Я не пуглива, но это лицо меня испугало. Мало того, что оно было страшное – так я еще вдруг отчетливо поняла, что где-то его видела. И мучительная неспособность вспомнить, где именно, еще усугубила мой страх.
Вообразите торчащую над забором грязную рожу с пронзительными глазами. На пегие космы нахлобучен какой-то невозможный колпак, чуть ли не до глаз – седая щетина, жуткая ухмылка, вздернутая верхняя губа…
Это ужасное чучело наблюдало за мной, скалясь, и, как мне показалось, готовилось перескочить через забор.
Я попятилась вдоль стены сарая. Он двигался вдоль забора, не отставая от меня. Казалось, он нарочно желал напугать меня еще больше.
Дворы в глубине квартала расположены причудливо, и мое спасение было в том, что я зашла со стороны Дерптской улицы, а он, может быть, со стороны Мельничной или даже Александровской. То есть, если как можно скорее выскочить из этих закоулков, то страшная ухмыляющаяся рожа потеряет мой след.
Я повернулась к нему спиной и устремилась прочь настолько быстро, насколько позволяла больная нога. Выйдя на Дерптскую я, к счастью своему, увидела извозчика и подозвала его. Денег у меня не было, но я полагала взять их у Свечкина.
Но сперва я велела ехать по Дерптской прочь, чтобы сделать крюк где-нибудь на Висельной, выехать на Лазаретную и потом уж повернуть на Гертрудинскую. Я очень разумно путала след и несколько раз обернулась – не бежит ли за нами какой-нибудь подозрительный человечишка. Но никто не бежал, и я вздохнула с облегчением.
Чуть успокоившись, я стала думать: откуда же мне знакомо это лицо? Веду я благопристойный образ жизни, по трущобам не блуждаю, встречаюсь в обществе только с приличными людьми, а низший класс вижу лишь на кухне и на дворе, да еще, пожалуй, в церкви…
Тут я поняла, что напала на след. Человек, одетый таким образом, вполне мог бы просить подаяния на паперти. Но нищих, что кормились у Александроневского храма, я помнила, это были благообразные старички и старушки. Не встретилась ли мне эта страшная рожа у Благовещенского храма? В Московском форштадте как раз и могли водиться нищие, похожие на разбойников с большой дороги. Наконец меня осенило – да ведь это безумец, который додумался просить милостыню, сидя у парадных дверей цирка!
Это доподлинно был он. И я даже поняла, что произошло: он через улицу увидел, как я брожу вдоль ограды Большого Верманского парка, и увязался следом. Но для чего? Только ли по причине своего безумия?
Нет, сказала я себе, нет! Это полицейский агент, очень удачно переряженный. Подумать только, что этому уроду я подала конфект! Все сходится – полиция ищет меня; он меня узнал и поспешил следом! Придумано разумно – посадить человека у цирковых дверей, в которые постоянно кто-то входит и выходит, чтобы подслушивать разговоры и разобраться в темном деле с убийством и похищением наездницы с липпицианами!
Но коли так – получается, что полиция про эти страшные события знала заранее. Ибо я видела там страшную рожу за несколько дней до убийства и похищения…
Вот тут я зашла в тупик.
Пока я мучительно размышляла, извозчик привез меня к дому на Гертрудинской и остановился, ожидая платы. Я окликнула играющих детей и попросила их позвать Свечкина из комнаты во втором этаже. К счастью, он был дома, спустился и выкупил меня – нельзя сказать, что с радостью. Я как можно скорее забежала в дом, поднялась наверх и первым делом сняла туфли.
– Послушай, братец, – сказала я Свечкину. – Поход мой к цирку не был удачен. За мной погнались люди, которые полагают меня виновницей всех бед. Мне нужно как можно скорее увидеть Алексея Дмитриевича.
– А Бог его ведает, когда он вернется, – отвечал Свечкин. – Кушанье подавать? У нас есть галантерейное, для барышень, а для себя я, коли угодно, гречневой каши наварил.
Непонятно почему, эта пара конокрадов решила, что женщина благородного воспитания должна употреблять в пищу исключительно заварные сахарные крендельки, напкухены с изюмом и вишневые штрудели.
– Дай мне гречневой каши, ради Бога, – попросила я. – И знаешь ли что? Этот проклятый цирк давно уж у полиции на заметке. Нищий, что сидит у дверей и пел душеспасительные куплеты, никакой не нищий. Коли он не состоит в полиции на жаловании, то оказывает ей услуги по каким-то своим соображениям.
Я полагала, что поступила честно и даже с пользой для души. Ведь коли конокрады мои поймут, что за ними все это время следили, то, может статься, откажутся от своего дурного намерения. Да и всякий разумный человек, увидев, что другие злоумышленники его опередили, отложит свои намерения до лучших времен – ведь сейчас оставшихся липпицианов будут стеречь денно и нощно. А Алексей Дмитриевич дураком, пожалуй, не был. Попытка разбогатеть за счет воровства – дело предосудительное, но требующее хоть какого-то ума.
Свечкин малость переменился в лице.
– Так это что же? – спросил он загадочно. – Это стало быть, он…
Я поняла: конокрад понял наконец, что его с его хозяином видели и могут опознать.
