик, а я занялась платьем. Раздобыл его Свечкин, надо думать, в закладной лавке. Оно было мне широко в талии неимоверно, а лиф – украшен коричневыми бантами самого гадкого вида. Я попросила у Свечкина иголку и он мне принес страшное орудие длиной в полтора вершка. Такими иголками разве что конскую сбрую чинить, но другой у него, видимо, не было. Я первым делом постирала воротничок и как могла ушила платье. К счастью, модистка положила в узелок все, о чем я ей писала. С огромным удовольствием я вынула оттуда новенький гребешок, шпильки и хорошие чулки. Говорят, о женщине нужно судить по обуви и чулкам. Я всегда старалась, чтобы туфельки мои были свежи и опрятны, а чулки соответствовали моде. Пусть этого никто не видит – но самой-то знать приятно! Так меня научили в институте.
Пока я возилась с платьем, воротничок почти высох. Я приметала его, умылась, оделась и причесалась. Все это время Свечкин сидел в чуланчике, в потемках, и чем там занимался, – одному Богу ведомо.
Когда я собиралась выходить, прибыл конокрад. Свечкин выскочил ему навстречу.
– Латыши – да не те! – ответил Алексей Дмитриевич на немой вопрос. – Как корова их языком слизала! Дай-ка нам с Гаврюшей поесть, и дальше поедем. В трактир-то он не пойдет, а коли вынести ему хлеба во двор – пожует.
Я сказала, что отправлюсь в цирк. Он тут же предложил меня сопровождать на случай, если мне опять понадобится помощь. Я отказалась и ушла.
Походка моя была далеко не идеальна, и если бы не чрезвычайные обстоятельства – мне следовало бы провести несколько дней в постели. Но жалеть себя – последнее дело.
Разумеется, ни в какой цирк я не пошла, а совершила путешествие вдоль ограды Большого Верманского парка. Я высматривала Васю и Николеньку. Детей видела множество – и бегающих друг за дружкой, и играющих в серсо, и чинно водимых за руку няней – немкой или англичанкой. Издали полюбовалась на моих девиц – они встретились с подругами своими, дочками коллежского асессора Воробьева, и вчетвером прогуливались по аллее. Я полагаю, строили глазки болтающимся без дела кавалерам. Миссис Кларенс сидела где-то в тени с малютками.
Если бы Вася с Николенькой попали в беду и не вернулись из цирка, конокрад бы об этом, уж верно, знал. Я подумала – и сообразила, что могло произойти. Очевидно, они что-то натворили и в наказание оставлены дома. Такое уже бывало, и они отправлялись играть на двор, где и набирали полные карманы всякой дряни. Был также случай, когда они удрали со двора, обнаружив за дровяным сараем забор со сломанной доской. Доску потом приколотили, а им настрого запретили даже приближаться к тому месту.