– Да, братец, – сказала я. – А ведь их там, помнится, двое сидело. Один – приметный, в седой щетине и с пегими космами. Он-то и пытался выследить меня. А другого я что-то не могу припомнить. Дай-ка мне бумаги и карандаш!
Очевидно, мне пора было наниматься в полицию и снабжать ее портретами. Я стала набрасывать лицо, что показалось мне таким страшным. Оно было удлиненное, а если не пытаться изобразить щетину и догадаться, какова линия щек и лба, скрываемая космами, – то, пожалуй, и правильное. Вот только оскал, которому недоставало лишь клыков, чтобы лицо превратилось в настоящую морду упыря…
– Вот это он и есть, – сказала я Свечкину.
– Ишь ты… – произнес он. В голосе было нечто вроде уважения. Очевидно, бедный конокрад впервые столкнулся с воспитанницей Екатерининского института, умеющей и рисовать, и красиво танцевать, и играть на клавикордах с арфой.
– Это ищут убийцу наездника-итальянца, а может статься, и не только его. Ведь наш сомнительный попрошайка появился у цирка незадолго до убийства, – продолжала я. – Любопытно знать, что же на самом деле произошло той ночью в цирке. Дай Бог здоровья Алексею Дмитриевичу, спас меня от хорошего человека. А что, коли он там и убийцу повстречал?
В том, что и повстречал, и стукнул по плечу тяжелой тростью, я не сомневалась. Свечкин, раз уж он тайно выслеживал липпицианов и конюхов, мог что-то знать об этом человеке, который ночью преспокойно ходит по цирку, вооруженный ножом. И я надеялась, что он продолтается.
Но тщетно я нахваливала гречневую кашу, тщетно пыталась навести конокрада на рассуждения о породистых лошадях. Он не поддавался. Более того – он делал вид, будто лошади ему не интересны. Такого притворщика еще поискать!
Оставалось лишь дождаться Алексея Дмитриевича. (Выходить на улицу я боялась – мало ли где бродит мнимый нищий.)
Я листала английскую книжку и думала, что неплохо бы совершить налет на сарай, в которого мои ангелочки прятали увечного незнакомца. Коли этот человек из цирка – то он многое мог бы рассказать. Странно, конечно, что он попросил помощи у двух мальчиков, старшему из которых почти двенадцать, а младшему – девять с половиной. Но когда попадешь в беду – как утопающий из поговорки, хватаешься за соломинку. Я же нашла спасение в жилище конокрадов!
Глава восьмаяРассказывает Алексей Сурков
Есть вещи необъяснимые. Как раз такая вещь случилась со мной.
Зловредный Яшка надоумил меня ухаживать за незнакомкой. Я не сомневаюсь, что сам он при нужде проделал бы все это настолько блестяще, насколько это возможно при его звании и религиозных убеждениях. Для него не составило бы труда взять незнакомку за руку. Насколько я знаю Яшку, он у себя дома может ухватить молодую девку, горничную жены или помощницу кухарки не только за руку.
Но я-то давным-давно забыл эту науку! В моем мире не было женщин – разве что недотепа-сестрица со своими приятельницами, такими же бестолковыми и нелепыми. Я превосходно обходился без них!
Но когда я взял эту особу за руку…
Я не обольщался – передо мной сидела авантюристка. Правда, авантюристка, получившая хорошее воспитание, которого никакими похождениями не вытравить: она держалась прямо, словно аршин проглотила. Как иначе назвать женщину, которая увязалась за бродячими балаганщиками, бросив дом, близких, возможно, даже мужа и детей?
Видел я также, что передо мной – опытная соблазнительница, речистая и неугомонная. Позволив взять себя за руку, она непременно позволила бы и другие вольности. Очевидно, она, потеряв любовника своего и оставшись, как рак на мели, решила тут же пристроиться к другому кавалеру. Все это было мне ясно.
Я лег спать рядом с верным моим Свечкиным, но сон, невзирая на усталость мою, никак не шел. Я барахтался и вертелся, я читал молитвы, считал баранов и опять читал молитвы – все было бесполезно!
Разбуженный Тимофей пробурчал то, что я слышал от него не первый год:
– Жениться вам, барин, надо…
В кои-то веки я был с ним согласен.
Наутро спозаранку явился Гаврюша, и мы отправились на поиски артели латышских плотников.
Перечислять все наши неудачи – скучное занятие, мы странствовали от недостроенного сарая к недостроенной бане и всюду обнаруживали людей, не имевших к цирку никакого отношения. Наконец мы напали на плотника, который советовал нам выехать за пределы Риги, в сторону Берга. Раз уж в тех краях, пользуясь летним временем и хорошей погодой, промышленники возводят мануфактуры, то туда и подались наши любители Шиллера. Это и от рижской полиции далеко, и платят там неплохо. То есть, нужно просто ехать и ехать, а увидев телегу, груженую досками, тут же спрашивать, куда эти доски везут. Разумному совету и последовать приятно – потащились мы на извозчике в направлении норд-оста.
Пересекши Ревельскую улицу и проехав с полверсты, оказались мы в совершенно сельской местности. Мое внимание привлекли девушки-латышки в венках и с охапками какой-то зелени, нарядно одетые и куда-то поспешающие под песенку.